Князь Рысев 2 (СИ) - Лисицин Евгений - Страница 32

Сменная одежка была стиранной и старой, но свежей. Я облачился в рубаху и штаны — Ибрагим же успел уже сгонять в свою чудо-прачечную. На столе лежала горка мятых купюр — деньгам не пошли на пользу мои упражнения и погоня за Митеком. Надо, поставил себе галочку в голове, обязательно об этом спросить старика — авось он и вспомнит чего.

Слуга верен был мне до последнего. Ни копейки из тех денег не тронул, от лишних вопросов воздержался — то ли понимал, что это законный трофей из квартиры нашего похитителя, то ли попросту не мог представить меня заурядным вором.

— Что дома-то сидеть, барин? Пойдем на улицу? Ярмарка к тому же приехала. Помните, как ярмарки-то любили?

Я лишь кивнул. Помнить, конечно же, не помнил, но мог представить, за что Рысев-бывший в свои юные годы мог полюбить такое простецкое зрелище, как ярмарку.

Торговые ряды выстроились стройными редутами. Купцы, будто сойдя с страниц сказок, наперебой предлагали свои товары. Готовились к бою игрушечные пикинеры шведов, русские же гренадиры обещали им хороший прием из своих ружей. Австрийский фарфор соседствовал с ундинасскими шелками. Разодетый в белый не по погоде халат, с какой-то тряпкой на голове торгаш в мгновение ока схватил меня под локоток — столь непринужденно и приветливо, что я даже не успел среагировать. Он обещал накормить меня завтраком, обедом и ужином, показать выводок своих детей и страшно интересовался, сколько ковров я желаю купить в его лавке.

На помощь мне пришел Ибрагим. Старикан знал какое-то таинство волшебных слов, быстро сбившее торговый настрой с несчастного и вытянув из того разочарованный вздох за зря потерянное время.

— Не зевай, барин. Забыл, чему я тебя учил?

Я шмыгнул носом, отрицательно покачал головой. Чему конкретно Кондратьич учил своего протеже, во всех подробностях мне знать было не дано, но глаз хватался за мелкие детали, вытаскивая за их хвост целые истории. Малолетний воришка, вытирая слезы на грязном лице, жалился на злодейку-судьбу перед дородной, охающей от сожалений дамой, а тем временем его дружки щипали ее сумочку на предмет ценностей. Здоровый детина — приезжий деревенщина — глуповато озирался по сторонам, будто в надежде насмотреться впрок. Поставленный на «сценку» мальчишка-газетчик лениво жевал булку, словно египетская казнь, над ним нависла пухлощекая, крепкая булочница. Румянец гулял по ее щекам, украшая и без того симпатичное лицо.

Мне на миг показалось, что все причуды Петербурга слились воедино, чтобы собраться в общее, небольшое озеро самой настоящей жизни. Здесь и не пахло рекламными феями — у местных торговцев вряд ли хватило бы на них денег. Словно соревнуясь друг с дружкой в том, кто выдумает кричалку лучше остальных, они надрывали горло. Прохаживался их стороны в сторону поглядывающий на поднос с сигарами в руках не в меру хрупкой и вытянутой девицы Белый Свисток.

Я поднял взор и сразу же понял, что мне все это время доставляло неудобство: чувство, что за мной пристально и не сводя глаз следят. Каменные горгульи, неведомые на крышах знакомого мне Петербурга, здесь были словно родные. Выполненные в виде круглоголовых, толстопузых грешат с маленькими крыльями, они уныло взирали на нас очами самих настоящих бесов — интересно, это Егоровна придумала запихнуть их в каменные изваяния или нашелся кто-то другой?

— Так что там со святыми чернилами, Ибрагим? — спросил я, всего на миг задержавшись у лотка с фруктами. Их хозяин, не признав во мне благородного, все равно спешил с улыбкой на лице и потирая ладони — не иначе как подсчитывал будущие прибыли. Я лишь отрицательно покачал головой ему в ответ, как будто давая понять, что пока лишь только прицениваюсь. Он разом утратил ко мне интерес, бросив словесное проклятие — я видел, как черной птицей оно спорхнуло с его уст. Впрочем, не долетело — врезалось в незримый купол передо мной, лопнуло.

Первой мыслью было схватить мерзавца за шиворот и спросить его за подобные методы общения с покупателями, но здравый смысл подсказал, что таковы законы этого мира. Сам, что ли, мало ругаешься на тех, кто зря топчется под боком?

— А что с ними такого, барин? Вестимо что. Церква ими бумазеи рисует. Не нашенские, это понятное дело, откуда-то из-за рубежов моду взяли. Хрендульгенции зовется али как-то так.

Я с пониманием дела кивнул. Индульгенции так индульгенции. Интересно только, зачем они нужны в стране, что никогда не ведала инквизиции? Я снова вспомнил про Егоровну и ее чудо-отряд и чуть не прикусил самому себе язык. Только вот как же так выходит, что индульгенции выписывает церковь, а не инквизатории? Или я что-то путаю?

Кондратьич спешил с разъяснениями.

— Тут такое дело, барин. В Петербурге эти бумажки выдают токмо в одном месте. Иди за мной, провожу туда.

— Погоди, Кондратьич, — остановил его жестом.

На глаза мне попалась оружейная вывеска — хитро намалеванный на ней клинок привлекал глаз. Ясночтение тут же подсказало, что без чародейства тут не обошлось: зачарованные краски таили в себе привлекающее взгляд заклинание. Потому-то она казалось такой выделяющейся среди остальных.

Ибрагим как будто меня не понял.

— Чего ж тут годить-то, барин? Церква недалече от нас. Почитай, квартала два отсюда пройдем и тама будем. А коли ты деньгами богат… — Он намекнул на те залежи купюр, что обнаружились в моих карманах. — Коли богат — так ведь эта чуда рельсовая есть. Грят, она по каким-то экхнергиям гонится, а я чую, что брешут. Черти оную поганую повозку толкают, ага. Ну за деньгу-то можно и разок на бисях прокатиться — авось с них хвосты не слезут.

Старик бросил взгляд на часы, качнул головой, а опосля махнул рукой, будто придя к какому-то своему внутреннему выводу.

— А ну ее! В божий дом успеется еще сходить. Что толку сейчас переться — там от народу не продохнуть будет. Час нам надо куда-нибудь определить, барин, коль уж ты никуда шибко не спешишь. А там уж наедине пообщаешься с кем надо. Священник там али кто ящо.

С ним трудно было не согласиться.

— И все-таки ты обещал рассказать подробней, — настаивал. Теперь не я за стариком — он послушной овцой шествовал за мной. У оружейной же лавки толпились: то, что издалека казалось небольшой каморкой, оказалось куда больше в размерах. Едва слышно посреди гомона хлопал порох, источая едкий, вонючий дым. Не иначе оружейник показывал свой товар во всей красе. Я сомневался, что он заряжал свои стволы не холостыми, но кто ж его на самом деле знает?

— Святыми чернилами раньше токмо Библии писали, барин. А то ж! Книга книг, как-никак! Если истину писать, то только тем, что только от бога-то и получить можно.

Я оценил его объяснение по достоинству. Если бы в нашем мире у священников была некая субстанция, которую они могут получить лишь непосредственно от своего верховного управителя, а не в ближайшем магазине, я бы тоже уверовал. Оставалось только надеяться, что под «святыми чернилами» не таился какой-нибудь заурядный химический рецепт с елеем…

— Выходит, что только у них они и есть?

— А то ж, барин! Как в зеркальце смотришь!

Старик на миг сбавил шаг. Его взгляд привлекли резные деревянные свистульки. Дети, толпившиеся у лотка с игрушками, может быть, и рады были бы поглазеть на клинки да сабли, но деревянные, хорошо выкрашенные фигурки им нравились больше. На лицах мальчишек играли юношеские мечты — мозг не уставал выдавать одну дивную забаву за другой, которую можно было бы устроить с такими-то кунштюками. Пустые карманы их родителей же говорили, что трудное детство и игрушки, прибитые к полу — все, на что они только могут рассчитывать.

— Инквизатории чего только ни делали, да только куда им, чертознаям? Они только смолу могут из бесовьих копыт, да и той не дадут.

— Если ими святые книги пишут и индульгенции, то как же так вышло, что это письмо написано ими?

— А пес евойный знает. — Кондратьич разве что развел руками. Он выдохнул, как-то грустно осознав, что его время играть с свистульками прошло. Словно не желая рушить чужое детство, он взял одну из них, вытащив несколько копеек из кармана, сунул продавцу. Всучил какой-то белобрысой девчонке — та взяла подарок и тут же была такова.