Золярия (СИ) - Хан Владимир Феликсович - Страница 36

Оказалось, что желающих покинуть либеральный рай образовалось за пять лет свободной жизни гораздо больше, и их не нужно было уговаривать сменить свободу на жёсткую диктатуру княжеской воли, какая ждала их на Земле, в новой России.

Илья Иванович особо подчеркнул необходимость разъяснения претендентам на перелёт порядков, которые встретят они, если решаться жить на Земле. У каждого должен быть выбор.

Желающих превратиться в добровольных рабов, как их окрестили остающиеся на Золярии стойкие приверженцы либеральных ценностей, образовалось больше тридцати тысяч. Пятисотместный корабль забрать их, естественно, не мог.

Один перелёт занимал не больше трёх-четырёх суток. Перемещение в пространстве в заданную точку Вселенной происходило мгновенно, и только некоторое время уходило на маневрирование и выбор удобной позиции для посадки на поверхность планеты.

Но делать челночные рейсы каждую неделю было невозможно, так как после каждого перелёта требовались плановые работы по восстановлению рабочих параметров некоторых элементов корабля, которые иногда занимали до полугода времени.

– Что нам делать, Сергей? Понятно, что на триста шестьдесят мест мы не возьмём тридцать тысяч желающих... – Илья Иванович не пытался скрывать перед сыном свою растерянность. – Как осуществить отбор, не опускаясь до дискриминации?

– Никак. Без дискриминации не получится, – спокойно ответил Воевода. – Ты опять впадаешь в крайность, Великий Князь. Вот, даже в твоём вопросе уже чётко акцентировано отрицательное отношение к слову дискриминация. Не пойму, чем оно тебе так не нравится? А впрочем, ты прав, – продолжил Сергей после небольшого раздумья. – Вот вернёмся домой, и издай указ, запрещающий это слово. Зачем нам латинское слово в русском языке, если есть своё родное – различение? Наши предки уже двести лет назад чистили русский язык. Продолжи сие полезное дело.

– Мы отвлеклись... – угрюмо проворчал Илья Иванович. – Я тебя спрашиваю: по какому принципу мы будем осуществлять это самое различение?

– По принципу здравого смысла, папа. В первую очередь возьмём тех, у кого есть родственники на Земле, а потом – кто полезнее для России. Надо создать комиссию, чтобы она разработала бальную систему определения этой самой полезности.

– А как быть с мамой и Ваней? Мама согласна лететь, но она не хочет без Вани. Я уже с ней разговаривал... Он не полетит – это точно. У него начинается хорошая карьера в СС... Или как там называется у них эта организация?

– Боевое отделение молодёжной секции... А-а, какая разница! СС – он и есть СС! Давай уничтожим эту организацию под корень.

– Ты с ума сошёл?! Там такие же обманутые сосунки, как наш Ванька.

– Тогда давай заставим Конвея её распустить.

– Как его заставить?

– Пока не знаю. Придумаю, если ты не будешь вмешиваться со своим гуманизмом.

– Не буду... – проворчал Илья Иванович. – Ступай.

Великий диктатор сидел на грязном железном полу и скрежетал зубами от осознания собственного бессилия. Джон Конвей, диктатор Золярии, великим ещё не был. Он только собирался присвоить себе этот титул сразу же после окончательной победы над Сахаровым. Чуть-чуть не успел. Первый день заточения Джон портил свои зубы от бессильной ярости, второй – от обиды на несправедливость судьбы, а сегодня – уже от бессилия.

То, что он в плену не у демократов, Джону Конвею даже не приходило в голову. Либерал-демократы, эти русские полулюди, на такую подлость, как захват своего политического оппонента, ещё не способны. Вот годика так через три-четыре, они, может быть, и поднимутся до освоения действенных методов ведения политической борьбы, а сейчас ещё не доросли. Новички на политической арене. Всё ещё страдают детской болезнью, порядочностью.

«Нет, это не они...», – сделал окончательный вывод свергнутый диктатор. – «Ещё не выветрились у них пережитки, вбитые в голову консерватизмом старика Стрелецкого. Не дозрели ещё...».

Джон Конвей не ел уже три дня, но он чуть не проглотил собственный язык не от голода, а от удивления, когда в камеру вошёл Сергей Стрелецкий.

– Как... Вы же улетели... Сергей Ильич, что всё это значит?

– Это значит, что ты, мразь подлая, свергнут.

– Разве можно...

– Не отвлекайся, – прервал бывшего диктатора Сергей, он не собирался затевать дискуссии о святых правах свободной личности. – Слушай, что ты будешь делать. Три дня ты поживёшь здесь, на корабле. Отъешься, вернёшь свой обычный лоск, и я тебя отпущу. Сразу же по возвращении ты арестуешь своего начальника Службы безопасности, обвинишь его в искажении либеральных ценностей и показательно повесишь на городской площади. Затем распустишь боевое крыло молодёжной секции и объявишь, что все члены этой преступной организации, достигнувшие офицерских званий, понесут наказание, за совершённые преступления, которое им назначит народный суд. А все, кто уже поднялся до гауптштурмфюрера – а следовательно уже повинны в убийствах – будут расстреляны без суда и следствия. Гауптштурмфюреров и выше арестуешь и расстреляешь сразу, а остальных офицеров арестовывать не надо. Понял? – закончил Сергей, но через некоторое время повторил. – Офицеров ниже гауптштурмфюрера арестовывать не будешь. Скажешь, что они будут ждать суда под домашним арестом. Без охраны. Запомнил?

– Я всё сделаю... А что будет со мной?

– Опять станешь Генсеком либерастов.

– Но тогда Сахаров захватит власть и установит фашистскую диктатуру похлеще моей. У него есть завод по изготовлению огнестрельного оружия.

– Не установит... – меланхолично ответил Сергей. – Вчера вечером я его повесил. А завод взорвал вместе со специалистами. На планете никогда не будет огнестрела.

* * *

– Неужели ты действительно взорвал завод вместе с людьми? – Илья Иванович не мог поверить в услышанное.

– Нет конечно. Я и завод не взрывал. Зачем портить хорошее здание? Только вывез оборудование и уничтожил его. Специалистов я застращал тем, что если они хоть когда-нибудь возьмутся за разработку оружия, то я их повешу без всякого разбирательства. Они поклялись. Расписки написали, что предупреждены.

Илья Иванович задумался.

– А Сахаров?

– Что Сахаров? – Сергей как будто не понял смысла вопроса. – Ты же, папа, приговорил его к пожизненной клетке. Всё будет по воле Великого Князя.

– Ты обещал Конвею свободу.

– И что? Ты предлагаешь сдержать обещание? Нет уж! В данном случае я поступлю в соответствии с его моральными нормами. Я хозяин своего слова: сам дал его – сам и отозвал. Он же всегда так действовал? Конвей будет ждать обещанного три года, как полагается по нашей поговорке... В соседней с Сахаровской клетке. Через три года ему станет легче – забудет обещанное... Пока пусть наслаждается свободой. Как только наш Ванька прибежит проситься на корабль, я опять отловлю Конвея. Никуда он не денется с планеты, как с подводной лодки.

– Ты интриган, Серёжа.

– Я – будущий Император Великой России, папа.

Сразу же по возвращению на Землю, Сергей затеял поход на Волгоград. Попутно он планировал заглянуть к Ханам Челябинскому и Уфимскому. Недаром говорят, что аппетит приходит во время еды, и в список государств, подлежащих присоединению в этом походе, были добавлены Хан Оренбургский и Княжества Самарское и Саратовское.

– Ну что же, большому кораблю – большое плавание. Я одобряю твои планы. Действуй, – Великий Князь не скрывал, что доволен сыном. – У меня тоже накопилось дел за время нашего отсутствия на Земле. Вот собираюсь поручить Министерству образования учредить курсы для будущих генерал-губернаторов и генеральных прокуроров. Судя по темпам освоения территорий, который ты задаёшь, скоро возникнет кадровый голод в губернаторском корпусе. Хорошо, что Новосибирский и Тюменский Князья оказались достойными правителями, и их можно смело оставить на своих местах, а вот в Екатеринбурге уже потребовался новый правитель. Прокуроров понадобится ещё больше. В каждой губернии – и даже в большом городе, без исключений – должны быть прокуроры. Они будут не только следить за соблюдением наших законов, но и заниматься статистикой, налогами, принимать и обрабатывать жалобы населения, а также – разведкой. Я так подозреваю, что все прокуратуры ты тут же сделаешь своими резидентурами. Вот и возьми прокуроров под свою руку. Что скажешь?