Навечно в грёзах (СИ) - "Eva 4444" - Страница 113

Рэнн

(Drummatix — HIMIKO)

Никакие мои слова не способны передать то, как отчаянно я ждал нашей первой встречи, то, как хотел вновь увидеть любимые небесные очи. И каково же было моё разочарование, когда упрямая Амайя встретила меня спиной, а после и вовсе приказала вырезать мне глаза и беспрерывно пытать. Охуеть строптивая девчонка… как же я по ней скучал. Похоже, она настолько презирает меня, что не желает смотреть в глаза. Но мне похуй! Люблю её! Сильно? Не так сильно, как буду любить завтра. И как же я счастлив находиться здесь — рядом с ней, пусть и без глаз, пусть под непрекращающимися мучительными пытками. Но именно здесь, кожей ощущая на себе её пытливый взгляд, я снова ожил, снова смог дышать.

После того, как палачи приволокли меня в до боли знакомую темницу, Амайя не спускалась сюда весь проклятый день. Ебануться долгий, скучный день. Но я знал, что она придёт. Не знал лишь, когда.

Когда она не выдержит и лично явится ко мне за ответами на давно мучащие её вопросы, а, может быть, и за местью. Амайя пришла поздно ночью. И я так скажу: мститель с неё вышел хуёвый. Разве что, если только она мстила себе. У меня сложилось такое впечатление, что ей самой было в разы больнее, чем мне во время моего же истязания. Это ощущалось во всём: её словах, интонациях, движениях и в чём-то неосязаемом. О-о-о… как же я обрадовался, когда моя Ами с рьяным энтузиазмом начала избивать меня лично.

В этих её порывах ярости даже такой слепой, как я, смог разглядеть безусловную любовь. То, что она непомерно зла на меня, то, что ей больно и душа рвётся на части, — всё это значит только одно: она всё ещё любит меня. Любит! Оттого и мучается. Пиздец какой-то! Сложно, наверное, пытать и уж тем более казнить любимого? Права была Айлин. Чертовски права.

И теперь, зная это наверняка, я готов терпеть от Амайи всё, что угодно, любые пытки. Вот только одного понять не могу: нахера она приказала выколоть мне именно глаза? Учитывая то, сколько мата вылетало из моего рта во время пыток, логичней было бы отрезать язык. Хотя моя Ами обладает просто нелепейшим уровнем упрямства и частенько идёт вразрез с общепринятой логикой. Она у неё всегда своя, специфическая. Взять хотя бы самоубийственный поход в Тартас.

На протяжении какого-то времени (какого — без зрения сложно сказать) Амайя периодически присутствовала на моих изощрённых пытках. А иногда, когда не выдерживала давления с моей стороны, лично срывала на мне свою злость и жестоко избивала подручными средствами. Обычно это происходило после того, как я в очередной раз припоминал ей моменты нашего общего прошлого, того, где мы, пусть и недолго, но были искренне счастливы.

Припоминал наши охуенно жаркие ночи и то, каково это — быть в моих крепких объятиях. Я с нескрываемым удовольствием в голосе рассказывал ей, как она была готова отказаться от всего в своей жизни, только бы находиться рядом со мной, пусть и на краю света. Припомнил и то, что с тех пор мало что изменилось, и я всё тот же, безумно, до сумасшествия любящий её. И это никогда не изменится. После очередного моего откровенного признания Амайя лично отрезала мне язык. Засранка! Помнится, один раз мы это уже проходили.

Как только мои глаза немного восстанавливались и я начинал смутно различать силуэты, её палачи снова и снова лишали меня зрения. В то тёмное время я думал: это самая невыносимая пытка — находиться в одном помещении с палачами и любимой без возможности видеть и говорить. Но я ошибался.

Настоящая пытка началась, когда Амайя перестала приходить. Надоело истязать меня, а заодно и себя? Или у нашей Королевы неожиданно появились неотложные вечерне-ночные дела? Дела с другими мужиками! У Королевы эльфов наверняка отбоя нет от ушастых поклонников! Блядская сила, уж лучше пусть убьёт меня, чем заставляет пережить подобное!

Как только мой язык восстановился, я принялся закидывать палачей массой вопросов. От «всё ли с Королевой в порядке?» и до «из-за какого именно ушастого она больше не приходит ко мне?» Но, как и следовало ожидать, вместо ответов я получал лишь дополнительную порцию боли. Тупоголовые твари!

Понятия не имею, сколько времени прошло с тех пор, как Амайя перестала приходить в темницу. Когда без перерыва пытают, день и ночь сливаются воедино — любой потеряет счёт времени.

Долго. Без неё время тянулось охуеть как долго. Особенно, когда ежесекундно загибаешься в угнетающей тревоге за любимую. Всё это время я отчаянно внушал себе, что она дома… дома, где её окружают лишь друзья, и с ней всё в порядке. Но сердце — это не поддающееся контролю сердце — периодически болезненно замирало в беспокойстве за любимую девочку.

В какой-то из вечеров, а может, и дней, меня пытал всего лишь один палач. С хуя ли у них отпуск в это время года? Да хрен их, ушастых, разберёшь! Палач двигался настолько плавно и бесшумно, что я смог различить постороннее тяжёлое дыхание в темнице. Это была она. Когда вошла? Понятия не имею. Но я точно знаю, что это была именно она. Сидела напротив и дышала прерывисто, наблюдала за моей экзекуцией. Наслаждается мучениями? Сразу захотелось окликнуть её, в очередной раз сказать, что люблю и всегда буду любить. И, что бы она ни сделала, это никогда не изменится. А также сказать, что я по-прежнему ни капли не жалею о содеянном. Но не стал. Промолчал. Я трусливо побоялся оттолкнуть её. Раз хочет молча наблюдать, пускай смотрит. А моя заледеневшая душа тем временем лишь согревается в её присутствии. И эти пытки… в её присутствии они становятся словно неосязаемыми. Я абсолютно не чувствую боли, когда моя девочка рядом, так как все мысли в этот момент только о ней. Амайя — моя личная анестезия.

Так прошло ещё около недели, и я уже точно мог различить новый день от предыдущего, так как всегда через равный промежуток времени приходила она. Приходила и молчала. Наблюдала. Это была наша очередная игра, правила которой знали только мы вдвоём. И это было куда интимней любого признания или прикосновения. Это означало, что она всё ещё помнит… помнит наши подобные игры, когда я также находился в клетке, а она — по ту сторону ебучей решётки.

Со временем палачи всё чаще стали приходить поодиночке, и я даже начал их различать: шаркающая походка, до чёртиков тяжёлая рука, любитель этого грёбаного тончайшего ножа и мой «любимый», я прозвал его «зловоние ада». А ещё заметил, что наведываются они по определённому графику. Иногда мне даже удавалось угадать, кто же явится следующим. И уж не знаю, кто из этих олухов схалтурил и на отъебись выполнил свою работу, но то, что мне давненько не выкалывали глаза, — факт. Походу, один из них забыл вовремя выполнить свою обязанность, а остальные и не замечают, что под моими веками почти здоровые глаза. Олухи. Хотя что с них взять? Заметишь тут, когда у меня ебать какое отёкшее лицо и на месте глаз две узкие щёлочки, а отросшие волосы сбились в грязно-кровавые пряди и прилипли к лицу.

А может, это Амайя велела им оставить глаза в покое? Неужто сжалилась надо мной? Хм-м-м… Не думаю, так как в этот вечер она снова пришла в темницу и как ни в чём не бывало тихо наблюдала за пыткой. А я, словно пойманный с поличным вор, боялся поднять на неё голову. Боялся взглянуть на неё, хотя пиздец как хотелось. Боялся, что заметит и прикажет снова вырезать глаза, а я на неё смотреть хочу! Если не могу прикоснуться, то хочу хотя бы просто смотреть…

В какой-то момент тяжёлые шаркающие шаги палача направились в сторону двери, и он покинул темницу. Амайя сдавленно тяжело задышала, но всё также молчала. И я решился-таки, практически не поднимая головы, мельком глянуть на любимую исподлобья. Посмотрел и охуел от увиденного. Она… Амайя, находясь боком ко мне, стояла около стены со скамьёй, и её живот… ебануться можно! У неё был большой беременный живот. АМАЙЯ БЕРЕМЕННА! За грёбаные доли секунд я напрочь выпал из реальности, лёгкие судорожно сжались в нехватке кислорода, и, кажется, мозг испытал череду болезненных микроинсультов. Моя Амайя ждёт ребёнка! Моя девочка…