ЭТНОС. Часть вторая — ’Догма’ (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич - Страница 17

Меровия получила как минимум год отсрочки, а я — репутацию жуткого монстра. Императору докладывают, что графом Морикарским в соседних государствах пугают детей. Не всех, правда, а только достаточно взрослых и амбициозных, чтобы претендовать на участие в ещё не вполне устоявшихся новых линиях престолонаследия. Джулиана рассказывает, что на мой счёт теперь принято записывать всех безвременно скончавшихся кандидатов. «Почему двоюродный королевский племянник, решивший, что он тоже в чём-то принц, и начавший собирать при дворе единомышленников, внезапно коньки отбросил? — Так известное дело, граф Морикарский убил! Кто же ещё?» И никаких вопросов.

В общем, когда на мой скромный кортеж напали, я даже не удивился.

Разбой на дорогах стал в Меровии действительно серьёзной проблемой. Процесс, который Джулиана называет «раскрестьяниванием», дал стране не только множество рабочих рук и армейских рекрутов, но и немало деклассированного элемента — людей, не вписавшихся в реформы.

— Не стоит недооценивать психологические травмы общества, возникающие при смене общественной парадигмы, — вещает доктор Ерзе.

Я мысленно называю это «голыми лекциями», но, если отвлечься от зрелища «Джулиана откинулась на подушки, заложив руки за голову и демонстрируя идеальную форму большой груди», то рассказывает она вещи весьма интересные.

— Общественное сознание — реально существующий феномен, который приходится принимать во внимание. Оно достаточно консервативно. Даже в этносах современности, несмотря на мощнейший медиа-инструментарий и тщательное, умело проводимое на протяжении нескольких поколений размывание этической аксиоматики, на смену этнопарадигмы уходит поколение.

— Это сколько в годах? — заинтересовался я. — Лет пятьдесят?

— Нет, в современных обществах вдвое меньше. Из-за смещения идеологической активности в более молодые слои населения, а также в результате разрушения корневых установок выживания этноса, происходит такой феномен, как «ускорение истории». Физически время функционирования поколения увеличилось, но ментальные установки меняются быстрее из-за принудительного переключения общества на квазимолодёжные паттерны.

— И как так получилось? Я про «установки выживания». Разве это не основа всего?

— До определённого этапа — да. Общественный тренд по умолчанию направлен в сторону повышения выживаемости этноса. Но когда корневые установки начинают мешать идеологическим, то за несколько поколений можно выкорчевать даже такие базовые аксиомы, как инстинкт самосохранения, инстинкт размножения, защитный инстинкт и инстинкт кооперации.

— Звучит как-то дико.

— Отчего же? — снисходительно, одними губами, улыбается Джулиана.

Эта улыбка в очередной раз напоминает мне о том, что несмотря на идеальную фигуру и гладкую кожу, эта женщина, скорее всего, старше меня. Причём, намного.

— Возьмём наш срез, — продолжает она, — для его статистики характерно, что чем более развито общество, тем выше в нём процент самоубийств, меньше рождаемость, ниже уровень субъективной удовлетворённости жизнью, менее эффективны защитные механизмы социума и более атомизировано общество. В пределе текущий тренд нашего мира направлен на преобразование жизнеспособных этносов в рыхлые конгломераты депрессивно фрустирированных одиночек с подавленными базовыми инстинктами. Остаточное противодействие этому тренду вызвало тлеющий цивилизационный конфликт, выражающийся сейчас в непрерывной вялотекущей войне без цели завоевания, ведущейся без намерения победить, а лишь ради утилизации ресурсов.

— Но зачем, Джулз?

— Вопрос «зачем» был бы уместен, если бы этот процесс имел какую-либо цель. Но он имеет лишь причины.

— И каковы они?

— Наш суперэтнос попал в ловушку монетарности. Она подобна зыбучему песку: чем больше средств общество вкладывает в её преодоление, тем глубже в ней увязает. Но мы отвлеклись, я говорила про психологические травмы прогресса. Меровия — аграрный этнос, а они отличаются высоким уровнем консервативности. В норме общественная парадигма не меняется столетиями. В результате нашего буста произошёл внезапный слом преемственности. Он выражается в том, что опыт предыдущего поколения перестаёт работать для следующего, поскольку условия меняются быстрее, чем происходит их смена. Молодёжь, вступая в возраст принятия решений, не может унаследовать модели поведения родителей. В результате мы получаем поколение без встроенных этических ограничителей и моральных ориентиров, для которого «можно всё». Разумеется, это приводит к экспоненциальному росту криминала. Впрочем, хватит слов, я вижу, ты уже готов повторить…

И этот разговор заканчивается так же, как все её «голые лекции» — сексом. Доктор Джулиана Ерзе всегда получает то, за чем приходит.

Кроме причин общественного характера, рост поголовья разбойников связан с причинами вполне утилитарными: увеличение товарного трафика по дорогам и военная напряжённость на границах. Бандам есть что грабить, а ловить их некому. Все человеческие ресурсы ушли в армию и трудрезерв. Армия в ожидании вторжения оттянулась к границам, рабочие в три смены пытаются её обеспечить, а в центре страны образовался острый дефицит силовых структур. Когда есть что пограбить и ничего за это не будет, то принцип «Отнять легче, чем заработать» процветает.

Разумеется, дорожный разбой не стал сюрпризом для команды Мейсера. Просто в ситуации «военного ультиматума» на решение этой проблемы временно нет ресурсов. Его учитывают в расчётах как «прогнозируемый процент потерь». Пока он не слишком велик, его можно терпеть, но в ближайшем будущем лихих людей ждёт большой сюрприз. С началом зимы опасность войны на два фронта упадёт до нуля — зимой тут пока не воюют. Войска можно будет снять с границы и направить на решение внутренних проблем, тем более что в зимнем лесу скрыться куда тяжелее. В конце концов, у Меровии есть многочисленная, хорошо обученная, но совершенно не нужная на новом поле боя кавалерия — генерал Корц планирует переквалифицировать её в летучие отряды по борьбе с бандитизмом. По прогнозам Антонио, к весне проблема лесных разбойников будет в основном решена. Но сейчас только начало октября, и дороги небезопасны.

Если бы мы ехали в столицу, или в загородный дворец, или ещё в какое-нибудь отдалённое место, то с нами была бы охрана и ничего бы не случилось. Однако в пределах графства разбойнички до сих пор не озорничали. Репутация графа (то есть моя), плюс высокая плотность населения, плюс большой процент иммигрантов с военным опытом, плюс группа Слона, которая серьёзно относится к нашей безопасности и не стесняется в средствах поражения.

В общем, в рессорной коляске только я и Нагма.

На лежащее поперёк дороги дерево я среагировал правильно — натянул вожжи и стал разворачивать лошадь. Вариант, что дерево с такой густой кроной упало само по себе, при том, что никаких погодных катаклизмов на днях не было, мне даже в голову не пришёл. Одной рукой заворачивая коня, другой выхватил пистолет.

— Ложись, засада!

Нагма послушно свалилась с сиденья на пол коляски.

Развернуть на узкой дороге конную повозку быстро никак не получается, но я хотя бы не въехал туда, где на нас сразу кинулись бы из кустов. Теперь им ещё надо добежать, а у меня автоматический пистолет, три снаряженных магазина к нему, и я довольно неплохо стреляю. Увы, цена прогресса — у них тоже есть ружьё. Мои фабрики производят достаточно много огнестрела, чтобы он оказывался в том числе и не в тех руках. Если графа Михаила Док Морикарского застрелят из винтовки, называемой в народе «михайловка», это будет вполне иронично.

Но стрелок целит не в меня, а в лошадь, и, разумеется, не промахивается. Это последнее его жизненное достижение, потому что я не промахиваюсь тоже. Разбойник валится на дорогу одновременно с нашим конём, жалостливо вскрикивает расстроенная Нагма.