Мое не мое тело. Пленница (СИ) - Семенова Лика - Страница 17

Я в ярости отбросил вилку, она угодила в бокал, и на белой скатерти расползалось кровавое пятно.

— Ты опять набрался. Часа не прошло!

Он откинулся на спинку стула и блаженно кивнул:

— Зато мне простительно не выбирать выражений. Так я могу забыть, что говорю с карнехом.

Я больше не хотел его слушать. Поднялся и направился к двери.

— Уже уходишь? У меня есть еще бутылочка.

— Проспись.

Я вышел во двор, в прохладную ветреную ночь. Чертов пьяница! Он будто подковыривал ногтем все то, что я понимал и без него. Будто нарочно. Разбередил сомнения. Сколько попыток провалилось? Я уже перестал их считать. Сейчас я уже не понимал, готов ли так бездумно жертвовать Тарис, как собирался всего несколько часов назад. При одном воспоминании о ней все закипало внутри, я физически ощущал эту муку. Я не выдержу неделю, зная, что она так близко. Теперь я боялся либо подсесть на нее, как на наркотик, либо убить, если она снова опустошит меня. Я хотел видеть ее, касаться, чувствовать наир. Я желал ее так, как никого и никогда.

Меня разрывало от противоречий, и я не понимал, что собираюсь сделать.

Я сидела на узкой откидной кровати, покрытой серым шерстяным одеялом. Раскачивалась вперед-назад. Здесь не было окон, лишь дорожка лампочек на потолке, которые я не могла выключить. Свет бликовал в стальных стенах, будто множился. Сводил с ума. За пластиковой перегородкой — унитаз и маленькая раковина. Похоже на камеру, одиночку.

Я боялась лечь. Еще больше боялась уснуть. Я понимала, что теперь от меня мало что зависело, но бодрствование давало хоть какую-то иллюзию контроля. Я вздрагивала от малейшего шума за глухой дверью. От едва различимого звука шагов. Внутри все обрывалось, расползалось омерзительным холодом, который будто медленно убивал меня.

Я бесконечно винила себя. Каждую секунду. Идиотка! Все еще играла в оскорбленную невинность, когда он хотел видеть шлюху. Не место и не время. На войне все средства хороши. Сейчас эта поговорка приобретала до невозможности реальный смысл. Иллюзии давно рассыпались в пыль, а действительность диктовала свои правила.

Идиотка.

Если бы я могла хоть что-то исправить, отмотать назад. Дать ему столько наира, чтобы он встал поперек горла. Ведь можно объесться даже самым вкусным блюдом. Так, что не сможешь месяц на него смотреть. Но потом неизменно хочешь снова. Это был мой шанс. Единственный шанс. И я все испортила. Сама.

Я решительно поднялась, оправила платье и подошла к двери. Стукнула кулаком несколько раз. Ответом было молчание. Я колотила снова и снова, глохла от гулких громоподобных ударов. Наконец, дверь дрогнула, поехала вверх. Я увидела солдата. Он сделал шаг в камеру, огляделся, будто хотел найти что-то недозволенное. Наконец, посмотрел на меня:

— Чего шумишь?

— Я хочу видеть карнеха.

— Не положено.

— Я хочу сообщить что-то важное. Скажите ему.

Он какое-то время молчал, будто обдумывал. Наконец, покачал головой:

— Не положено.

Я растерялась. Кусала губы, беспомощно шарила взглядом по полу. Наконец, подняла голову:

— Карнех будет недоволен, что вы не выполнили эту просьбу.

На лице виссарата снова мелькнуло сомнение, но тут же сменилось полным равнодушием.

— Не положено. А будешь шуметь — тебя свяжут. Сиди тихо.

Рядовой вышел, и глухая заслонка двери вернулась на место, отрезая крошечную надежду.

Я вернулась на кровать, уткнулась лицом в ладони. Хотелось плакать, но слез не было. Будто кто-то туго-туго закрутил вентиль. Лишь дрожь внутри, неуемное беспокойство. И неверие. В то, что это конец. Я не хотела смиряться — это было противоестественно.

Время тянулось, как клей. Я будто окунала в него пальцы и растягивала тонкие вязкие нити. Оно липло к коже, впитывалось  в меня. Я снова и снова смотрела на дверь. Будто каждое мгновение чего-то ждала.

Ждала. Что он придет. Сейчас я хотела этого, как не хотела ничего и никогда. И я была готова на все. Фира жива и кажется вполне довольной. Замученные так не выглядят. Значит, все это можно пережить. Я готова быть, кем он скажет. Если это продлит мою жизнь. Прислугой, развратной шлюхой, верной собакой, которая облизывает сапоги. Кем угодно, я все стерплю. Но живой. И собой. И я готова выжидать. Терпеливо. До тех пор, пока не представится шанс бежать. Через неделю. Через месяц. Через год.

Я вновь решительно поднялась и заколотила в стену. Долго, оглушительно. Солдаты ничего серьезного мне не сделают, но, может, мой бунт дойдет до Нордер-Галя.

Дверь дрогнула, и я буквально отпрыгнула на пару шагов. Тот же рядовой, только на этот раз он держал в руках поднос. По поводу стука в дверь он не сказал ни единого слова. Видимо, решил игнорировать, надеясь, что рано или поздно мне это надоест. Похоже, ему запретили применять силу.

Он поставил поднос на кровать:

— Обед.

Я вздрогнула:

— Обед? Сколько сейчас времени?

— Ешь и не болтай.

Я даже не глянула на поднос, задрала голову, посмотрела в лицо виссарата:

— Я не стану есть. Передайте это карнеху. Я уморю себя голодом, если он не придет.

Рядовой лишь пожал плечами:

— Дело твое.

Он развернулся и вышел. Вновь гулко встала на место заслонка двери.

Этот урод ничего не скажет. А время уходило… Самое ужасное — я не знала, сколько еще его у меня. Час? День? Неделя? Я обняла себя руками и ходила по камере вперед-назад. До тех пор, пока не начала кружиться голова. Я села на кровать, отвернулась от подноса, но проклятый запах так щекотал ноздри, что рот наполнился слюной, а желудок ответил спазмом. Не помню, когда я ела в последний раз. Не помню, что это было.

Запах был нестерпимый. Мясо… Я все же повернулась к тарелке, не в силах сопротивляться. Жареные перепелки с печеными овощами, несколько кусочков хлеба, чай в большом бокале.

Конечно! Я должна есть. Чтобы это тело не исхудало, не подурнело, не захворало! Кормили не меня. Ту, другую. А я предпочла бы умереть на месте, чем кому-то отдать свое тело. Но голод не собирался со мной считаться. Я жадно съела все до крошки.

Тело наполнилось тяжестью, размякло, потеплело. Будто вынули жесткий внутренний стержень. Я легла на кровать, и сама не заметила, как уснула. Просто провалилась в пустоту.

* * *

Тряхнуло так, что я рухнула с узкой кровати на пол. Жестяной бокал упал, и с грохотом покатился по полу. Я открыла глаза, не понимая, что происходит. Я по-прежнему была одна, по-прежнему горел свет. Вдруг лампочки моргнули и окрасились красным. В уши полезла визгливая сирена. Я приподнялась, села на полу. Вновь тряхнуло. На этот раз слабее, но очень ощутимо.

Я прислушалась. Сквозь отвратительный вой со стороны коридора доносился топот. Десятки ног.  Я подошла к двери, приложила ухо. Я смутно слышала выкрики, снова топот, который расползался вибрацией по стенам. Потом все затихло. Сирены замолкли, но красные лампочки все еще продолжали мигать. Все это было похоже на сигнал тревоги.

Я вновь заколотила в дверь, но ответом была глухая тишина.  Я снова мерила камеру шагами, не в силах унять беспокойство. Я чувствовала себя замурованной.

Вдруг дверь дрогнула и в образующейся щели я увидела ноги в чулках, подол синего платья. Я отшатнулась от неожиданности:

— Фира…

Она коротко кивнула куда-то в коридор:

— Либо ты со мной, либо я ухожу одна.

Я сглотнула, вытирая об платье взмокшие ладони:

— Что происходит.

— Авианалет.

Ее лицо было таким сосредоточенным, незнакомым, будто я увидела ее впервые. Совсем другого человека. Она воровато выглянула в коридор:

— Ты со мной?

Я кивнула раньше, чем успела что-то обдумать, но внутри ядом разлилось сомнение: с чего, вдруг? Но терять было уже нечего, даже если это подлая ловушка. Я готова была цепляться за самый крошечный, самый иллюзорный шанс. Хуже уже некуда.

— Иди ровно и не дергайся, если увидишь солдат. Просто иди, будто имеешь на это полное право. И молчи.