Жертвуя малым (СИ) - Медейрос Вольга - Страница 15

Вскоре солнце поднялось повыше, пригрело. Я с тоской подумала о завтраке в храмовом общежитии, о своих подружках, болтающих и дурачащихся за столом. Вот-вот должны были начаться утренние занятия, о которых я тоже вспоминала сейчас с ностальгией. Записка от донны спасла бы меня от отработки прогула, но для того, чтобы ее получить, мне нужно успешно завершить свою миссию. Окончанию которой конца-края не видно.

Мы обходили мусорный завод и прилегающую к нему территорию по широкой дуге, его ограда, трубы и строения казались мизерными с большого расстояния. Однако ветер, дувший как раз оттуда, доносил до нас запах дыма и гнили, легкий и тошнотворный, как душок над трупом. Мне, прежде видавшей сей унылый край лишь в посмертных видениях убитых, этот запах показался самым что ни на есть подходящим для такого места.

Прошло около часа, и впереди завиднелись первые деревья чахлого леса. Я устала и хотела пить, но просить Соля о передышке не позволяла гордость, а сам он и не думал останавливаться. Лишь сказал, когда мы приблизились к кромке чахлых сосенок:

— Не шуми.

Мы вошли под сень деревьев, словно пересекли некую границу, и меня поразила тишина, царившая в этом умирающем царстве природы. Ни пения птиц, ни шороха листвы, полная противоположность оживленным городским паркам или пасторальному изобилию местности, откуда я родом. Даже слабый ветерок, слегка освежавший нас, пока мы были в пути, словно запутался в голых ветвях и, обессилев, затих.

Соль, а за ним и я медленно двинулись по плешивому ковру из бурой опавшей листвы. Она шуршала под ногами, как бумажный мусор. Листья были хрупкие, ломкие, почва под ними сухая, изрытая трещинами, и, хотя в городе весна была в самом разгаре, здесь как будто бы навеки поселилась поздняя осень. Мне недолго пришлось гадать, почему так. Едва стволы деревьев сомкнулись за нашими спинами, я почувствовала эманации. От этого леса просто разило мертвечиной.

— Нам нельзя здесь идти! — ловя Соля за руку, проговорила я громко. Лес тут же поймал мой голос, измял, уподобив хриплому вороньему карканью.

Соль с гримасой обернулся ко мне и прижал палец к губам.

— Ты не одна, — прошипел он. — Бояться не надо.

Но было очевидно, что гибельность этого места не секрет для него.

Он дернул рукой, вырываясь, и нырнул под низко надвинутую ветку. Я поспешила за ним, не желая ни на секунду терять из виду, но, надо сказать, слова его нисколько меня не успокоили.

Наказание преступников — не моя специализация, этим занимаются те, кто посвящен Охотнице и Лучнику. Однако в силу специфики своей деятельности я все же знала кое-что об этом.

Как всем известно, есть три вида преступлений: против богов, против государства и против людей. Самым тяжелым по праву считается первый вид, и наказание за него — смертная казнь. Но если свободный человек смертью своей искупает вину перед богами и перед теми, кому его проступок причинил вред, то с плебеями дело другое. Если плебей совершил преступление и был убит представителями правопорядка, то это уже автоматически означает, что своим проступком он оскорбил богов. И боги заслуженно покарали его.

По сути, если плебей нарушает закон, то пощады ему не видать. Он и так уже априори виновен, раз родился плебеем. Однако вину за преступления, совершенные каким-нибудь плебеем против людей или государства, может принять на себя другой плебей, обычно староста деревни или глава рабочей артели. Они называют это «взять на поруки», когда вместо осужденного выбранный общиной «поручитель» платит за преступника штраф, терпит порку или отправляется на каторгу. Странный обычай, варварский и несправедливый, но не всегда логика плебеев доступна пониманию обычных людей. Но если преступление совершено против богов, то обычно взять преступника «на поруки» невозможно, поскольку он уже мертв. Даже если еще жив, добровольцев «взять на поруки» никто специально не ищет. Да и мало их находится, если уж на то пошло. Потому что наказание ужасно.

Осужденного вначале лишают живого тела, отделяя от него дольнюю или — в просторечии — тварную душу (а чаще всего бывает, что на момент суда душа эта уже отделена по разным причинам). Затем принудительно запирают горний дух в неспособном к существованию теле. Нетрудно догадаться, что дух, заточенный в темнице разлагающейся, отходящей от костей плоти, теряет все черты гуманности, озлобляется и деградирует. Один такой разгневанный дух не опасен для обычного человека, но если их соберется несметное множество, они могут свести с ума или причинить нешуточный вред здоровью.

Теоретически я знала, что возле Саракиса есть место, в котором пребывают проклятые духи, но никогда не думала, что оно от города так близко. Теперь оставалось только пенять на собственную глупость. Неупокоенные останки плебеев-преступников не оставишь бродить абы где, ведь они могут представлять угрозу для мирных граждан. А страшная судьба посягнувших на божественный порядок должна стать назиданием их родственникам и соседям. Поэтому естественно, что неподалеку от плебейского поселения должно быть некое подобие резервации, куда власти по решению суда помещают недомертвые трупы преступников. Некое огороженное пространство, пребывая в пределах которого грешники обречены на вечные муки. Такое место нельзя располагать вдалеке от городских инфраструктур и инстанций, иначе как следить, чтобы низшие люди тайком не предали земле тело кого-нибудь из осужденных? Но если все так, как я думаю (а я, пожалуй, недалека от истины), то что, боги побери, мы делаем здесь, в самом рассаднике скверны и опасности?! Да мы за тридевять земель должны обходить это проклятое место!

Пока я так рассуждала, накручивая себя все больше, мы выбрели к краю огромного оврага, на дне которого, среди коряг, сплетения засохших веток и нагромождения камней, тоненькой ниточкой из последних сил вился ручей. Тут же валялись обрывки лохмотьев, оборванные куски дерюги, пучки соломы и, подтверждая все мои догадки, белели человеческие кости. Соль сделал движение в направлении спуска по неровному краю оврага, я с силой вцепилась в его предплечье.

— Не надо! — прошептала я. Лес снова исказил мой голос, изуродовав его до такой степени, что по спине пробежали мурашки.

Соль оглянулся на меня, едва не заставив попятиться: красивое лицо его было искажено в мучительной гримасе. Но миг, и наваждение пропало, и меня вновь буравил взгляд его непроницаемых глаз.

— Самый короткий путь отсюда — по дну, — ровно сказал мне смесок и ткнул пальцем вниз, для наглядности.

Я истово замотала головой.

— В другой раз, как угодно, но сейчас — без меня, — уподобляя речь его рубленым фразам, отвечала я, вздрагивая от звуков собственного голоса. — Там их самый рассадник.

— Ты чувствуешь? — Соль вдруг, склонив голову к плечу, взглянул на меня с интересом. Напрягшаяся рука его, в которую вцепились мои пальцы, слегка расслабилась. — Ты ведь тоже жрица, да? И что ты чувствуешь?

Я, оторопев, уставилась на него. Потом, нахмурившись, отвечала:

— Они следят за нами. Без препаратов я не ощущаю четко, но чувствую их злобу и голод. Они нападут, если мы сделаем неверный шаг, просто навалятся, как снежный ком, и сомнут.

Соль нахмурился вслед за мной.

— Ты не ощущаешь печали или горечи? — спросил он с неожиданной прохладцей. Его голос, как ни странно, звучал обычно, без искажений и инфернальных пришептываний, сопровождавших каждое мое слово. — Не ощущаешь их боль? Их невыплаканные слезы точат эту землю, и она скудеет, отдавая им последние соки, лишь бы только облегчить их страдания. Неужели ты не слышишь, не ощущаешь горя земли, не способной утешить единоутробных детей своих?

— Нет, — я, пораженная, помотала головой. Что он такое несет?! Как будто жалеет их… Уж не помрачил ли его разум голодный дух?!

— Эх ты, а еще жрица! — вздохнув, смесок разжал мои пальцы на своем предплечье и аккуратно убрал руку. — Иди следом, и не споткнись.

И мы пошли в обход оврага. Путь был нелегок: непролазные заросли, вздыбившиеся корни, трухлявые стволы упавших деревьев, сыплющаяся под ногами земля. Соль помогал мне, как мог, со всей своей предусмотрительностью и еще большей отстраненностью, чем прежде. Словно я стала неприкасаема для него. А я шла, пригибалась, карабкалась и спрыгивала, чтобы тут же начать взбираться опять, оскальзывалась и падала, обдирала кожу и одежду об ветки, увертывалась от них, принимала поддержку Соля, и все думала о том, что он мне сказал.