К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 99

Еще не потухли последние очаги сопротивления, еще не смолкли яростно-ликующие возгласы победы, еще не вернулись из степи всадники, высланные в погоню, а на поле опустилась ночь. Впрочем, ее приход в стане Сынов Ветра мало кому сулил отдых. Следовало отыскать на поле среди чудовищного нагромождения тел тех, в ком еще теплилась жизнь, и позаботиться о павших. Грядущий день обещал быть таким же знойным, как ушедший, да и волки жадно рыскали в поисках поживы.

Всю ночь, не покладая рук, трудились мудрые целители, всю ночь над полем утихшей брани раздавались стоны, сдавленные рыдания, надрывные звуки причети, называемой в степи жоктау, смиренные слова поминальных молитв.

Страшный урожай собрала сегодня смерть. В родах, принимавших участие в битве, каждая семья не досчиталась сына или брата, мужа или отца. У кого-то уцелели лишь маленькие дети, женщины да дряхлые старики. И то, что врагов легло на этом поле вдвое, если не втрое больше, вряд ли могло утешить в ночь поседевших вдов и матерей. И особенно непосильным было горе тех, кто не сумел найти даже тел: некоторые оказались так изрублены и истоптаны конями, что опознать их не представлялось возможным. Так новгородцы не узнали о судьбе весельчака и балагура Твердяты: сгинул ли он, порубанный в жестокой сече, угодил ли в полон, или быстрая река уж давно несла его без ладьи к морю Хвалисскому. Кто теперь будет дядьку Нежиловца задевать, дурачиться перед парнями да шутки шутить, от которых становилось легче на душе.

Подсчитав потери, отдав необходимые распоряжения, хан Камчибек отправился к своему шатру. Вернувшиеся из погони братья и мать ждали его возле узорчатого полога.

Госпожа Парсбит поглядела на суровые, покрытые пылью и кровью лица сыновей и подавила тяжелый вздох:

— Отдыхайте, дети мои! На вашу долю нынче выпало столько трудов!

Хан Камчибек сурово покачал головой:

— О чем ты говоришь, мать! Как можно думать об отдыхе, как можно смотреть в глаза женщин, потерявших на этом поле самых близких?! Все ли мы сделали, чтобы их спасти, все ли усилия приложили, чтобы этой сечи избежать?

На лице Владычицы появилось выражение удивления, смешанного с восхищением и материнской гордостью:

— И это говоришь ты, только что остановивший втрое превосходящее числом вражеское войско, человек, за весь день, не покинувший седла, ты, чей старший сын находится среди раненых, уповая лишь на милость Тенгри хана и искусство врачей? Воистину, у Сынов Ветра не бывало еще более достойного вождя. Думаю, твой отец на небесах сейчас гордится тобой.

— Нечем здесь гордиться! Со времени его гибели это самый черный день!

— И все-таки мы победили! — стянув с головы шлем, упрямо проговорил юный Аян.

— Но какой ценой?! — возразил ему старший брат. — Зачем земля, если ее некому возделывать, зачем стада, если их некому пасти, и кто завтра встанет под боевое знамя вместо тех, кто сегодня здесь лег?

Лютобор тоже снял шлем и провел ободранными, заскорузлыми от грязи и крови пальцами по струнам невидимых гуслей.

— Ты не прав, брат, и в тебе говорит усталость. Была бы земля, найдется, кому ее возделать. Были бы стада, найдется, кому их пасти, было б знамя, найдется, кому под него встать. У героев, отдавших жизнь за свой народ, остались сыновья, и они наследуют их славу, а потомкам воинов Кури в наследство достанется их позор!

Красно говорил Лютобор, мудро увещевал, мягко утешал, неся усталым душам спокойствие и мир. А между тем у него самого на душе от мира и спокойствия не нашлось бы даже тени.

Он уже виделся с новгородцами, и они все ему рассказали. И хотя потеря оглушила его так, как это не удалось никому из врагов в сегодняшней битве, он сумел и там, глянув в скованные оцепенением смерти черты лица боярина, выдержав невыразимый, за пределами муки и отчаяния взгляд Муравы, выслушав рыдания дружины, найти слова, схожие с теми, которые он произносил сейчас.

Впрочем, нет, о сходстве речи не шло и не могло идти. Если хан Камчибек и его люди, пережив сегодняшний день, оплакав товарищей, смотрели в будущее с надеждой, то новгородцы остались один на один с разверзающейся бездной, и помочь им ничем было нельзя. Вместе со смертью Вышаты Сытенича рухнул привычный справедливый, державшийся на отцовских заветах и Божьей Правде уклад, который боярин считал незыблемым.

Как было Мураве не каменеть, не имея сил даже на безысходное сиротское хрестание: сколько жизней сегодня спасли ее мудрые руки, а ему, родимому, помочь не смогли. Как было дружине не голосить: на кого ты нас покинул, кормилец-батюшка?! Известно, на кого! Как старший в роду, место вождя и хозяина нажитого поколениями предков добра должен был занять Белен, а он о заветах слышать не особо хотел, да и Правду понимал не так, как другие.

Еще тело стрыя Вышаты не скрыла мгла кургана, а новый хозяин ладьи начал наводить свои порядки. Тороп оказался в числе первых, кто на себе их ощутил.

***

В знак уважения к боярину люди племени Ветра: и члены семьи великого хана, и главы родов, и воины-егеты несли и несли самые разнообразные дары. Места не хватало для дорогого оружия, серебряной утвари, ромейских паволок, хвалисской конской упряжи. Рядом со всем этим помещались дары поскромнее, но имевшие не меньшую ценность для тех, кто их принес. Конечно, последователи Белого Бога считали подобные подношения излишними: низвергнутого в Геенну Огненную никакие богатства не спасут, а для праведного у Всевышнего имеются уборы и покровы, какие и не снились земным мастерам. И все же, как было не уважить друзей, как было отвергнуть принесенное от чистого сердца.

Везти боярина и его павших товарищей в мир иной предстояло плененному Гудмундову драккару: так захотел Лютобор.

Алчным взором осмотрев дары, Белен почесал жирное брюхо да облизнул липкие от меда губы: его воля, он бы все забрал себе.

— Доброе приношение, — сладким голосом протянул он. — Да только за богатством присматривать надобно, кабы чего не растерять. Путь-то предстоит неблизкий.

Он отыскал среди притихшей дружины Торопа и поманил его толстым пальцем, украшенным драгоценным жуковиньем:

— Эй, Драный! Помнится, тебя дяденька мой родимый изо всех холопьев выделял, в обиду не давал да баловал. Стало быть, тебе вместе с ним на этой ладье и отправляться, за добром смотреть да в ином мире прислуживать.

По дружине пронесся ропот, а Тороп на негнущихся ногах шагнул вперед и спокойно глянул в ненавистное лицо нового хозяина. Никто не упрекнет его в трусости. А до скончания века служить такому человеку, каким был новгородский боярин, он сочтет за великую честь.

В это время голову подняла сидевшая возле отцовского изголовья Мурава. Хотя прекрасное лицо девушки от пережитого сделалось прозрачнее воска, ее синие глаза сверкнули на Белена яростно и ясно:

— Нешто ты, братец, от Христа отречься уже решил, что предлагаешь нам здесь языческие ритуалы устраивать? — с горькой усмешкой спросила она.

Затем посмотрела на неподвижную фигуру отца и добавила тихо, но непреклонно:

— Батюшка жил как христианин и умер по-христиански. Стало быть, по христианскому обряду его и похоронить следует!

Как она сказала, так все и свершили. Проститься с Вышатой Сытеничем пришли все воины, уцелевшие после битвы, и все, кого он защищал. Даже отчаянные степные батыры и седоусые главы родов не могли сдержать слез, и в голос рыдала на плече вновь обретенного жениха Белая Валькирия. Один Лютобор не плакал, только кисти и запястья рук были красны от крови, сочащейся из многочисленных порезов. Так люди его племени веками выражали свою скорбь.

Так уж совпало, что ушел Вышата Сытенич из этой жизни в день своих именин. В крещении он носил имя Илья — Крепость Господня. Как нарекли, так и прожил, служа опорой всем, кто в ней нуждался. А то, что Илья пророк хранимому им рабу Божьему не смог в день именин на помощь прийти, так слишком много было тогда у святого иных дел.