Артефаки. Часть 2 (СИ) - Вернер Анастасия - Страница 19

— Она кричит, — жалостливо прохныкала я. — На меня сегодня все кричат. Я так устала это слушать, если бы вы только знали!

— Эрин, пойдём, я отведу тебя в палату, — быстро сориентировался доктор Дэппер и злобно зыркнул в сторону Линды.

В палате было тихо и спокойно. На самом деле чужие крики и упрёки мне действительно поднадоели. Я даже рада была увидеть незаправленную больничную койку.

— Я дам тебе успокоительное, — тихо сказал доктор. — Ложись пока.

Я быстро положила пакет в шкаф и с ногами забралась на кровать.

— У вас не самые близкие отношения с сыном, — поумничала, расслабленно откинувшись на подушку.

Мистер Мечта обернулся, хмыкнул и протянул мне биостаканчик с разведённым лекарством.

— Когда-нибудь твой язык доставит тебе очень много проблем, — вздохнул мужчина.

— Уже доставил, — меланхолично пожала плечами. — Это из-за того, что вы не хотели, чтобы он занимался артефактикой?

На меня посмотрели с некоторой усталостью, если не сказать — измученностью. Доктор Дэппер поправил покрывало и посоветовал:

— Тебе нужно отдохнуть.

После чего покинул палату, не выдавив больше ни слова. Ну ничего. Я тут не на один день, у меня ещё будет время его разговорить.

Отдохнуть мне не дали.

Буквально через минуту дверь палаты отъехала в сторону, и внутрь вкатилась Линда Карильо.

— В шкафу, — безучастно сказала я.

Балерина тут же сунула руку в мои вещи и извлекла пакет, в котором и покоились сигареты.

— Без никотина, — обомлела та, заглянув внутрь.

— Ну не могла же я никотиновые купить, — прокомментировала, как ни в чём не бывало, — вы же их потом детям давать будете.

— Детям, — фыркнула Линда, будто я сморозила глупость.

— Да. Детям.

Балерина остро среагировала на мой сухой тон: окатила презрением всю фигуру, укрытую под больничной простынёй, и заставила почувствовать себя полнейшим ничтожеством. Но я приложила все силы, чтобы не показать испуга. С вызовом посмотрела на старую женщину.

Когда она злилась, её глаза будто просаживались под выпуклыми веками, худые щёки впадали ещё сильнее, выпячивая скулы, морщинистая кожа натягивалась, словно струна, особенно на шее. Балерина приподнимала подбородок, сужала глаза и прожигала в собеседнике огромную дыру.

Это было даже немного завораживающе.

Иногда казалось, что она подбирает специальные ракурсы, будто из-за угла вот-вот может появиться камера.

— Многие из этих детей никогда света белого не видели, они понятия не имеют, что значит гулять и веселиться. Некоторые так и не узнают. Многие отравлены солнцем, теперь они не живут, а выживают. Для них каждый день — война, они всегда на передовой. Они пережили намного больше горя, чем ты в свои малолетние двадцать. Так что я скорее назову ребёнком тебя, чем кого-то из них.

— Вы их травите, — защищалась я.

— Травить можно здорового человека, а они уже отравлены. Причём многие из них даже не знают, доживут ли они до завтра.

— Дилан, например, на реабилитации. Мальчик выздоравливает, а вы губите его жизнь.

— Уверена? — Балерина надменно выгнула бровь. — Это очень свойственно твоему поколению, — презрительно выплюнула она.

— Свойственно что?

И зачем я только ввязалась в этот разговор?

— С умным видом рассуждать о том, чего не знаете. Вам сложно собрать информацию. Что, слова такого не знаешь? На вашем языке это будет «поболтать», так понятнее? Выслушать двух-трёх человек, а не одного и тут же ему поверить. В мире слишком много хренов, чтобы доверять первому сизому и убогому. Если тебе кто-то что-то втирает, переспроси как минимум у трёх человек, кто «в теме», и иди втирать придурку сам.

— Это очень свойственно вашему поколению, — нетактично передразнила я. Попыталась сесть поудобнее, но забарахталась на кровати и, чтобы не выглядеть дурой, затихла. — Вы не слушаете никого. Считаете, что дожили до своего огромного возраста и повидали жизнь, следовательно, есть только одно правильное мнение — ваше. Ко всем, кто младше, вы относитесь со снисхождением. Вы можете выслушать, дадите время выговориться, но отключитесь секунд через пятнадцать и будете просто кивать с отеческим видом. А всё почему? Потому что я ведь ничего не знаю о жизни, зачем меня слушать? Зачем ко мне прислушиваться?

— Посмотри на себя, — скривилась Линда. Её локти упирались в подлокотники коляски, руки были похожи на болезненные усыхающие ветки. — Ты даже не прилагаешь усилия, чтобы задуматься. Не слушаешь, не анализируешь. Только бу-бу-бубнишь.

— По-вашему я никого не слушаю?

— Очевидно же! — Балерина показательно развернула коляску.

— Нет, — твёрдо опровергла. — Я люблю взрослых, умных людей. Люблю с ними разговаривать, люблю узнавать что-то новое. Мне просто не нравится, что со мной обращаются, как с пустым местом. У меня тоже есть право голоса, я же не тыкаю им в каждый столб. Иногда и мне нужны советы старших.

— Советы нужны? — Коляска Линды замерла (всё это время она о-о-очень медленно ползла к входной двери). Балерина обернулась и посмотрела на меня как-то слишком уж зло. — Будет тебе совет.

Она вытащила из пакета пачку сигарет и кинула её в меня.

— АЙ! — опешила, дёрнувшись на кровати.

— Что, ещё?

— Не надо!

— Держи ещё советик!

— Ай! За что?!

Я прикрылась больничным покрывалом, чтобы упаковки не били по телу. Одна из них пролетела прямо над головой, врезалась в стену и отскочила мне в затылок.

— Да хватит! — взвыла я.

— Что, больно?

— Да, вообще-то!

— А так всю жизнь будет! — прохрипела Линда. — Всю жизнь будешь удары получать! И будет больно! Очень больно!

— Я поняла, поняла! — прокричала из-под одела, ошалело придумывая, как бы залезть под кровать. — Я всё поняла, хватит!

— Не нужно ничего понимать, нужно брать пачку сигарет и кидать её обратно! — воскликнула балерина. Потом добавила уже тише: — Серьёзно, давай. Мне их надо обратно в пакет убрать.

— Чего?! — возмутилась я.

— Обратно, говорю, кидай.

— Вы совсем, что ли?

— Хочешь, чтобы у тебя в палате нашли сигареты? Они вон везде валяются.

— Блин!

Я высунула голову, покряхтев, приняла сидячее положение. Левой рукой схватила пачку и со всей дури запульнула в Линду. Той даже уворачиваться не нужно было, сигареты улетели в стену.

— Ха! Мазила! — Балерина отъехала в сторону и спрятала наш компромат. — Тренируй руку, тебе ещё артефакты создавать.

— Я не буду ничего создавать, — огрызнулась. Вторую пачку кинула уже осторожнее, не преследуя цель задеть старую женщину. Мне хоть бы добросить до неё.

— Будешь и ещё как.

— Вы лекарств нанюхались? Или что-то посильнее принимаете? — Я начала заводиться. — У меня руки нет. Алё.

— Да вон же она.

— Она не работает.

— А вторая тебе на что?

— Слушайте, я уже пробовала. Ничего не получилось, артефакты нельзя создавать одной рукой, тем более такой!

— Хотела совета? — выгнула бровь Линда. — Вот тебе совет: хватит сопли распускать. Вставай и борись за любимое дело. У меня всё.

— А у меня не всё! — вспылила я. — Посмотрите на свои ноги!

Запрещённый приём.

Балерина замерла на мгновение, её взгляд ощутимо потускнел, женщина уставилась в пол, затем подняла голову. Её лицо осунулось ещё сильнее, губы сомкнулись в одну полоску. От ярости шея покрылась пятнами. Линда нажала нужную кнопку на подлокотнике, и коляска поплыла ко мне.

— Да, я потеряла ноги. Но я жива. И я ещё не сдалась. Потому что ноги мои вот. Видишь?

Я испуганно сглотнула.

— Вы же не можете ходить, — из последних сил старалась держать лицо.

— Видишь это? — Линда вскинула руку и продемонстрировала мне палец. Логично было бы предположить, что средний, но нет — безымянный. На нём красовалось кольцо с изящной буквой «В». Где-то я это уже видела… — Вот, что создают такие, как ты. Жизнь. Возможность. Как думаешь, за это стоит бороться? Хотя бы одной рукой?