В когтях германских шпионов - Брешко-Брешковский Николай Николаевич - Страница 44

— Пожалуйста!..

Через две-три минуты Борис Сергеевич влетел в комнату взволнованный, потерявший по дороге пенсне и даже не заметивший этого, хотя сразу вдруг ослеп, и ничего не видел.

— Господа в редакцию только что пришла телеграмма… Убит в Сараево австрийский эрцгерцог Франц-Фердинанд… Он, и жена его… Оба… Двумя выстрелами… Убийца — молодой серб из Боснии…

Ненадович вскочил, бледный весь.

— Не может быть! Хотя… наверное, австрийская провокация, это убийство… Шулера и подтасовщики швабы постараются свалить это преступление на сербские официальные круги, чтоб создать предлог для нападения на Сербию…

— Мы в таком духе осветим эту телеграмму, — подхватил Мирэ. — Мне кажется, я не выдержу и упаду в обморок… так передо мною все кружится… Где мое пенсне?.. К чёрту пенсне, когда заваривается такая каша! Вы понимаете, майор: завтра мы, «Четверть секунды», будем сильнее всех газет… Я предвижу чудовищный успех… У всех остальных — одни лишь телеграммы о сараевской катастрофе… У нас же еще к тому — вдумайтесь только! — история похищения австрийским дипломатом важных документов у военного представителя Сербии в Петрограде… Какая невероятная пикантность сопоставления! И какой козырь в наших руках, чтоб смело бросить в лицо Австрии её участие в сараевском убийстве… Дмитрий Петрович… Едем в редакцию… Надо работать… Работать до полного изнеможения!.. К оружию!..

Мирэ со своим «телохранителем» помчался в редакцию. Помчался без пенсне, которое благополучно раздавил ногою в торопливых поисках в меблированных комнатах «Сан-Ремо».

Ненадович поспешил в сербское посольство. Там уже знали про убийство эрцгерцога из подробной телеграммы Пашича. И хотя все были возбуждены в посольстве, но это нисколько не походило на панику. И все отдавали себе ясный отчёт: Сербии брошен вызов, и она примет его… Никто не сомневался в неизбежности войны… Весь вопрос лишь, когда она вспыхнет?.. Через неделю, или — это самое большее — через месяц?

Конечно, маленькой Сербии, при всем героизме её великолепной армии, не справиться с миллионными полчищами швабов… Но Россия, Великая Россия не даст в обиду своих южнославянских братьев… И с такой могучей заступницею можно смело смотреть в глаза будущему, темной, предательской, зловещей тучею надвигавшемуся из Берлина, Вены и Будапешта…

Через несколько часов, когда газеты особыми экстренными прибавлениями оповестили город о сараевской катастрофе, густая, шумная толпа с национальными и сербскими флагами и с пением гимна двинулась к сербскому посольству.

Этой манифестацией русское общество хотело показать, что оно ни на минуту не верит в участие в заговоре сербского правительства и видит в убийстве эрцгерцога лишь единичное покушение двух молодых людей, к тому же австрийских подданных. Сербский посланник, умиленный, растроганный, с блестевшими на ресницах слезами, вышел на балкон и дрожащим голосом благодарил манифестантов за тот глубокий инстинкт русской души, что так безошибочно, сразу помог разобраться в клеветнической грязи, которою пытались австрийцы закидать весь народ сербский…

А в ответ — стихийное, эхом пронесшееся «ура», и мощные, величавые звуки гимна. И трепетали в воздухе флаги над человеческим лесом обнажённых голов…

Майор Ненадович этим же самым вечером уехал. Уехал не через Вену — австрийцы могли его задержать, с этих господ взятки — гладки, а через Румынию.

Сербия, дорогая, прекрасная Сербия, властным материнским голосом своим, голосом крови, звала к себе одного из лучших сынов своих: «Отечество в опасности»!..

7. Вокруг миллионов

Ольгерд Фердинандович Пенебельский всеми силами банкирской души своей стремился к обогащению.

К обогащению? Он же богат! У него миллионы, царственный особняк. Чего же еще? Обыкновенный смертный, пожалуй, всеми этими благами удовлетворился бы. Но Ольгерд Фердинандович вовсе не желал затеряться в толпе шаблонных, заурядных, крупных биржевиков и банкиров. Нет, он так же твердо верил в свое солнце, да в солнце, потому что у Наполеона было «солнце Аустерлица», как с не меньшей же твердостью ни минуты не сомневался, что все его коллеги — стадо глупых баранов, тупиц и мошенников. И пусть прозябают они себе с полудюжиною правдой и неправдой сколоченных миллионов. Пусть! Он же, Пенебельский, не собирается почить на лаврах.

Его спросили однажды:

— Ольгерд Фердинандович, когда же вы наконец перестанете богатеть?

Он с ужимкою, недоумевающе повел плечами.

— Что значит? Я еще не начинал богатеть, а вы говорите, когда я кончу. Не начинал! Даю вам слово!..

Ольгерд Фердинандович остался доволен своим ответом и охотно распространял и популяризировал его в самых широких кругах. Распространял до тех пор, пока знаменательный ответ не проник в газеты. Вообще Пенебельский питал к газетам такую же слабость, как и к орденам. Он любил, чтобы его отмечали в «числе присутствующих» на балетных воскресниках, в Михайловском театре, на скачках. Любил, чтоб появлялись в светской хронике описания обедов его и вечеров с титулованными прохвостами, которые брали у него в долг на веки-вечные…

Титулованные прохвосты! Все это — до поры до времени. И пока брезгуют им настоящие люди, приходится волей-неволей кормить разных сомнительных потомков знаменитых предков.

Но, когда он окончательно «завоюет мир» и его состояние округлится в десятки миллионов, тогда, тогда он увидит за своим столом и тех, кто в настоящее время питается его обществом и его хлебом-солью. И тогда… тогда он сумеет многое припомнить…

Идеалом Ольгерда Фердинандовича были американские миллиардеры да, пожалуй, еще семья Ротшильдов. Но не филантропической деятельностью на пользу человечества всех этих Вандербильдов, Карнеги и Морганов восхищался Ольгерд Фердинандович. Строят и субсидируют университеты, создают гигантские общежития для бедняков, организуют учёные экспедиции? Пускай себе тешатся на здоровье! Пенебельский завидовал одной лишь грубой власти миллиардов, власти, пред которой склоняются все и которая обладателям этих миллиардов позволяет безнаказанно хамить вовсю. Это больше всего пленяло Ольгерда Фердинандовича, и он с удовольствием вылавливал соответствующие анекдоты и, смакуя, рассказывал их.

Например, он мучительно, до спазма под ложечкой завидовал тому из английских Ротшильдов, который, собирая у себя на своих сказочных обедах принцев крови, сам не выходит к ним, подчеркивая этим:

— Вот я, правнук бедного франкфуртского жида, кормлю вас так, как сами вы не в состоянии есть. Потому что ни мой повар, ни моя кухня — вам не по карману. И вот все вы, записанные в готский альманах, пользуетесь от щедрот моих, а я, которому все запрещено медицинскими светилами, ем, запершись, куриный бульон и яйцо всмятку.

— Вот это я понимаю! — восклицал, захлебываясь, Ольгерд Фердинандович.

Нравился ему анекдот об Карнеги и покойном короле Англии Эдуарде VII. Карнеги гостил в одном из своих английских замков. Нужно ли говорить, что замок был исторический, древний, знаменитый, иначе какой же смысл был бы приобретать его? Миллиардер желал, чтоб король посетил его, объявив при этом, что в случае высочайшего визита он жертвует Эдинбургскому университету миллион фунтов стерлингов.

Король-джентльмен решил: отчего же ему не посетить Карнеги, раз Эдинбургский университет получит такой ошеломляющий вклад. Кстати, король гостил по соседству с Карнеги у одного из своих родственников.

Гофмаршал предупреждает Карнеги, что будет через какой-нибудь час вместе с Его Величеством в замке американского креза. И действительно, через час король вдвоём с гофмаршалом является совершенно запросто.

Карнеги «инсценировал» встречу в парке. Одетый садовником, окруженный прислугою, он обрезывал пилою какие-то сучья. Король с гофмаршалом подходят. Карнеги первый сует своему высокому гостю руку и начинает знакомить:

— Ваше Величество, позвольте вам представить: мистер такой-то — мой кучер. Мистрис такая-то — камеристка моей жены. Мистрис такая-то — наша прачка…