Москит. Конфронтация - Корнев Павел Николаевич - Страница 48

Я узнал его: это был один из тех, кто прошёл инициацию во время вчерашнего забега. Стал оператором вопреки всему и вот как кончил — оказался закопан заживо, превратился в…

Нужного слова я подобрать не сумел. Мёртвые бельма закатившихся глаз ничего видеть не могли, голова торчала под каким-то неестественным углом, а изо рта торчал разбухший язык, но существо выбралось из гроба и выпрямилось, замерло, покачиваясь на краю могилы. И я знал наверняка: им не управляют телекинезом, тут что-то другое. Нечто несравнимо более жуткое и опасное.

Я попятился к платформе и потянул за собой дядю Мишу. Остальные военнопленные попятились за нами, и никто из караульных не велел вернуться обратно, им было сейчас не до нас. Офицер с двумя звёздами, от которого и расходились энергетические помехи, хрипло выдохнул, и тут же мёртвое тело сначала рухнуло на колени, а потом повалилось ничком. Повинуясь резкому окрику, унтер обнажил меч, шагнул вперёд и едва успел отскочить, когда покойник неуловимым движением выпростал из-под себя руку и едва не сцапал его за лодыжку.

Мертвец встал с земли, и его глаза больше не были тусклыми, теперь они словно подсвечивались изнутри, и сияние это беспрестанно разгоралось.

Захлопали винтовки, тронутую разложением плоть начали прошивать тяжёлые пули, но ходячего мертвеца это не остановило, как не сумели остановить его энергетические жгуты, опутавшие руки и ноги. Но вот затормозить они его затормозили, и подскочивший со спины унтер на сей раз не сплоховал и ударом меча снёс голову покойника с плеч. И всё — квази-жизнь мигом оставила покойника, он рухнул на землю.

Нисколько не тронутую разложением голову убрали в деревянный ящик, а тело, когда караульные согнали нас обратно, пришлось грузить на одну из тележек.

— Что за чертовщина тут творится? — хрипло выдохнул дядя Миша. — Матерь божья, спаси и сохрани!

Я не рискнул ответить, приналёг на ручку тележки, спеша присоединиться к остальным и поскорее отсюда убраться. Оставшаяся разрытой могилка пугала меня до дрожи в коленях.

На обратном пути мы вдобавок к нашему жуткому грузу собирали разбухшие и вздувшиеся трупы разной степени разложения, оттащенные с дороги на обочину. Распределять их взялся Перовский, но мне было слишком плохо, чтобы устраивать скандал, едва на ногах стоял. Да и повода, если честно, достойного не нашлось, все тележки оказались загружены больше некуда, ни одну порожняком не катили.

Ещё и возвращаться приходилось на восток, поднявшееся над горизонтом солнце слепило глаза и заставляло либо щуриться, либо опускать лицо к заваленной полуразложившимися телами тележке. Поначалу у меня от рвотных позывов так и сводило рёбра, а некоторых выворачивало наизнанку и не по разу.

Думал, местом упокоения погибших станет братская могила, ожидал даже, что именно нам её и поручат копать, но вместо этого пришлось делать крюк до берега реки. К дощатому мостку военнопленных не подпустили, трое караульных взяли винтовки наизготовку, а пара назначенных унтером бойцов принялась закатывать на помост тележки и вываливать их жуткое содержимое прямо в воду.

— Животные, — процедил дядя Миша, но тихо-тихо, чтобы никто кроме меня не услышал.

Я молча кивнул, не стал говорить, что мёртвым всё равно, а нам мороки меньше.

Неправильно это. Так нельзя.

По возвращении в лагерь, нас повели в корпус с душевыми, и я несколько даже воспрянул духом, радуясь скорой возможности напиться. Вот и расслабился, вот и не сообразил сразу, что загнали в совсем другое помещение с глухими каменными стенами. Опомнился только, когда за спиной с металлическим лязгом захлопнулась массивная дверь.

Господи, теперь-то что ещё?!

Железная дверь не шелохнулась, сколько её ни толкали; стояла как влитая. Вместе с темнотой навалилась паника, какие-то животные инстинкты требовали выбраться отсюда любой ценой, но не выбраться, если только с разбегу голову о стену не проломить. А какой смысл тогда суетиться? Каменный мешок два на три метра и до потолка можно рукой достать, даже на цыпочки не вставая, нам всем так и так воздуха надолго не хватит.

— Да угомонитесь вы! — прикрикнул на колотивших в дверь мужиков Родион Перовский. — Хотели бы убить, убили бы!

В другой ситуации посмеялся бы над такой откровенной наивностью, а тут внял голосу рассудка и уселся на пол в дальнем от входа уголке. Если уж этот дворянчик не желает лицо терять, чем я хуже? Да и нет смысла уподобляться курице с отрубленной головой — если нас взялись убивать, криком делу не поможешь.

И всё же сидеть сложа руки я не собирался. Пусть оперативно восстановить сверхспособности шансов было откровенно немного, имело смысл хвататься за любую возможность спастись, сколь бы мизерной она не представлялась. Откинувшись спиной на стену, я, хоть в каменном мешке и стоял кромешный мрак, закрыл глаза и погрузил сознание в транс, дабы мысленно вернуть себя на лесную поляну, а там слегка подкорректировал окружающую действительность. За спиной древесный ствол, в затылок колет сучок, а ручей плещется сильнее обычного, заглушает испуганные голоса.

Призрачная рука погрузилась в грудь и начала ощупывать энергетический узел, пытаясь разобраться с его структурой. Неровная пульсация сего нематериального органа занятие это нисколько не облегчала, но мало-помалу наметился прогресс. Узел был одуряюще неправильным, словно бы составленным из одних только искажённых и перекрученных пространственных разрезов.

Или же разрезов непосредственно в моей душе?

Я хотел было отбросить эту нелепую мысль, но вдруг сообразил, что именно она и является ключевой. И, если взять за основу предположение, что центральный энергетический узел является многократно искажённой проекцией входящего канала, для оценки его структуры потребуется не столь уж и сложный мысленный эксперимент. Я даже начал разворачивать разрезы и сопоставлять их с этапами моей нестандартной инициации, да только почти сразу отвлёкся на радикальные изменения, происходящие в воображаемой вселенной.

К полянке приближался лесной пожар. Мелькали не столь уж далёкие языки пламени, взлетали к небу искры, так и веяло жаром. От удивления я вывалился из транса и обнаружил, что по лицу стекают капли пота, а рубаха и штаны уже мокрые — хоть выжимай.

Какого чёрта?!

Нас ведь не поджаривали, стены и пол не обжигали кожу, напротив — казались чуть холоднее воздуха!

Точно! Дело в раскалённом воздухе, который задувал в каменный мешок через невидимые в темноте отверстия под потолком.

Жарко, жарко, жарко…

А ещё, я сообразил это с некоторым опозданием, заметно подскочил энергетический фон. Поступающий в помещение воздух нагревался не печью, его температуру повышали операторы, и делали они это на редкость неряшливо, с весьма существенными потерями сверхсилы. Или же так всё и задумывалось?

Мои сокамерники шумно обсуждали происходящее, кто-то надсадно сипел, пытаясь отдышаться, кто-то сыпал проклятиями.

— Ну чего вы раскудахтались? — послышался раздражённый голос дяди Миши. — Нешто в парилке ни разу не парились? Может, у басурман этих так заведено? Вшей выводят!

— Как бы они так нас не вывели, — возразил кто-то, но температура воздуха уверенно повышалась, скоро всем стало не до пустой болтовни.

Мне — тоже. Лежал, скорчившись в уголке, обливался потом и дышал неглубоко, втягивал горячий воздух через прикрывшую рот ладонь, пытался перебороть дурноту. Переполнявшая душегубку сверхсила проникала в меня, растворялась в крови, заставляла всё сильнее и резче пульсировать энергетический узел. В груди что-то рвалось и сминалось; я скрипел зубами и пытался если и не снять спазм, то хотя бы не допустить дальнейшего усугубления ситуации.

Техника маскировки внутренней энергетики предназначалась совсем для другого, поэтому задействовал лишь отдельные её элементы, то увеличивая нагрузку на каналы, то пробуя её ослабить. Первое рвало нервную систему в клочья, второе даровало краткую передышку, и вот на этом контрасте я и стал балансировать, не позволяя сознанию ухнуть в бездонную яму забытья. Могу ведь и не очнуться!