Вереск на камнях (СИ) - Гринь Ульяна Игоревна - Страница 30

Я помахала рукой, и Забава приметила, поспешила к нам с Олей. Та тихо сказала:

— Это твоя знакомая?

— Это моя золовка, — усмехнулась я. — Забава, что варите?

— Похлёбку из пшена. Буран курочку принёс, вот и пируем!

— Курочку? Он что, поймал курицу?!

Мне поплохело.

Только этого ещё не хватало!

— Буран! — кликнула я грозно. А потом сказала Забаве: — Нельзя кур! Они чьи-то! Нас обвинят в воровстве!

Силки заволновалась и вдруг прыгнула на колени к Оле, свернулась клубочком, тявкнула:

— Отец сердит!

Буран появился и правда не в духе, ворча:

— Чего надо, чего вам всем от меня надо?

— Буран, нельзя хватать кур на улице! Теперь мне придётся найти хозяев той, что варится в котелке, и заплатить им!

— Не ори, — ответил пёс мрачно. — Откуда мне знать? Все голодные, а так перепадёт косточек…

— А ты не ворчи. Будет еда, заплатят мне, заплатят нашим мужчинам… Всё, иди охоться в лес.

— Злая ты, — сказал Буран и убежал во двор. Я только глаза закатила. Я злая! Нет, ну совсем обнаглел парень!

Ладно, я его понимаю в чём-то. Но нельзя ловить свободно гуляющих кур.

Разберёмся.

Оля покосилась на Силки и сказала:

— Ты опять разговаривала с собакой.

— Ну, надо же ему было объяснить правила поведения в этом… в этой деревне.

Оля хмыкнула иронично. Потом ответила:

— Скажи Силки, что я её люблю.

— Силки знает, — сказала я, бросив быстрый взгляд на щенка. Собачья девчонка тут же села на Олиных коленях и принялась вылизывать лицо девушки, бормоча:

— Я её тоже люблю, она хорошая, она добрая…

— Фу-у-у, перестань! — смеялась Оля, а я строго сказала щенку:

— То, что твоя хозяйка не может двигаться, не повод делать то, что тебе захочется! Прекрати лизаться!

Силки обиделась и спрыгнула на землю, бурча:

— То не делай, это не делай! Жить нельзя, за что только мне такое наказание?

Я хихикнула:

— Оля, твоя собака недовольна!

Забава деликатно спросила, оглянувшись на двор:

— Рудушка, ты ночевать-то вернёшься?

Я пожала плечами:

— Наверное, нет.

— Мы-то всё подготовили, да только еды не было. Но Голуба нашла пшено. Его мало, завтра бы чего другого найти…

— Завтра будет еда, не волнуйся, — мягко ответила я. — Курицу мужикам прибереги. А я постараюсь чего-нибудь принести вам.

— Бер в леса ушёл. Сказал — принесёт мяса.

— Ладно, он мясо, а я принесу другого, — хмыкнула. — А пока отвезу Олю домой.

Забава склонила голову на сторону, глядя на девушку в инвалидной коляске, сказала:

— Жалко-то как… Красивая.

— Она тебя слышит, если что, — заметила я. Оля фыркнула:

— Угу, слышу.

Забава отмахнулась:

— Я по-простому. Жалко, что возить надо.

— Я поставлю Олю на ноги, — сказала твёрдо.

Та пробормотала:

— Ты не была уверена сегодня днём.

— Теперь уверена, — ответила я ей. — Духи нашептали.

— Духи… — прошелестел её голос.

Я везла Олю домой, а она молчала. Силки бежала рядом с колёсами коляски, а Лютик увязался за нами просто потому, что. И я молчала — думала. Олю было не жалко. Почему жалеть человека, который уже чем-то увлёкся и хочет свернуть если не горы, то холмики?

— Ты пообещала, — услышала я перед самым домом Ильи Андреевича. Пообещала? Ну да. Но…

— А ты пообещала больше не третировать прислугу и заняться делом! — весело ответила я Оле. — Выполнять будешь?

— Буду, — буркнула она.

— Тогда всё тип-топ.

Я позвонила в видеофон, и дверь открылась почти сразу же — как будто нас ждали с нетерпением. И точно, на крыльце уже стояла Анна Михайловна и смотрела на меня с ясно написанным на лице торжеством. Ну, типа мы боролись, и она победила. Я только наморщила лоб, но ничем другим не выразила своё недоумение. Перевела коляску Оли в гусеничный режим и позволила ей подняться по лестнице, правда, для этого пришлось повернуть «вездеход» задом. Силки настороженно нюхала воздух, а Лютик возбудился и принялся лаять:

— Само! Само бежит, как лошадь!

Я шикнула на щенка, и он заткнулся, лёг на травку. А Анна Михайловна всплеснула руками:

— Что это? Что за зоопарк? Уберите немедленно собак на улицу!

— Лютик, брысь! Жди меня на улице, — сказала я. Силки тявкнула:

— А я?

— А ты теперь будешь жить в этом доме, — спокойно объяснила я собачке. Анна Михайловна подозрительно нахмурилась:

— А чего это ты решаешь, кто тут будет жить? Я сейчас Илье Андреевичу позвоню!

— Это моя собака, — вступила в разговор Оля.

Экономка с удивлением уставилась на въехавшую по ступенькам на крыльцо девушку. А та подняла голову и повторила:

— Этом теперь моя собака, и она будет жить здесь. Силки, пошли! — и взяла зубами свой джойстик, поехала в дом.

Щенок прошмыгнул мимо ног экономки вслед за коляской, а Анна Михайловна прищурилась уже на меня:

— Илье Андреевичу это не понравится. А вот в ваших услугах мы больше не нуждаемся.

Тут уж и я встала в позу:

— С чего это вдруг?

Анна Михайловна улыбнулась сладенько. Так сладко, что я ощутила, как на меня надвигается призрак диабета. Она сказала милым голосом:

— Илья Андреевич приглашал профессиональную сиделку, и та приехала раньше, чем говорила. Так что вы можете идти, девушка.

— Вы можете думать, что хотите, но нанимали меня не вы, Анна Михайловна, — вежливо ответила я, показав экономке в улыбке все свои прекрасно начищенные (нет) тридцать два зуба. — Поэтому я всё же дождусь Илью Андреевича, с вашего позволения.

Экономка скривилась, будто её зубы внезапно заболели. А я прошествовала мимо неё в дом следом за Олей.

Сиделка сидела (тавтология, ага) в гостиной на диванчике, сжимая на коленках свой саквояж. Рядом стоял чемодан на колёсиках. Оля смотрела на неё странным взглядом — словно заранее ненавидела эту тётку средних лет, не толстую, не круглую, но такую… мощненькую. Явно профессионал — у сиделки должны быть хорошие мышцы рук, ног и спины, чтобы переворачивать и поднимать инвалида. На лицо, кстати, оказалась приятной женщиной. Я улыбнулась ей, сказала:

— Здравствуйте.

— Добрый день, — отозвалась она. — Меня зовут Ирина. Мне сказали, что больная лежачая, а вы, оказывается, вовсю гуляете!

— Так и надо, правда же! — сказала я с воодушевлением. — Оля, поехали в комнату? А вы, Ирина, приступайте к работе.

— Но со мной ещё не подписали контракт!

— Подпишут, — уверенно ответила я. — Правда, Оля?

Она повернула голову и посмотрела на меня вопросительно. Я подняла брови: мол, ты решаешь, детка. И детка кивнула:

— Да, подпишут. Я хочу лечь.

Анна Михайловна хмыкнула за моей спиной:

— А вы наглая, кроме того, что одеваетесь ужасно.

Я обернулась к ней и смерила взглядом колобкоподобную фигуру, сказала:

— Вы не жена хозяина, а всего лишь экономка. Поэтому держитесь за своё место, зная, что Оля важнее для Ильи Андреевича, чем вы.

Анна Михайловна не нашла, что сказать. Просто задохнулась, и мне на миг показалось, что сейчас её хватит удар. А я подняла голову так высоко, как только смогла, и пошла следом за Олей и Ириной в комнату. Силки, лежавшая на ковре до этого, поспешила за мной. Я сказала собаке:

— Твоя хозяйка Оля, ты должна слушаться её. И ещё: все свои дела — пописать, покакать — всё неси наружу, на травку! В доме ни-ни!

— Так тут везде двери, — пригорюнилась Силки. — Я же не умею открывать!

— А ты хитренько. Ты беги к любому человеку, который ходит, и тыкайся ему в ногу — умильненько, поскуливай, делай, как нормальная собака. Бежишь к закрытой двери, скребёшь пол лапкой, возвращаешься к человеку! Я тебя уверяю — любой в этом доме сразу же подорвётся тебе открывать!

— А та большая — нет! Она злая.

— Не злая, — рассмеялась я. — Просто она считает себя важной. Ты к ней не ходи, тут ещё другая женщина есть.

— Ла-адно, — протянула Силки. — Моя хозяйка мне нравится. Жалко, что она не может со мной побегать!