Изгой (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 42

Встречался он с такими в жизни, что в Украине, что в России – мнили себя вершителями судеб, небожителями, что подобно звездам на небесном своде засиявшими.

«Завиноватить хочет сразу, падло, криминальные замашки. Начнешь отвечать на вопрос – проиграешь все позиции, встанешь в позу и ягодицы раздвинешь. Знакомо!»

Влага на глазах начала потихоньку расступаться, появился свет, и теперь он смог отчетливо рассмотреть задавшего ему вопрос. Бородатый мужчина почтенных лет, глаза пронзительные, сразу видно, что боярин, для которого любой казак, даже сотник, червь, а уж простой мужик и не человек вовсе, а так, тля навозная.

– А с чего ты взял, что я вор?! Сразу же ворами честных людей обычно те считают, что сами к воровству ой как склонны!

Слова сами сорвались с губ – нахлынула спокойная ярость, теперь Юрий хорошо знал, кому он обязан за свои мучения. Подстриженная чуток борода, не лохматая, как обычно он видел у московитов, когда ехал по дороге, и уже был на столичных улочках. Очень богатая и нарядная одежда, поперек груди на кунтуше нашиты витые золотом шнуры, откидные рукава тоже блестят шитьем дорогим, красивым.

Сразу видно, что богатый и властный олигарх, привык всех в позу ставить, а тут сам нарвался на хулительные слова. Аж лицо побагровело от злости, и кулаки сжались.

«Не любишь, болезный, когда в обратку прилетает?! Так учти урок на будущее – за нами не заржавеет!»

– Жги, Фома! Выбей из вора строптивость!

За спиной раздался щелчок, послышался свист и одновременно всю спину обожгло жгучей болью, обвило ее и растерзало, как показалось, все внутренности. Юрий дико заорал, выпучивая глаза от напряжения, по ноге побежала горячая струю.

– А-айя!!!

И спину тут же обожгло второй раз, качнув вперед – теперь надрывно отозвались вывернутые руки и Галицкий завыл, и тут третий удар буквально сотряс и так заполненное жуткой болью тело.

– Ух – нах!

Терпеть не было мочи, Юрий чуть не потерял сознание от боли, кишечник самопроизвольно опорожнился.

– Хватит! Так ответствуй, вор и злодей, за дела свои! Обзовись именем своим настоящим!

«Из приказа Малороссийского донос! А это глава приказа – боярин Артамон Матвеев, любимчик покойного царя, о котором мне атаман Иван Сирко рассказывал!

Такой олигарх меня спокойно прикажет запытать до смерти. Попал я как кур в ощип!»

Мысли пробежали в голове, но на место отступившей боли пришел не страх, а решительность. Нужно было бороться дальше, как в последнем бою. Снова нахлынула мутной волной ненависть, но на этот раз не звериная, а холодная и расчетливая.

«У тебя язык есть, а тут самая натуральная «стрелка», перед тобой «пахан». И разговор нужно вести по «понятиям» – иначе «братва» просто не понимает. Покажешь слабину или страх, и будет кончено!

Ведь меня на боль берут, запугивают и хотят сломать, чтобы пощады у них попросил. А раз так, то виновным себя признаю и «разведут» меня, причиняя с каждым разом большую боль, и пощады не будет – слабых затаптывают сразу.

А потому надо ему рыло умыть!

И свидетелей, больше свидетелей в разговор завлечь!

С толпою он ни хрена сделать не сможет, ему самому руки вывернут и башку набок свернут!

Ведь он бывший любимчик, а не настоящий. У нового царя свои могут быть фавориты, и под Матвеева яму уже сейчас копают! Врагов ведь он нажил немало!

Не могут не выкопать и завалить – что-то я не слышал, чтоб новые владыки слуг старых не меняли, и пинка им не отвешивали! Есть те, кто царю и поможет этого олигарха в яму свалить!»

Мысли текли быстро, прерываемые приступами острой боли в плечах и на истерзанной кнутом спине. Но говорить надобно, только язык его сможет спасти от дальнейших мук.

– Ответствуют воры, а те кто честно государям московским служат говорят сразу и честно!

Галицкий дернулся на дыбе, громко зашипел от терзавшей его боли. А потому заговорил яростно и напористо, стараясь как можно больше назвать свидетелей и авторитетов, вовлечь в допросные листы множество имен – он видел, как подьячий быстро писал гусиным пером, занося на лист все сказанные им слова.

– Мне нечего скрывать своего честного имени. Я Юрий Львович Галицкий. Знатнейшего православного рода, о котором, как и о моей персоне, тебе скажут кошевой атаман войска Запорожского Низового Иван Дмитриевич Сирко и старшина войсковая, которая меня в лицо знает, как отца моего, и деда, что вере православной служили истово.

А еще знает архимандрит обители, что на Святых Горах, отец Изеиль, мой духовник и наставник, и прочие важные люди!

И меня в Москву доставили с бережением, в кошевке, по царской подорожной, как было написано в грамоте покойного царя Алексея Михайловича, да будет имя его свято, и будет он в раю находится у десницы нашего Господа Иисуса Христа, ныне и присно и вовеки веков!

Все находящиеся в пыточной машинально перекрестились, и лишь с некоторой заминкой последовал сам боярин. Короткой такой заминочкой, но заметить ее могли многие. И донести кому следует и куда надо – не все же тут боярину верой и правдой служат, в таких «конторах» обычно и «стукачей» хватает, и интриг начальственных.

Юрий всей кожей ощутил, что такого ответа от него никто не ожидал, видимо подумали, что извиваться будет, как червь раздавленный, и милости со слезами просить. А так как все перекрестились – то теперь маленькая победа достигнута.

Первая!

«Теперь посмотрим, как они против моего главного свидетеля попрут, хоть он и покойный, но для них авторитет непререкаемый! Привлекать его смело в допрос надо, супротив «царского имени» не попрут, задумаются, причем всерьез!»

– Надежа-государь приказал доставить меня с бережением, по царской подорожной – а подпись благоверного царя Алексея Михайловича видели многие, как и печать его. А сопровождал меня в дороге сотник полка слобожанского Харьковского Лобода.

Но умер наш великий государь, не смог я ему секреты рассказать о делах воинских!

Юрий дернулся на дыбе, он старался говорить быстро и напористо, а, главное, обличая и делая заранее виноватым имя пока еще не названного им врага и предателя. Теперь он знал, что ему делать и торопился высказаться, чувствуя, что разговор скоро примет иной характер.

– Но фузеи новые, для ляшских схизматиков смертельно опасные, успел я сам передать в приказ Малороссийский, через руки сотника Лободы, надеясь, что великому государю нашему о том сообщат.

И князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому, что ратями малороссийскими ведает, кошевой атаман Иван Дмитриевич Сирко фузеи секретные тоже отправил. Дабы воевода сам мог убедиться насколько они для врагов веры православной опасны будут и врагов святой Руси разить смогут!

Юрий старался даже не сколько говорить – он перешел на торжественный тон, глядя на немного ошарашенные лица присутствующих в пыточной людей. Видимо, тут не привыкли к таким выспренно громким речам, обычно выбивая нужные показания из сбивчивых ответов жертвы.

«Что ребята, тяжко столько народа со мной на дыбу подвесить, да еще царя-батюшку с ними под следствие подвести!

Ничего – я вас всех под «слово и дело государево» подвести всей кодлой сейчас смогу!

Но делать этого не стану – так вы сплотитесь. А потому имя вора на себя примеривать будет боярин Артамон Муравьев – злую шуточку над тобой царская грамота сыграет, которой меня выманили. Потому что нет у тебя документа, чтоб меня пытать!»

– Не о том тебя, вор, спрашиваю!

Боярин Матвеев опомнился, видимо, сообразил олигарх, куда Галицкий дознание уводить стал.

– Ты отвечай, почто в остроге, что построил, под именем брата своего молодшего спрятался, хороняка! Что тайное и злодейское в том Славянске на государя помыслил?!

Матвеев даже ногой топнул, хотя сидя в кресле такое делать было невместно. Да и неудобно. Вот только на Галицкого демарш боярина не произвел впечатления. Сейчас все силы Юрия сосредоточились только на одном – максимально очернить в глазах присутствующих самого Матвеева, подвести его, как говорится, под монастырь.