Детективная зима - Устинова Татьяна - Страница 5

Как бы там ни было, сошлись на том, что следы – безделица, и не надо придавать им значения. С этой мыслью, озвученной Гастоном, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам.

Анни не спалось. Она прислушивалась к звукам, доносившимся из-за стены. Профессор и Гастон о чем-то переговаривались, но делали это шепотом, и она не разобрала ни слова. Однако она готова была поклясться, что это не просто беседа, а острый, если не сказать, ожесточенный, спор. Через час или полтора он затих, какое-то время в доме властвовало безмолвие, затем до слуха Анни вновь долетел шепот. Говорил профессор, Гастон что-то ему отвечал. Скрипнула дверь, и опять все затихло, лишь слышался вой метелицы, ярившейся за бревенчатыми стенами.

А дальше произошло вот что. В дверь комнаты тревожно постучали. Диего, спавший на полу, подскочил и приоткрыл ее. За нею стоял профессор с зажженной свечой в руке. Он в ужасе проговорил:

«Идемте, идемте! Гастон!..»

Накинув шубы, Анни и Диего выскочили вслед за ним во двор. Свечу сию же секунду задуло неистовым ветром, но Анни разглядела недвижимое тело, лежавшее возле крыльца. Профессор, давясь ледяным воздухом, в двух фразах пояснил, что посреди ночи их с Гастоном разбудил какой-то шум – точно снег хрустел под ногами грузного человека. Гастон вызвался посмотреть, что там такое, и, вооружившись старым ружьем, имевшимся у профессора, вышел на улицу. Он отсутствовал минут десять, профессор забеспокоился, выглянул сам и…

«Передо мной было вот это, – он показал дрожащей рукой на тело у крыльца, – и я позвал вас».

Диего спустился по ступенькам, поднял страшную находку и перенес ее в дом. Здесь профессор зажег еще две свечи, и они ярко осветили бледное лицо Гастона – каменное, застывшее, уже начавшее покрываться изморозью.

«Что с ним? – воскликнул профессор и подкинул дров в печку, где еще искрились не догоревшие с вечера угли. – Он жив?»

«Вряд ли. – Анни превозмогла оробелость и сдернула с Гастона шапку, отчего его голова деревянно стукнулась о половицу. – Видите? У него висок прострелен».

Действительно, в черепе Гастона, рядом с левым ухом, чернело отверстие диаметром с монету. Кровь не вытекала оттуда, но в этом не было ничего необыкновенного, если учесть, что труп еще не отошел от действия арктического мороза.

«Он убит? – Профессор выпучил глаза. – Но как?! Я не слышал, чтобы кто-то стрелял!»

Анни призналась, что и она не слышала ни щелчка, ни треска, хотя завывания метели не могли заглушить выстрел.

Мертвый Гастон сжимал в ладони старенькое ружье. Диего не без труда высвободил приклад из оцепеневших пальцев и определил, что из этого оружия не стреляли, по меньшей мере, месяца два или три. А еще он сказал, что, когда переносил мертвеца в дом, на снегу у стены виднелись свежие следы неведомого титана.

«Я не верю ни в каких Черных Свенов! – вскричал профессор. – Его убил человек. Но каким образом он это сделал?»

В деревеньке жил лекарь-самоучка. Его выдернули из постели еще до наступления рассвета. В профессорском доме он осмотрел уже оттаявшего покойника, поковырялся в ране заостренными щипцами, потом какой-то штуковиной, напоминавшей штопор, и вынес вердикт: пули в раневом канале нет. Кроме того, на коже Гастона не отыскалось частиц пороха, при том, что, судя по величине отверстия, стрелять должны были практически в упор.

«Итак, что мы имеем? – подытожила Анни. – Его застрелили невидимой пулей из бесшумного ружья и без применения пороха».

«Чертовщина, да и только! – развел руками Диего. – Убийцу, надо полагать, тоже никто не видел?»

Он был прав. Но кому бы в захолустном селении пришло в голову наблюдать за домом профессора, да еще и в такую скверную погоду, когда в двух шагах ничего не разглядишь?

Власть в деревне была весьма условной – правление осуществлял… не знаю, как он правильно называется, пусть будет старейшина. От своих односельчан он отличался тем, что умел считать до ста и ставить подпись. Этот достойный муж, проведав об убийстве, очень испугался и приказал доставить Гастона в ближайший городишко с совершенно непроизносимым названием. Там квартировал судебный пристав, который мог произвести расследование.

Труп увезли, но покой не восстановился. Деревня колобродила, обсуждая происшедшее. Легко догадаться: в мозгах непросвещенных людей зрела одна и та же мысль: чужеземца убил Черный Свен. Что он имел против Гастона, никто не мог взять в толк, но этим вопросом и не задавались, ведь призраки руководствуются собственной логикой, которую простым смертным не постичь.

Старейшина был чуть ли не единственным из местных, кто не верил в происки лукавого. Или верил, но стыдился поддерживать досужие вымыслы, считая, что это не сообразуется с его высокой должностью. Поэтому он своей волей определил круг из трех подозреваемых, в который вошли Анни, Диего и профессор.

Согласись, он рассуждал здраво. Следы Черного Свена еще не были заметены полностью, когда прибежали соседи, которые оказались охотниками и неплохими следопытами, но никто из них не сумел определить, откуда пришел колосс, оставивший эти отпечатки. Следы начинались у крыльца, огибали его и обрывались под стеной, будто бы великан спустился с неба, потоптался и снова вознесся под облака. Не отыскалось никаких признаков того, что к избушке подходил кто-то еще. Поэтому к профессору и его гостям приставили двух здоровенных мужиков, каковым вменили в обязанность никого не выпускать из дома вплоть до приезда пристава.

Профессор воспринял вынужденное затворничество стоически. Смерть Гастона, похоже, серьезно повлияла на него, он замкнулся в себе, впал в апатию и часами возился со своими приборами, что-то разбирал, собирал, ронял на пол винтики, смешивал смрадные реактивы, которые шипели и наполняли комнату разноцветным дымом.

Диего ходил из угла в угол, как зверь, запертый в клетке. Он выражал возмущение по поводу противозаконных действий старейшины и взывал к его разуму, упирая на то, что не был знаком с Гастоном вплоть до приезда в деревню. То же касалось и Анни. Старейшина, однако, уперся, как баран, и твердил, что выполняет свой долг и что следствие разберется, кто прав, а кто виноват.

Затворничество длилось недолго. Подгадав момент, когда стражи убрались в переднюю, Анни подошла к профессору и показала ему лист бумаги – письмо, написанное по-французски. Профессор побледнел, как известка, попятился и залепетал:

«Откуда оно у вас? Я же его…»

«Да, – молвила Анни, – я заметила, как вы бросили его в печь, когда разжигали огонь после того, как втащили в дом бедного убитого Гастона. Мне подумалось: зачем вам в такую минуту заниматься уничтожением бумаг? И еще показались странными деревяшки, которые вы бросили в топку. Они не походили на поленья. Это были дощечки, правда? Не с их ли помощью вы оставляли на снегу следы Черного Свена? Проще всего это было сделать, стоя на крыльце и держа их в руках».

«Вы ничего не докажете», – просипел профессор и потянулся к большой колбе, в которой что-то пузырилось.

Диего, присутствовавший при этой сцене, вовремя схватил его за локти. Анни поднесла к глазам профессора листок с французским текстом.

«Это письмо, – сказала она, – написал вам Гастон. В нем он обвиняет вас в том, что вы, воспользовавшись его доверием, украли ценное открытие. Он тоже занимался химией и, насколько позволяют мне судить мои скромные познания, был талантливее вас. Он сохранил у себя копию письма, причем пропитал ее особой смесью, и бумага стала несгораемой. Не берусь судить, но, кажется, для подобных опытов используется оксид глины. Как видим, предусмотрительность Гастона оказалась нелишней: вы обыскали труп, нашли письмо и бросили его в печь, уверенный, что оно сгорит. Но вы прогадали, и я получила в свое распоряжение важную улику».

«Допустим… – Профессор взял себя в руки и заговорил с показной насмешливостью. – Но кто подтвердит, что обвинения, которые он выдвигает против меня, не являются огульной клеветой? И зачем бы я стал принимать у себя человека, с которым у меня конфликт?»