Плацдарм (СИ) - Звонарев Сергей - Страница 63

Но оказалось, Гитлер не блефовал. Война началась, вермахт пересек границу первого в мире социалистического государства, а немецкий пролетариат как работал на заводах, так и продолжал работать. Не то что о революции, даже о забастовках речь не шла. В тот момент власть в СССР повисла на волоске. Прошло две недели, прежде чем Троцкий обратился к стране, призвав сплотиться народ ради отражения немецкого вторжения. В эти две недели все замерло — Поскребышев заметил, как охрана, и без того не слишком строгая, словно куда-то испарилась, а примерно через неделю к хозяину явилась делегация — Зиновьев, Каменев и еще один помоложе, которого Поскребышев раньше не встречал. Первых двоих исключили из партии в тридцать пятом, и они полностью выпали из публичного поля, отказавшись от политической борьбы. И вот теперь — пришли к хозяину. О чем они там разговаривали, что предложили визитеры? Поскребышев не знал, но ушли они ни с чем. Глядя им вслед, хозяин сказал тогда: «Слабаки. Лижут сапоги тому, кто сильнее». Потом он посмотрел на Поскребышева и добавил: «Ты, Саша, лучше них. Лижешь сапоги только одному».

Была ли тогда реальная возможность вернуть власть, и не жалел ли хозяин о том, что остался в ссылке? Может, и жалел, думал иногда Поскребышев, глядя на то, как тот иногда тяжело размышляет над газетой или томиком Ленина. Так или иначе, если момент и был, то вскоре он прошел. Был сформирован Комитет Государственной Обороны, и Троцкий стал его председателем. Вспомнив времена гражданской войны, он разъезжал по фронтам на бронепоезде, в котором было все для жизни и работы: спальные вагоны, кухня, машины для поездок в сторону от железной дороги, мощная радиостанция. На крыше одного из вагонов даже прикрепили аэроплан со сложенными крыльями — правда, воспользоваться им так и не довелось. Троцкий, внезапно появляясь то тут, то там, останавливал бегущие части, расстреливал одних командиров и тут же назначал других. Но все же эта война была совсем не похожа на гражданскую. Пламенные речи Троцкого перед красноармейцами заглушались ревом немецких истребителей и бомбардировщиков, и тогда солдаты бросались в пыль, а пламенный трибун вынужден был бежать под защиту брони. К тому же и возраст давал знать себя. В июле, во время Смоленского сражения, поезд попал под налет группы «Юнкерсов», половина вагонов оказались поврежденными и без ремонта не могли двигаться дальше. Троцкий упрямился до последнего, но, когда танки Гудериана подошли на расстояние выстрела, пришлось эвакуироваться. Бронепоезд попал в руки наступавших немцев. Они восстановили вагоны, отбуксировали поезд в Германию и водили туда журналистов, чтобы те на весь мир раструбили об очередной победе немецкого оружия.

Пришлось вернуться в Кремль. Двадцатого сентября, на третий день после того, как Гудериан прорвал наспех организованный под Можайском фронт, начальник Генштаба доложил, что резервов нет, сибирские дивизии могут подойти только через два месяца, и то без танков и артиллерии. Оборонять столицу было некому. Троцкий всех отпустил и затем работал до вечера над обращением к народу. Ближе к ночи того же дня Левитан его зачитал.

Разумеется, в той речи Троцкий вспомнил и оставление Москвы в 1812, и Брестский мир. А еще он вспомнил авантюру в ночь с 25 на 26 октября семнадцатого года в Петрограде, увенчавшуюся успехов — хотя никто в ЦК не верил. Правда, об этом в обращении не было. Чем сложнее и безнадежнее была ситуация, тем увереннее Троцкий чувствовал в ней себя. Отдав приказ об отходе, он уже мысленно выстраивал линию обороны у подножия уральских гор, когда Генштаб предлагал выстроить оборонительный рубеж на левом берегу Волги. И когда кампания сорок второго годов завершилась именно так, как предвидел Троцкий, возле Урала, его авторитет снова вырос, а китайские дивизии, пришедшие на помощь северному соседу, еще более укрепили позиции Председателя партии. Линия фронта стабилизировалась, так как горный рельеф не позволял немцам использовать излюбленную тактику охвата войск танковыми клиньями, а помощь американцев позволила частично компенсировать потерянные в европейской части страны производственные мощности.

Хозяин читал сводки с фронта, ходил на охоту, по вечерам много читал и… и ничего больше. Тот визит старых большевиков — которых, впрочем, хозяин открыто презирал — так и не получил продолжения. Охрана, ослабевшая в первые недели войны, вернулась к прежнему режиму, и, пожалуй, стала слегка наглее: верный признак того, что власть чувствует себя уверенно.

Закончился сорок второй, прошли сорок третий, четвертый, пятый. Линия фронта не менялась, жизнь в новых условиях постепенно налаживалась, а позиции Председателя партии казались прочными. Смирился ли с этим хозяин? Поскребышев не имел ни малейшего представления. Он помнил рассказы о туруханской ссылке, где хозяин охотился днем, а вечерами играл в карты с ворами и бандитами — и почти всегда оставался в плюсе. Железная выдержка, приобретенная тогда, позволила хозяину однажды добраться до вершины власти. Возможно, думал долгими зимними вечерами Поскребышев, эта выдержка поможет ему вернуться туда.

После перехода в параллельный мир группа полковника Владимира Сазонова сразу выдвинулась в заданный район. Движение осложнял густой мусорный лес, то и дело приходилось прорубаться сквозь чащу. Старшина не знал, зачем надо было прокладывать маршрут именно так, но задавать вопросов не стал — приказ есть приказ. После короткой ночевки, ранним утром следующего дня полковник уже рассматривал в бинокль избу, стоявшую на холме. Понять, доволен ли он увиденным, по непроницаемому лицу Сазонова было невозможно.

Собрав группу, полковник объявил:

— Согласно разведданным, в избе на холме находятся один или два человека. Мы должны захватить их и доставить к нам.

Собравшиеся понимающе молчали — еще один язык, как это не раз бывало на фронте.

— Есть одно важное обстоятельство, — продолжил полковник, — один из этих двоих может быть похож на товарища Сталина. Возможно, он решит использовать сходство. Это никого не должно останавливать. Приказ есть приказ. Есть вопросы?

Вопросов не было ни у кого, кроме старшины, который от Владимира знал о заявленной на совещании цели операции. Она разительно отличалась от озвученной полковником. Однако задавать вопрос старшина не стал, рассудив, что в текущих обстоятельствах с этим лучше повременить.

Сходство оказалось не таким уж большим, решил старшина, глядя на то, как эти двое с завязанными сзади руками идут в середине колонны разведчиков. Сам захват произошел гладко, обошлось без сопротивления. Ссыльных не охраняли специально — скорее, проверяли их местонахождение раз в день. Конечно, к вечеру проверяющие спохватятся, но будет уже поздно.

Шли весь день, с часовым привалом. Когда солнце стало клониться к закату, Сазонов приказал остановиться на ночлег. Места были глухие, но, тем не менее, полковник запретил разводить огонь, так что поужинали сухими пайками. Захваченные вели себя спокойно. Старшина поглядывал на Сазонова — знает ли он, кого они взяли, или хотя бы подозревает? По лицу полковника и его репликам понять было невозможно.

Старшину назначили дежурить во вторую смену, с двенадцати до двух. Он проснулся незадолго до срока своего дежурства, услышав тихий разговор между захваченными и одним из разведчиков. Они были в стороне от лагеря. Сначала старшина подумал, что разведчик повел их отлить, но разговор шел слишком долго для такого простого дела. Он услышал, как тот, что походил на Сталина, резко ответил отказом на какое-то предложение разведчика. Старшина быстро поднялся, и, осторожно ступая, двинулся к ним. Они оказались дальше от лагеря, чем казалось в начале. Зачем так далеко их вести, мелькнула мысль. Ночь была ясной, светила почти полная луна, так что старшина мог разглядеть три силуэта. Приблизившись, старшина теперь мог слышать, о чем идет разговор. Он не поверил своим ушам: разведчик обращался к тому, что был в куртке охотника «Товарищ Сталин», а в его голосе слышалось должное подобострастие.