Лунная дорога. Часть 2 (СИ) - Герцик Татьяна Ивановна - Страница 20

– Оптимистка ты, однако. Я вот считаю, что хуже Лильки никого и быть не может, – при этом он смотрел на пол с импровизированной постелью.

Да, если ты далеко не спартанец, то сон на твердом полу напрягает – испытание для изнеженного тела. Уверена, Макс с удовольствием остановился бы в гостинице, но оставлять меня в одиночестве в такое время было непорядочно.

Спать ни мне, ни брату не хотелось. Мы скатали одеяло и сели на него рядышком, как два нахохленных воробушка на жердочке.

– А я помню то время, когда отец с мамы пылинки сдувал. Никак в свое счастье поверить не мог. И смотрел на нее как… – Макс помедлил, вспоминая, – как на чудо. Мама и теперь хороша, а раньше вообще была «гений дивной красоты», как у Пушкина.

Ради справедливости пришлось добавить:

– Он все испортил своей безудержной ревностью, особенно после смерти бабушки, при ней он еще более-менее держался. Какая женщина вынесет бесконечные попреки и оскорбления, да еще и ни за что?

Макс откинул голову назад, болезненно стукнулся о стену и зашипел.

– Вот черт! Постоянно забываю, что милостью нашей так называемой мачехи сижу на полу. А ты в курсе, что Лилька ко мне в свое время подкатывала?

– Нет, конечно, откуда? – я поразилась. – Ты мне ничего не говорил.

Он поелозил по полу, устраиваясь поудобнее.

– Это давненько уже было, я еще в универе учился. Зашел как-то к папе на работу за чем-то во время обеда, он меня на улице ждал, а эта фифа рядышком крутилась. Я уж потом выяснил, что она это постоянно делала, а тогда дико было. Так вот едва отец ушел, она ко мне подлетела, представилась и давай то отца нахваливать, то свой номер телефончика предлагать, якобы об отце поговорить. А сама глазки строила, они у нее чуть из глазниц не вываливались. Фифа еще та.

– Она же тебя намного старше! – я была этой новостью просто шокирована.

– На три года, моя дорогая, всего на три года. Как ты понимаешь, в наше время это ерунда. Оливия тоже… – он запнулся и замолчал, не желая о ней говорить и коря себя за болтливость.

Но я смолчать не смогла:

– А кто у Оливии муж? – я понимала, что влезаю грязными копытами в чужую рану, но Максу нужно об этом поговорить, это как болезненный нарыв. Если вовремя не вскрыть, может прорваться в кровь.

А он наверняка о ней ни с кем не говорит. Даже с самыми близкими друзьями. Я его понимаю. Я и сама такая же. О том, что болит, предпочитаю молчать. О Красовском я даже с Инкой не говорю.

Или этим словоблудством я прикрываю собственное бесцеремонное любопытство?

Макс недовольно поежился, но ответил:

– Писатель.

Меня это удивило. Я никогда ее мужа писателем не воображала. Почему-то простым человеком, инвалидом, которого оставить ей совесть не позволяла. Но писателем никогда.

– Известный?

– Не знаю. Я не знаток российского писательского небосклона. Но издается. Довольно много.

– А фамилия его какая?

– Не скажу! – сердито фыркнул он. – Много будешь знать – скоро состаришься. Знаешь об этом?

Не хочет говорить, и не надо. Есть интернет и, зная имя, да еще такое редкое, как Оливия, и ее работу редактором в питерском издательстве, все остальное выяснить не проблема. Так что обойдусь и без фамилии.

– А почему она от него не уходит? Ведь она к тебе неравнодушна, я это видела.

– Муж, – это слово Макс произнес как ругательство, – считает ее своей музой и заявляет, что без нее ничего написать не сможет. И если она уйдет, то российская литература многое потеряет. А она совестливая, не может просто так взять и уйти. Для нее это сложно. Вот и живет с ним, условия для творчества ему создает, блин.

Как-то странно это.

– А он в самом деле так думает или ему просто своего личного редактора терять не хочется? Она ведь наверняка и дома его тексты правит. Да и с изданием помогает. Впрочем, если он по-настоящему известен, ему это ни к чему.

– Думал я об этом. Но я в издательском деле профан полный, – Макс уронил руки на согнутые колени. Из-за светивших в окна фонарей было видно, как плотно сжались его побелевшие губы. – И давай не будем об этом. Слишком больно. Куда ни кинь, везде клин.

– А как у тебя дела на работе? – осторожно спросила я, уже боясь снова задеть за больное.

Он хмыкнул.

– Нормально. Светлану помнишь? Ты мне от нее еще ширмой служила? Так вот она вышла-таки за Вадима. Они уже малыша ждут.

– И как он? Доволен? – это была хорошая новость, и я радостно похлопала его по коленке.

– Вполне. Стал начальником отдела, как и хотел.

– Это плохо? – мне показалось, что в его голосе прозвучали слегка завистливые нотки, или нет?

– Почему? Наоборот, хорошо, – бодро заверил он меня. – У нас в институте на это место столько круглых дураков претендовало, что на их фоне он очень даже хорош. Можно сказать, сотрудникам его отдела крупно повезло.

Мы замолчали. По стенам метались огромные тени от росших возле дома старых яблонь. Фонарь, горевший неподалеку, тоже пошатывался от порывов сильного ветра. Сидение на полу ночью было странным, но особого неудобства не доставляло.

Я привалилась к груди Макса, он обнял меня левой рукой. Его сердце билось медленно и как-то безнадежно. Или это у меня настроение траурное? Похоже, я совсем расклеилась, по щекам текли и текли горькие слезы, но я их не вытирала, чтоб не побеспокоить брата.

Не знаю, сколько времени мы так просидели, я уже дремать начала. Разминая плечи, Макс сказал:

– Ладно, давай спать. Не знаю, удастся заснуть или нет, но попытаться нужно. Тебе завтра на работу?

– Да. В ночь. Но в универ я утром не пойду.

– На работу тоже можешь не ходить.

Я вскинула голову, чуть не стукнув его по зубам. В ответ на его недовольное «осторожно!» пробубнила – просто спать очень хотелось:

– А кто за меня работать будет? Ты же помнишь, сколько приходилось трудиться маме? Да и просто стыдно. Сам знаешь, и так каждый из нас вкалывает за двоих. Никто не жаждет идти за жалкие гроши в этот ад. У нас только фанатики и остаются, нормальные люди уходят через месяц-два.

Он пересадил меня на мою импровизированную подстилку, сам забрал одеяло и ушел в другую комнату. Я заснула тут же.

Проснулась от яркого солнца, бившего в окно. Помянув добрым словом Лилию, забравшую даже шторы с карнизами, отправилась в ванную. Привела себя в порядок, заглянула в соседнюю комнату. Там на полу спал брат.

Спал он беспокойно, постанывая и ворочаясь, видимо, снилось что-то неприятное. Или на полу спать не привык, вот из-за неудобного ложа и снились кошмары.

Я быстренько сварганила завтрак, используя вчерашние остатки, выданные нам официантками, и с некоторым злорадством думая, что газовую плиту, весьма дорогую, Лилия уволочь не смогла, для этого нужно было газовщиков заранее вызывать.

Макс пришел на кухню через полчаса, бледный и невыспавшийся, с тенями под глазами. Я и сама выглядела не лучше, поэтому только кивнула ему в знак приветствия.

– Всю ночь, ворочаясь с боку на бок, поминал Лильку всеми теплыми народными словами, что только знал, – сказал он, подходя к окну, на подоконнике которого я расставила тарелки с едой. Мы начали есть стоя, как в кафешке-забегаловке. – Как она еще из посуды кое-что оставила, не всю забрала?

– Это старье ей не нужно. Кстати, наши сервизы я успела увезти на дачу. Если хочешь, отдам их тебе.

– Зачем мне они? – удивился он. – Посуда по женской линии передается, как приданое. Так что все, что успела от жадных Лилькиных ручек спасти, – твое.

Я хотела сказать о его возможной женитьбе, но вовремя прикусила язык. При таком «везении» брат вообще никогда не женится.

Позавтракав, он оделся и сказал:

– Пойду-ка, прошвырнусь. Старых друзей повидаю, посмотрю, что где поменялось. Ты не против?

– С чего это вдруг я должна быть против? – я не поняла вопроса. – Иди, конечно.

– Вдруг тебе скучно будет? – Макс повел рукой, намекая на отсутствие обстановки. – Делать-то нечего.