Черные сказки (сборник) - Парфенов М. С. - Страница 42

Вдруг дом будто тряхануло. Боковое зрение Павла Семеновича отметило в вечерней мгле, отделенной от кухни тонким тюлем, шевеление чего-то громадного, неповоротливого. Вспыхнули, ослепляя, два циклопических глаза, сверкнула молния. Лампочка в кухне погасла, и остался лишь болезненно-белый свет из глаз страшилища. Психиатр почувствовал себя точно на хирургическом столе под бестеневой лампой. Внутренности сжались в ожидании хищного прикосновения скальпеля. Воспаленное воображение различило что-то похожее на клыки…

– Твою мать, Вадим! Куда ты дергаешься?

– Да просто ручник не сработал…

– Херник у тебя не сработал! Из-за тебя весь дом обесточили!

Ругань рабочих с улицы отрезвила Павла Семеновича, вырвала из внезапно накатившего кошмара. Головой монстра со светящимися глазами оказалась обыкновенная люлька для высотных работ, растущая из горбатого ЗИЛа; горящими очами – прожекторы по ее краю, а за клыки он принял всего лишь прутья самой люльки. Никакой грозы, конечно же, тоже не было – искрил провод на столбе, поврежденный нерадивыми электриками. Совершенно машинально психиатр вновь опустил взгляд на текст, и света от «глаз чудовища» вполне хватило, чтобы Павел Семенович прочел следующую строчку и испытал странное щемящее чувство, будто твердая и хорошо знакомая ему реальность ползет по швам, аки рубаха нештопаная:

«И жил в том городе один жадный лекарь, что решил обобрать бедную вдову…»

17.55

Нина Богданова

Звонок на пульт поступил, когда на улице совсем завечерело и очень хотелось поскорее домой, лечь на диван, смотреть «мыло» и пить глинтвейн.

Нина подняла трубку, свободной рукой листая в мобильнике ленту соцсети. С трудом сдерживая зевок, сказала: «Пожарная охрана. Здравствуйте» – и услышала то, от чего внутри похолодело и пятничный вечер сразу перестал казаться скучным.

– Девушка, девушка! Плавни горят! – прокричал голос в динамике. Нина будто увидела звонящую: немолодая, но еще и не возрастная учительница. Или врач. Но непременно интеллигентной профессии. Интонации выдали. Нина, работавшая диспетчером больше десяти лет, распознавала, что за человек с ней говорит, легко и практически безошибочно.

– Где очаг? – спохватилась она. – Вы откуда звоните? Назовите адрес.

– Из Чембурки я. На окраине живу, на Озерной, двадцать семь. Перед окнами все полыхает, метров триста перед домом. Может, четыреста. Точнее не скажу.

От Анапы хутор в пяти километрах. Вечерние пятничные пробки на выезде помешают, но караул прибудет быстро, прикинула Нина.

– Не переживайте, пожалуйста. Я сейчас же направлю к вам бригаду.

Тон Богдановой действовал как успокаивающее. С той стороны провода с облегчением выдохнули:

– Спасибо!

– Ожидайте.

Нина повесила трубку, но аппарат вновь взорвался трелью. Нахмурившись, она поняла, что в ближайшие часы говорить придется много. Даже слишком.

18.03

Огник

– Мам, а мам? Ма-а-ам! Можно конфетку?

Стриженный так коротко, что кажется лысым, Лёша заходит в зал. Впрочем, назвать комнатенку залом можно с большой натяжкой. Она просто самая большая в их старом доме.

Мама спит на диване. На столе рядом бутылка. Жидкости мало, на два пальца.

– Мам, а мам?

Она не открывает глаз, раздраженно мычит, Лёша не понимает. И решает, что это «да». Шлепает тапочками на кухню.

В раковине гора грязной посуды. Мама все реже ее моет. Ей лень. Лёша бы помог, он знает, как это делать. Но тогда надо зажечь колонку, а ему это строго-настрого запрещено.

Если мама проснется и увидит его со спичками, в лучшем случае влепит затрещину. В худшем нахлестает по попе так, что она будет гореть как ошпаренная.

Гореть…

Лёша любит огонь. Не просто любит – обожает. Больше всего на свете! Больше даже, чем конфеты или мороженое.

Однажды он развел костер посреди своей комнаты: сложил в кучку деревянные кубики, пластиковых солдатиков, мимимишек, фиксиков. Порвал над ними на клочки газету и, чиркнув спичкой, поднес огонек к бумаге. Игрушки весело вспыхнули, пламя заплясало. И Лёша заплясал вместе с ним!

Мама избила его так, что он хромал неделю. Или две. Ссадина на лице никак не заживала: кожа лопалась, становилась мокрой и липкой. Лёша болячку расчесывал, она его злила.

Мама перестала водить его в садик. Сказала: надо, чтобы ничего видно не было. Предупредила: если на улице кто спросит, что случилось, отвечать надо: упал. Бежал по дому и растянулся в коридоре. Такое бывает.

Когда Лёша был совсем-совсем маленьким, уже тогда язычки пламени на конфорке разглядывал и пытался до них дотянуться. Один раз удалось – на пальцах волдыри вскочили, защипало больно – ужас!

Бабуля еще жива была, пузыри мазью из аптеки мазала и учила Лёшу, что посикать на них надо, народное средство, веками проверенное.

Она была со странностями, но Лёша все равно ее любил. Даже больше мамы. Когда бабуля сильно сердилась, она называла его непонятными словами. То имбецилом, то огнепоклонником. Скажет, а сама потом плачет.

«Имбецил» Лёше не нравился, его слова с буквой «ц» в принципе злили – нехорошие, ненашенские. То цирк, то центрифуга, то царапина, циркуль. Еще муха цеце – бр-р! «Огнепоклонник» звучал лучше. Но слово длинное, сложное, язык вывихнешь, и Лёша его сократил до Огника.

– Баба, я Огник! Ог-ник!

Так ей и заявил.

А она ему:

– Ты Лёша. Лёша! Забудь глупости свои!

– Огник! – напирал мальчик. Не сдавался. Так и привязалась кличка. Бабушки год как нет, а прозвище осталось.

Лёша тайком подворовывал спички. Он знал, где мама их прячет: в нижнем ящике серванта, под перевернутой сковородой.

Зажигал, когда никого дома не было. Или когда мама спала крепко, как сейчас. Хлебнет из бутылки с микстурой, а потом храпит перед телевизором. («Ты смотри не пей, не вздумай! Отравишься! Это для взрослых лекарство!» – предупреждала. Знала, что Лёша лекарств, как и врачей, боится. Пока совсем маленьким был, его столько по клиникам да больничкам перетаскали, эх…)

Он подпаливал паутину в углах вместе с пауками и засушенными мухами, жег листы бумаги, разорванные на длинные полоски. Иногда ловил пчел и ос, бьющихся об окна изнутри, запихивал в коробки из-под таблеток и подносил спичку. Слушал, как они жужжат и бьются внутри, пока чернеет и съеживается картон.

Следы пожарчиков Огник прятал. Знал, что мама не помнит, сколько спичек лежало в пачке, и пользовался ее рассеянностью. Тайничок соорудил: в углу комнаты, под кроватью, под прикрытием здоровенной пластмассовой машины, с которой давно не играл – надоела…

Он лег на пол, пролез, собирая пыль майкой и спортивками, в глубину и достал коробок. Прошел на цыпочках мимо мамы – та не шелохнулась – в предбанник, предвкушая, как соорудит здесь костерчик. Но вдруг понял: что-то не так.

Солнце давно закатилось, но было светло. Странное сияние неподалеку дрожало и трансформировалось, мерцало и подмаргивало. Лёша прилип носом к стеклу и охнул: из плавней вдоль горизонта поднимался огромный непостижимо прекрасный огонь.

Он танцевал.

18.55

Николай Кузнецов

Оперативный штаб организовали шустро. Пригнали на окраину Чембурки из анапской автоколонны пазик – вот и плацдарм для заседаний. Окна закрыты плотно, гарью не несет и внутри более-менее тепло.

На улице стоял дубак. Термометр показывал минус три, но северо-восточный ветер, его еще называли бора, свирепствовал второй день. И продирал до костей.