Желай осторожно (СИ) - Вересень Мара - Страница 10

— Может не надо? — попытался сдать назад парень, но судьба в моем лице была непреклонна.

— Вов, — уже не дурачась, сказала я, — я правда не могу, там паутина, а ты меня знаешь, влезу — буду орать дурниной и метаться по офису с бессмысленным взглядом.

— Ладно. Что искать? — сдался он и взглядом трехсотого спартанца вперился в густо стоящие ребрами к нам стеллажи, серые и пушистые от вековой пыли.

— Надо найти проект за пятый год.

— Нашей эры или еще до?

— Остряк, ржунимогу. Там на полках таблички с годом есть. Нужно за ноябрь. Тащи все, что найдешь, потом сама разберу.

Я осталась на пороге, а Вовыч исчез из поля зрения. Слышно было, как он чихает и чертыхается. Расстояния между конструкциями из перфорированного железа было как раз на ширину его плеч, а они у Вовыча не сказать, чтоб сильно широкие. Среднестатистические такие плечи. Все прочее вполне себе рельефное и подтянутое, соразмерно его 180 см. Я помнится, как раз на рельеф вида сзади и повелась сначала. Глаза у Вовыча серые, с желтоватыми прожилками и жесткие русые волосы ежиком.

— Рин, я их нашел.

— Хватай и тащи, пока не задохнулся в этой пылище.

— Не могу. Я, кажется, застрял.

— Это все потому, что кто-то слишком много… Ты серьезно или шутка такая, чтоб я тебя вызволять полезла? — Я сунула голову внутрь рассадника антисанитарии и попыталась на слух определить местонахождение своего палладина.

— Не шутка. Я зацепился за что-то, а стеллаж на соплях, и если я дернусь, и все рухнет, то придется МЧС вызывать, голыми руками меня отсюда не откопают. Так что собери фобии в кулак и давай сюда. Нет тут паутины, пыль одна.

Я вспомнила, что я — русская женщина, которая и коня, и избу, и полвагона картошки, если придется. Не к месту всплыло из глубин еще о товарищах, но погибать не хотелось, а выручать придется, он же за моей надобностью туда полез.

Стеллаж с 2001 по искомый 2005 год от Рождества Христова жался к стенке и был в череде братьев крайним, или первым, если по времени считать. Вовыч обнаружился почти в самом углу с тремя папками в руках, пришпиленный за свой крупной вязки свитер к соседнему стеллажу, как брелок к рюкзаку, за такое место, что рукой самостоятельно не дотянуться. Оттопыренный локоть парня упирался в 2001/2005 и, судя по шаткости конструкции, только на этом локте и держался. Видимо, вынутые с полки папки, что-то нарушили в вековом равновесии стеллажа, и он сдался, бросив родную стену.

— Вовыч, ты только держись! — надрывно прошептала я, взяла древние документы из его рук, быстро отнесла папки к порогу и вернулась.

— Дошутишься ты когда-нибудь, Стержинская, чесслово. — Парень поддерживал кренящуюся конструкцию левой рукой, а правой пытался сорваться с крючка, но выходило плохо.

Я пробралась к нему бочком, поднырнула под руку и, изобразив страстные объятия, занялась процессом освобождения.

— Вовыч…

— Ммм? — невнятно и со странной интонацией, которой я никогда в его исполнении не слышала, отозвался парень.

— Тебе твой свитер очень сильно дорог?

— Нууу, — протянул он, снова игнорируя членораздельную речь.

— Я просто не вижу другого выхода, как этот гордиев узел разорвать к чертовой бабушке, иначе мы тут надолго. Рвать?

— Хыо… хорошо, — выдохнул он, я пристроилась поудобнее и почувствовала, что Вовычу действительно сейчас станет хорошо. Ведь то, что упиралось мне чуть пониже живота, было совсем не пряжкой ремня. Я замерла, подняла голову и встретилась взглядом с серыми глазами в поволоке желания.

— Вовыч, — серьезно и строго произнесла я, но голос предательски дал петуха. — Ты маньяк.

— Сексуальный? — хрипловато поинтересовался он, пожирая меня взглядом.

Я судорожно сглотнула, но деваться между стеллажами было некуда, а пытаться отползти в сторону бочком чревато. Оглушительно лопнула старая лампочка, я взвизгнула, инстинктивно прижимаясь к парню. На нас обрушилась тьма, зловеще проскрежетал, наклоняясь, стеллаж и уронив папки с верхних полок, замер. Через два удара сердца и один долгий взгляд Вовыч смял мои губы поцелуем. А через минуту меня прижали в простенок между стеллажами, юбка покинула отведенное приличиями положение, задравшись вверх не без помощи этого маньяка, руки которого азартно сжали то, откуда ноги растут, и потащили белье в низ. Я рванула Вовкин ремень, и мы сделали это. Среди летающих в воздухе серых хлопьев и тонны старых бумаг.

Спустя полчаса, мы, косясь друг на друга с подозрением, как два шпиона, работающих на недружественные государства, отряхивались от пыли на пороге архива. Меня слегка потряхивало от впечатлений и случайной любви, Вовыч тоже был чуток не в себе, а еще его немножко совесть мучила за внезапный разврат с коллегой, он ведь с Ленусиком.

— Ничего не было, — сказал он.

— Точно, — отозвалась я, собирая папки с пола.

— Можешь и дальше спать на моем диване, но в архив я с тобой больше не пойду.

Мы пожали друг другу руки и разбежались по кабинетам лечить душевные раны.

Сейчас.

Я проснулась от тишины. Впервые за все время пребывания в дурацкой сказке меня не тормошили, не вытаскивали насильно из постели и не тыкали веером. Я даже засомневалась, там ли я, где была, или еще где. Но монструозная кровать была моя, диваны с канделябрами тоже. Тяжелые ночные шторы были раздвинуты, и в спальню сочился призрачный голубоватый свет. Заинтригованная, я выпуталась из одеялка, в которое умоталась аки гусеница, и осторожненько выглянула наружу. Мать честная! Вот это да! Все обозримое из моего окна пространство было завалено белым, пушистым и искрящимся. Сверкали облитые серебром деревья, кусты превратились в таинственные сугробики, лавочки укрылись белоснежными пледами, румяные парковые служители чистили от снега многочисленные дорожки. Я умиленно наблюдала за прекрасным — как другие работают — когда мозг выкинул фортель.

«А вот скажите, принц, — отчетливо произнесли у меня в голове моим же загадочно журчащим голосом, — отчего в Казскии снега нет?»

И следом вспышками: обжигающие зеленые глаза, сумасшедший поцелуй, труселя в рюшики и «спи», сказанное низким голосом с такими модуляциями, что от одного воспоминания волоски на руках дыбом встали. А рядом гарцевали бронзовые кони, а королева приказывала красить розы красной краской. Приснится же такое!

Однако время шло, а моей персоной никто и не думал интересоваться. Я забеспокоилась. В перерыве между метаниями по комнатам и заламыванием рук, совершила омовение в своей русалочьей ванной комнате, кое-как расчесала кудри и натянула платье прямо на сорочку, оставив корсеты-фижмы-кринолины более сведущим в этих пыточных конструкциях служанкам. Вот объявятся, тогда и…

В дверь поскреблись. Я выглянула в гостиную и прислушалась. Шкряб повторился. Открыла.

— Здравствуйте, доктор! Вы микстурку предложить или смерть констатировать?

Эскулап булькнул, выпучил глазки и на всякий случай отгородился от меня саквояжиком.

— Вы проходите, а то жметесь на пороге, как не родной.

Доктор судорожно дернул кадыком и вошел. Мужественный человек, уважаю. Я с утра еще и не так встретить могу, особенно после… В голове что-то подозрительно загудело, я забыла последнее, о чем думала и воззрилась на лекаря.

— Какими судьбами, милейший?

— Его высочество ваш благословенный жених, — загудел лекарь, — велел справиться о вашем здоровье после вчерашнего гм… инцидента. Вас не беспокоили, чтобы дать время прийти в себя, но уже полдень и его высочество волнуется.

— А, простите, что вчера было? — уточнила я на всякий случай.

— Так, ваша светлость изволили в фанты играть, а маркиза ван Лав пошутила неудачно, — залебезил доктор, отчаянно кося мимо моего не стянутого корсетом декольте.

— Вот народ! — непритворно изумилась я. — Уже разнесли по городам и весям.

Слава, конечно, вещь хорошая, но уж больно повод сомнительный.

— Послушайте, доктор, а почему так тихо?