Золярия (СИ) - Хан Владимир Феликсович - Страница 40

Мол, как он, этого зануду?!

– Вот те на... А ещё княжич называется... – несколько минут Константин был в замешательстве. – Не ожидал я услышать такое от сына самого Ильи Ивановича... Ну а как ты дальше жить собираешься?

– Припеваючи! Во всяком случае – пахать не планирую. Стремление к труду – есть удел созданий примитивных, а я рождён свободным человеком! Жить надо ради удовольствий.

– Складно брешешь! Ну а если серьёзно?

– А я и говорю серьёзно, – теперь уже удивился Иван. – Чего тут непонятного? Работа – удел для быдла. Для не способных понять, что выше свободы ничего нет.

– Свободы от чего?

– Как это, от чего? – Иван вспомнил, что такой непонятный вопрос ему задавал и отец. – Просто, свободы... Свобода и толерантность – есть высшие ценности!

– Что это за толе... Толемантность такая?

– Толерантность, – высокомерно пояснил Иван. – Терпимость означает! Эх, ты?! Книжки читаешь, а простых вещей не понимаешь.

– Дак ты по-русски и говори, коль такое же русское слово знаешь! На хрена тень на плетень наводить, коль по-русски сказать можно? – Костя никак не мог понять логику товарища. – А что же мы терпеть должны?

– Ну как, что... – Ивану так же было затруднительно понимать ход мыслей товарища. – Ну... В первую очередь надо толе... терпимо относиться к слабостям других людей, к их недостаткам, к их выбору... И... Вообще... К свободной личности...

– Ко всем недостаткам, без разбора?

– Конечно! Свобода личности превыше всего?

– Выше долга?

– У свободной личности не может быть долга. Перед кем это у меня долг какой-то?

– Как это перед кем? Прежде всего – перед родителями за то, что родили тебя, вырастили. Перед Богом за то, что судьбу тебе дал княжескую, не убогую какую, ущербную. Перед Князем своим, что дом твой оберегает, возможность даёт честно хлеб свой зарабатывать. Перед народом своим, что землю пашет, кормит нас, Князей и челядь нашу.

– А я никого об этом не просил. Может, мне этого и не надо? Почему я задолжал кому-то?

– Ежели не надо – так иди да утопись. С чего это кто-то должен по земле ходить, пользоваться жизнью, брать всё и ничего не отдавать?

– Моя жизнь, как хочу – так и живу!

– Врёшь! Жизнь тебе Бог дал через родителей твоих. И охраняет её через Князя нашего. Бог кормит тебя, руками крестьян наших, дом тебе дал через пот и труды тяжёлые каменотёсов, плотников. В одежды отёл, через старания и ночи бессонные ткачей умелых. А ты, стало быть, не должен никому? Врёшь, дружок. И не будет так! И не должны люди терпеть подобную ересь. Головы надо рубить, в которых завелась такая зараза. Чтобы ни расплодилась и не заразила тех, кто духом хлипок или умишком слабоват. Эх, Ваня... Княжич ещё... Стыда не ведаешь... – Костя горестно махнул рукой и пошёл в другой конец плаца.

Иван рассеяно посмотрел вслед удаляющемуся товарищу. Настроение – хоть вешайся, или, как посоветовал Костя, утопись.

С того момента, как он ещё на Золярии пришёл к отцу и попросил забрать его на Землю, возникло чувство пустоты, неопределённости, некой заброшенности, ненужности. Упоительное ощущение лёгкости, беззаботности – особенно в то замечательное время, когда он начал получать зарплату унтерштурмфюрера – пропало. Безнаказанность вмиг превратилась в угрозу предстоящего наказания, и от его неотвратимости ощущение свободы переродилось в безысходность. Его прекрасный мир на райской Золярии рухнул, и Иван понимал, что это – навсегда.

Прекрасный земной город с красивыми зданиями, роскошными парками и уютными скверами не произвёл на Ивана впечатления, а люди в средневековых одеждах – раздражали.

Особенно бесили заведённые здесь порядки...

Вот как посмел какой-то бородатый лапотник сделать замечание Ивану за то, что он бросил мимо урны обёртку от шоколадки?

Ему, свободному человеку!

Или какой-то средневековый половой в трактире отказался подать третью кружку медовухи, дескать, пить допьяна не дозволяется?

Неприкрытое нарушение прав личности!

Или с какой стати он должен кланяться кому не попади, в ответ на поклон, обращающегося к нему человека?

Он, свободный человек, ещё ни перед кем не склонял головы!

А за нарушение заведённого уклада, как предупредил брат, могут и кандалы надеть...

Вот я уже и на каторге!

И за что?!

Подумаешь, в курицу камень бросил?!

Тоже мне, формулировка: «Поведение, не совместимое с государственной моралью».

Шесть месяцев каторги за курицу!

Тем более что и не попал...

А ещё Сергей сказал, что если бы попал, то было бы от трёх лет за «Нанесения вреда животному».

Обалдеть!

Варвары! Дикари! Средневековые примитивы!

Период свободного времени заканчивался, и арестанты начали стягиваться ко входу в спальный барак для построения на вечернею проверку.

Костя и Иван были одного роста, а потому в строю стояли рядом.

– Ты чё это так взбеленился, Костик? Обиделся, что ли? – спросил Иван. – Мы, как-никак – княжичи, нам вместе держаться надо... Не с быдлом же дружбу водить?

– В данный момент... Мы здесь все – каторжане... – нехотя ответил Костя. – И не называй мой народ быдлом, а то поссоримся окончательно.

– Мы – Князья, Богом избранные!

– Верно, Ваня – избраны. Вот только не для услады своей, не для кичения перед людом простым, а во служение ему. И не весела и беззаботна стезя наша княжеская, а многотрудна и ответственна. Служба нам дана сложная и дюже важная. Трудно её исполнять будет. Но так есть, и никуда от этого не спрятаться. Каждый должен свой крест нести – и простой человек, и владыка всемогущий.

Над бескрайней степью гуляли вольные ветра. Они мимоходом развеивали редкие облака, спускавшиеся с севера и посягающие на их родные горячие степи, и вновь принимались гонять по разогретой земле колючие шары перекати-поля. Обрадовавшись возможности порезвиться, упругие потоки сухого воздуха выхватывали из-под ног уставших солдат потревоженную сапогами пыль, сбивали её в плотное серое облако и растягивали его от колонны до самого горизонта.

Всю эту двенадцатитысячную рать – вместе с лошадьми, обозом и пушками – можно было за один день перекинуть до нужного места на огромных транспортных гравиталетах. Но Главный Воевода решил двигаться пешим порядком. С этим согласился и Генеральный штаб.

Во-первых, войскам был полезен опыт дальних переходов.

А во-вторых, пусть вражеские разведчики загодя доложат своим правителям о приближении вражеской рати.

Чем лучше противник сумеет подготовиться к обороне, чем больше войск успеет стянуть на поле боя – тем надёжнее усвоят разные правители, князья, ханы и президенты тщетность противостояния такой могущественной державе. Коль скоро Великая Россия решила взять сей удел под свою руку, то ничего другого не остаётся, как положить ключ от города на блюдо золотое и с поклоном преподнести его русскому воеводе. «Non potest esse alius exitus», – другого исхода быть не может...

* * *

Колымяка подошёл к полковому обозу и жестом руки подозвал обозного. Шустрый рыжеватый парень, в интендантской форме вытянулся в струнку перед сержантом.

– Сыщи-ка, брат, мой рундучок... – попросил Колымяка. – Принесёшь к моей палатке. Я у костра буду.

Летом в Оренбургских степях жарко, а вот ночью в одной рубахе не походишь и даже у костра не высидишь. Для таких ночёвок у ратников имелись походные плащи, служившие не только плащами, но и одеялами, не выпускающие тепло от тела, и надувные матрасы, которые в сложенном состоянии занимали места меньше, чем ножны походного кинжала, и за считанные минуты надувавшиеся до размера обыкновенного матраса, да ещё с удобной подушкой.

Хотя в палатках, которыми обеспечивалась княжеская дружина, было тепло даже зимой и прохладно летом, но на одну ночёвку для рядовых дружинников их не разворачивали. Ставили пятиместную для командиров четырёх отделений, сержантов и заместителя командира взвода – старшины.