Территория пунктира (СИ) - Велесов Олег - Страница 30

Сократ продолжал говорить. Арамей косился поочерёдно то на меня, то на него, кивал, а потом как будто забыл, что хотел сделать, резко отшатнулся и попятился.

Сократ дёрнул меня за рукав и потащил за собой по дороге.

— Чего ты ему наговорил?

— Сказал, что вы больны проказой.

Хорошая отмазка. Надо запомнить на будущее.

— А что значит «аншу»?

— Осёл.

Я обернулся. Арамей всё ещё смотрел мне вслед и лёгкими движениями пальцев стряхивал с себя невидимую заразу. Надо бы вернуться к нему и обнять покрепче, чтобы в следующий раз думал, кого ослом называть, но Сократ зашептал:

— Господин, идёмте скорее. Как только сядет солнце, городские ворота закроют, и нам придётся ночевать на улице.

Улица меня не пугала, но я должен как можно быстрее попасть в город и найти Николет. Если повезёт — а я надеюсь, что повезёт — мы найдём её, освободим и догоним Ксенофонта. Первый раунд я проиграл, с Вавилоном ничего не получилось, но это не значит, что желание изменить историю у меня пропало, наоборот, оно стало сильнее. Можно собрать новую армию и начать новую компанию. Ксенофонт сказал, что будет ждать меня в Дамаске или в Пальмире. И тот, и другой город подходит под то, чтобы стать базой для дальнейшей экспансии на Древний мир. Погоди Месопотамия, мы ещё повоюем. И не только с тобой.

Главное, начальный капитал. Как выразился однажды Цицерон: деньги — нерв войны. Одной тысячи гоплитов вполне достаточно, чтобы прибрать к рукам власть в одном не очень большом городе, а полученный доход направить для найма следующей тысячи гоплитов. И так город за городом, тысяча за тысячей…

Мы подошли к воротам Мардука. Широкий людской поток к концу дня оскудел и превратился в ручеёк. Косые лучи закатного солнца били в глаза, и я не сразу заметил вдоль по обочине ряд кольев с насаженными головами. Мухи кружились вокруг них, жужжали и сосали засохшую кровь.

Сократ вздрогнул и прибавил шаг, а я присмотрелся.

Это были головы стратегов. Менон, Проксен, Феопомп. Последней в ряду скалилась голова Хирософа. У старика был выбит глаз и рассечена нижняя челюсть. Персы то ли в насмешку, то ли из каких-то иных побуждений примотали челюстной осколок с одним сохранившимся зубом к волосам, и он покачивался на ветру, словно маятник.

Пальцы сами собой сложились в щепоть, рука потянулась ко лбу, к правому плечу, к левому… Менона не было жаль, плевал я на него, а вот Хирософ, да и Проксен — умный же мужик, к известному философу учиться ходил. Присоединись он ко мне, и всё бы сложилось по-другому. А теперь его лицо походило на скрюченную личину с отвисшей челюстью и высунутым языком. Местная детвора приспособилась бросать в разинутый рот мелкие камешки, и каждое удачное попадание вызывало у них восторг. Я хотел прогнать мелких поганцев, но Сократ одёрнул меня.

Слишком часто он стал меня одёргивать — осмелел, расправил плечи. Раньше был какой-то суетливый, а теперь сосредоточился, напрягся и взялся поучать меня. С высоты своего возраста он, конечно, имел на это право, но всё-таки он раб, а я господин…

Сократ провёл меня широкой улицей в центр Старого города, попутно объясняя: вот это квартал Куллаб, вот это квартал Суза. Я видел лишь глухие глиняные стены трёх-четырёх этажных строений и узкие проходы переулков, убегающих куда-то вглубь. Вдоль стен стояли лавки торговцев фруктами, лепёшками, всевозможной мелочью. Под выступающими до середины улицы навесами сидели мужчины, обсуждали дела, фиксировали сделки на глиняных табличках. Нам всё время приходилось маневрировать, чтобы не споткнуться об очередную группу таких сидельцев.

По улице неспешно ходили и зазывали прохожих протяжными возгласами разносчики сладостей и воды. Я сразу захотел пить. Разносчик как будто почувствовал моё желание, подскочил, затряс бурдюком с глиняной горловиной, ловким движением вытащил чашку из сумы на поясе. Сократ замахал на него руками:

— Алаку! Прочь! Прочь!

Разносчик зашипел, начал спорить, но Сократ свёл брови и заговорил грозно, словно выплёвывая слова. С арамеем он себе такого тона не позволил. Разносчик вжал голову в плечи и отступил.

Через полсотни шагов Сократ свернул налево в проулок. Пахнуло гнилью, под ногами зашуршал мусор. Тявкнула собака. Проход сузился, со встречными прохожими пришлось расходиться, затираясь плечами. От бесконечности поворотов закружилась голова, в груди потихоньку нарастала паника, однако Сократ уверенно вёл меня дальше. Для человека давно покинувшего свой дом, он слишком хорошо разбирался хитросплетениях местных улиц.

Наконец мы зашли в тёмный тупичок, прикрытый от солнца навесом из пальмовых листьев, и остановились перед дверью, на которой сохранились следы красной краски. Сократ взялся за ручку, потянул на себя. Дверь со скрипом открылась.

Сократ повернулся ко мне.

— Господин, подождите немного здесь. Я вас позову.

Он шагнул внутрь. Я нагнулся ближе к дверному проёму, прислушался. Раздался лёгкий вскрик, потом женский голос залепетал что-то несвязное. Заговорил Сократ: так же уверенно, как с разносчиком. Женщина снова вскрикнула — и зависла тишина. В течение нескольких минут не было слышно даже вздохов, а потом в проёме появился Сократ.

— Господин мой, теперь вы можете войти.

Дом когда-то был богатым. На стенах сохранились цветные росписи, полы покрывали истёртые циновки. В покоях, по большей части пустых, сохранилась мебель. Внутри находился дворик с высохшим бассейном по типу римского имплювия, вокруг росли розовые кусты. Здесь же стояла каменная скамья, на которой сейчас сидела средних лет женщина.

— Куда ты привёл меня?

— Когда-то я жил здесь, господин, — Сократ страдальчески вздохнул. — Женщина, которую вы видите, дочь моего дяди, у неё есть сын, и это всё, что осталось от моей семьи. Я рассказывал вам, что…

— Да, помню.

— Мы будем жить здесь, пока я не узнаю, где находится Николет.

Каждое утро Сократ уходил в город и возвращался в темноте. А я ждал.

Время проходило впустую, бездеятельность убивала, мысли о Николет выворачивали душу наизнанку. Как она? Что с ней? Я стал нервным, раздражительным, почти не спал, не ел, но при этом не чувствовал упадка сил. Копившаяся внутри энергия требовала выхода. Я вынимал фалькату и часами упражнялся в рубке. Крутился вокруг бассейна, нападал на воображаемого противника, уходил в защиту. Мальчишка, сын хозяйки, следил за мной, притаившись в сумерках коридора. Он походил на затаившегося волчонка. Я поманил его и показал несколько приёмов. Он оказался смышлёным и въедливым до учёбы. Используя хворостину вместо меча, он повторял за мной все движения, и теперь мы вдвоём мотали круги вокруг бассейна и дрались с несуществующей армией врагов. Потом мы садились на скамью, мальчишка начинал рассказывать что-то взахлёб, наверное, свои впечатления, а я слушал, делая вид, что понимаю, о чём он говорит.

Однажды Сократ привёл перса. Мы с пацанёнком только вышли после завтрака к бассейну, и я жестами объяснял ему, как нужно поворачивать корпус при ударе фалькатой сверху вниз. Движение у мальчишки не получалось, он бил себя хворостиной по ногам, шипел от боли, но советам моим не внимал. Когда я уже терял терпение, во дворик вбежала хозяйка и залепетала, кивая в сторону коридора. В её голосе звучал испуг, и я почему-то подумал, что наёмники Артаксеркса отыскали меня. Что ж, когда-то это должно было случиться. Я взял фалькату, встал между бассейном и стеной дворика. Легко я им не дамся.

Однако вместо наёмников появился Сократ, а за ним следом перс. Тот выглядел пришибленным. Тощий, долговязый. Маленькие глазки испуганно перебегали с меня на Сократа, на мальчишку, на хозяйку и обратно.

— Кто это?

— Вы не узнали, господин? Это Дарьюш.

Имя знакомое. Кажется, так звали торговца из греческого лагеря, у которого Сократ покупал продукты. Я никогда его не видел, да и Андроник, похоже, не видел, во всяком случае, память на появление Дарьюша никак не отреагировала.