Изгой (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 43

И единственным оружием у него оставался язык!

«Трудно говорить, когда боль жестоко терзает тело. Но надо – и убедительно, чтоб до копчика проняло! Это не собственные палачи Матвеева – Посольский приказ не имеет узилищ!

Да, в Малороссийском есть пыточные, но мы сейчас находимся не в Киеве, а в Москве. Это люди или Земского, либо Разбойного приказа, так что Артамон над ними не хозяин. Так что любимого пуделя Мальвины нужно на глазах людишек обляпать грязью хорошенько, да так, чтобы те на него сразу донесли куда следует».

Мысли текли неторопливо, было больно до ужаса. Но Юрий собрался, чтобы достойно ответить. И в этот момент Матвеев крикнул, в голосе боярина прорвалась ярость:

– Жги!

– Уй-я!

Юрий взвыл от боли, кнут ожег его по плечам. Задергался, беспомощно вися – плечи горели адовым огнем. Хрипло завыл и выплюнул слова, помня напутствие архимандрита.

– Сука ляшская! Ты вор! Сам хороняка притаившаяся. Я в остроге от ляхов скрывал тайну оружия, а ты о ней, шпынь ненадобный проведал! Панам хотел все выдать и теперь пытками секрет оружия из меня вымогаешь, чтоб схизматикам проклятым выдать!

В подземелье нависла звенящая тишина – лица приказных побледнели, это стало заметно. Обвинение, брошенное в лицо всемогущего боярина было убийственное – все осознали мгновенно. В том числе и сам Матвеев, в ярости закричавший палачу:

– Жги!

Кнут щелкнул и прошелся по спине – но странно, боль от удара была не резкой и ошеломительной, а слабой, и совсем не надрывной. Палач либо промахнулся, либо ударил чуть-чуть, стараясь не причинить жертве страданий. И Юрий решил воспользоваться моментом:

– Меня татары пытали – зри крест вырезанный у моего сердца! Я им ничего не сказал, и тебе предателю не скажу! Ты Русь святую ляхам давно за десять тысяч злотых продал, обещал им тайну оружия поведать! Бороду на ляшский манер постриг и их поганые одеяния надел – тьфу на тебя, хороняка, вор и изменник!

– Жги! Жги!! Жги!!!

Кнут защелкал – Юрий завыл и задергался. Опять же боль была слабой, но она все же имелась, хотя палач явно жалел его. Видимо, на «заплечных дел мастеров» и приказных людей его горячее обвинение боярина принесло определенное впечатление.

«А дьяк как в спину боярина злорадно смотрит, будто кинжалом собрался ударить. И палачам знак рукой дает – ладонью на пол показывая. Подьячий строчит с высунутым языком – все мои обвинения в адрес боярина тщательно записывает, тут гадать не надо. Теперь надо себя из дерьма вытащить, а боярина там и утопить!»

– Государю нашему Федору Алексеевичу все секреты воинские расскажу без утайки, как и надлежит! Божьей милостью патриарху Московского и всея Руси святейшему Иоакиму тайну открою!

Но не тебе изменнику подлому, Артамошке Матвееву, рода низкого сквернословцу, пердуну, бегуну и сутенеру! Что польскую одежду напялил шут гороховый, русской уже брезгуешь, паршивец, нос от нее воротишь, нечестивец! Срамник!

Побагровевший Матвеев соскочил с кресла и подскочил к висящему Юрию, больно схватил его за подбородок, рванул – в пальцах остался клок волосков. Заорал прямо в лицо:

– Я роду знатного, холоп! Ты сам срамник, пес безродный! Я с поляками в сражениях бился….

– Теперь им сейчас служишь преданно, зрадник! Я из княжеского рода королей Галицких. У меня две грамоты королевских в тайном месте хранятся с золотыми печатями хрисовулами! Их я патриарху отдам, государю Федору Алексеевичу, а не тебе псина подзаборная! Тьфу на тебя! Смерд из грязи к трону подобравшийся!

– Ты княжеского рода?! Лжа!!!

Глаза Матвеева округлились, и тут смачный плевок попал прямо в них. Затем еще один, на этот раз кровавая слюна потекла по седой бороде. Боярин снова схватил его за подбородок, но вот подлого удара не ожидал – изогнувшись и дернувшись, Юрий нанес ему удар коленом. Этого хватило – Артамона унесло на каменный пол. Терять больше было нечего, и Юрий заорал во весь голос:

– У тебя нет приказа государя Алексея Михайловича, в котором тот повелел меня пыткам предать! По своему желанию меня на дыбу вздернул, лишенец и смерд! Лжу ты выдумал, чтоб меня умертвить под пытками! Очень не хочешь, чтобы Русь силы обрела! Люди православные! Вы же видите – это вор, тать и изменник!

Силы покинули Юрия – боль его доконала, он повис безвольной тушкой. Зато в Матвеева сотня бесов вселилась – боярин в ярости схватил пучок лыка, сунул его в жаровню – оно вспыхнуло. И кинулся на висящего на дыбе Галицкого – ткнул пламенем в грудь.

– Смерд!

Но на ругань снова получил в ответ оскорбление и пинок от дергающегося на дыбе Юрия.

– Сам холоп!

– Убью!

Боярин впал в бешенство, уклонился от удара и попытался ткнуть импровизированным факелом в глаза. Однако вмешались приказные людишки, число которых резко увеличилось – они навалились со всех сторон на Матвеева и отволокли его в сторону. Тот вырывался, орал и плевался – но его бережно и с почтением держала большая кодла.

– Что тут происходит в моем приказе, Артамон Сергеевич?

В пыточной появился новый боярин – в тяжелой шубе и высокой шапке, в руках посох, на бородатом лице горят недобрым огнем глаза. И голос веский такой, поневоле подчинишься.

– Государь Алексей Михайлович повелел хороняку этого и самозванца зловредного пытать беспощадно!

– Лжа! Нет на то у него приказа! Пусть грамоту покажет!

После выкрикнутых слов Юрий бессильно повис.

– А есть грамота на то от покойного царя Алексея Михайловича?

Рокочущий голос боярина раздался среди всеобщего молчания. Но Матвеев неожиданно побледнел и пробормотал:

– На словах мне о том покойный надежа-государь повелел…

– А в грамоте настоящей сказано было доставить меня с бережением, – Юрий со стоном произнес фразу. И добавил с хрипом:

– А боярин под пыткой то бережение воспринимает, царское повеление нарушает по желанию своему… То крамола…

Это были его последние слова – перед глазами все поплыло и Юрий потерял сознание…

– Ничего, батюшка, зарастут руки твои. Через седьмицу сможешь поднимать их чуток, а через месяц как новые станут. А там со временем и силушка вернется, сабельку острую в ручки возьмешь.

Юрий с отрешенным лицом слушал голос ката, только придя в сознание от боли – ему их вправили в плечи. Палач оказался опытным костоправом, что не мудрено при его ремесле. Без того никак не обойтись – умеешь пытать, умей залечить организм.

Резкое изменение своего статуса Галицкий ощутил сразу – его бросили не обратно в вонючий подвал, а отнесли в небольшую комнатенку. Там уложили на лежанку, вправили руки – отчего он и пришел в сознание. Потом кат обмыл беспомощное тело водой с уксусом – уж больно характерный был запах. Лохань с водой дважды меняли – настолько она была грязной после первого раза, что пришлось мыть кожу снова и насухо обтирать чистыми тряпицами. Теперь палач втирал в него пахучую мазь, от которой засвербило в носу. Однако боль в исполосованной кнутом спине стала утихать, а плечи не столь надрывно болеть.

– Сейчас, батюшка, мы тебя на тюфячок чистый положим и исподники наденем – они твои, из мешка дорожного взяты, чистые. А мешочек вон в углу стоит, все на месте. Вот так, потерпи немного, и вот…

Сильные руки подняли его как ребенка, а на дощатую лежанку подручный быстро положил мягкий тюфяк. Судя по хрусту, набитый сеном. И его тут же уложили на мягкое, причем на живот.

Юрий все моментально понял – теперь дня три придется лежать только так. Ибо спина ободрана, а на бок лечь еще больнее будет – с его то плечами сейчас любое касание вызовет весьма неприятные ощущения.

– Я тебе на спинку твою исподнюю рубашку накину, а то одеяло колючее, а так привыкнешь. Малец с тобой сидеть будет – и горшок «нужный» отнесет, и воды попить даст. Поправляйся, батюшка!

– И тебе не хворать, мил человек, – пробормотал Юрий. – Благодарствую, долга не забуду.

Сказал – понимай как знаешь!