Не говори маме (СИ) - Степанова Саша - Страница 14

Я дую на ложку и осторожно пробую.

— Щи как у мамы…

Смотрю в тарелку, не вижу тетушкиного лица — только руку, которая лежит на куске хлеба и не спешит его брать.

— Скучаешь по ней? — спрашивает она тихо, и горло мгновенно сжимается так, что туда не проходит даже бульон. Слова не даются тоже — я киваю, наклоняюсь ниже, чтобы скрыть слезы, но не получается, они капают в тарелку, и тогда тетя Поля подходит ко мне и обнимает меня за плечи, а я всхлипываю и не могу остановиться.

— Так и надо, — приговаривает она, — все правильно, девочка, это же мама. Как я жалею… Ужасно жалею. Мы ведь с ней не дружили. Когда она родилась, мне было тринадцать. Комната, где ты сейчас, — наша бывшая детская. Я одна была хозяйка, а пришлось потесниться. Злилась ужасно. Вообще часто на нее злилась, ревновала, даже нарочно до слез доводила, хотя становилось еще хуже: жалели всегда ее, а наказывали меня. Чего добивалась?.. Потом выросла, мечтала съехать, в общаге жила. Муж, работа, вроде и жизнь наладилась… Со Светой виделись только в выходные, да и обида прошла, она выросла, поумнела, но так мы и не сдружились. Она вышла замуж за твоего отца и уехала в Москву, а я развелась и вернулась сюда. Так и осталась, — невесело усмехается тетя Поля, — единственной хозяйкой. Мечтала об этом — и вот. Только провались бы оно все…

— Вы не виноваты. — Я высвобождаюсь из ее объятий и беру салфетку, чтобы вытереть лицо.

Мама никогда не рассказывала об отношениях с сестрой: есть тетя Поля и двоюродный брат Дима, но мы к ним не ездим, и они к нам тоже. Я была бы не против познакомиться с родней, да все не складывалось: то погода плохая, то Луна в Скорпионе, то на даче дела поважней. Но мне бы и в голову не пришло винить в чем-то тетушку. Просто так сложилось — и у нее с сестрой, и у нас с мамой.

— Как знать, — вздыхает она и возвращается за стол. — После смерти твоего папы я звонила Свете, предлагала приехать, пожить с ней. Но она, мол: все в порядке, ничего не надо. Другая бы настояла, а я, ты знаешь, даже обрадовалась. Что ехать не придется, в метро этом вашем плутать, потом смотреть, как она убивается… Утешать я не умею — сухарь. Еще родители так говорили: ты, Полина, у нас сухарь, тебе бы прокурором работать.

— Вы бы все равно ей не помогли. Она спилась. Тут помогли бы только нарколог с психиатром. Она могла бы не пить, но выбрала пить. Я не просила у нее денег, мне не так уж много надо. И поступила на бюджет. Она могла встать на биржу труда. Сдать комнату — хоть какие-то деньги, потеснились бы. Но выбрала пить. И в этом никто не виноват — ни вы, ни я, ни папа.

Возможно, мои слова звучат слишком резко, но я не жалею о сказанном. Щи мы доедаем молча.

***

Подвальчик с симпатичной деревянной вывеской «Печатная» я заприметила накануне из окна автобуса — придется прогуляться и не терять надежды, что их услуги достаточно востребованы, чтобы работать в выходной.

С вывеской они и правда заморочились. Табличка выглядела так, словно была вырезана ножичком, вручную. Люблю такие вещи: кривоватые, но теплые и не от мира сего. Ведь куда проще было бы повесить пластиковый короб с буквами из «оракала»: «КСЕРОКОПИЯ». От деревянной «Печатной» веяло историей. Не стариной, а историей жизни человека, который почему-то решил оформить свой незатейливый бизнес именно так.

В режиме работы воскресенье значится выходным, но я тяну за ручку, и дверь оказывается не заперта. Тренькает колокольчик. Я шаркаю ногами по коврику, чтобы не тащить внутрь уличную грязь, и на цыпочках, хотя звон уже выдал меня с головой, крадусь мимо вешалки с двумя куртками в слабо освещенную комнату. Крепко пахнет кофе — не растворимым, а настоящим, может, из кофемашины. За деревянной стойкой никого нет, но в комнатушке, отгороженной книжным стеллажом, сидят люди: рыжая девушка с ноутбуком, двое ребят, склонившихся над настольной игрой, и еще взъерошенный парнишка с книгой в руках. Увидев меня, он вскакивает и спешит к стойке.

— Привет! Ты уже была у нас раньше? Правила знаешь?

— Нет, — говорю. Остальные не обращают на нас никакого внимания. — Можно без правил? Просто файл распечатать.

— А! — Он чешет в затылке и складывается вдвое. — Этим обычно мама занимается. Но попробуем разобраться.

Пока он включает компьютер — я не вижу, но понимаю по звуку, — игроки азартно обмениваются непонятными репликами. Рыжая натягивает куртку и пудрит нос, а затем убирает в сумку пудреницу, ноутбук и распечатки, которые лежали перед ней на столе. Все столы в комнате разные и будто собраны по чердакам и дачам: один маленький, круглый, покрытый черным лаком, другой квадратный, на львиных лапах, есть еще шахматный — с нарисованной доской — и овальный, царь-стол — за ним могли бы разместиться человек десять, и они не соприкасались бы локтями.

— Саввушка, — говорит рыжая, проходя мимо стойки. — Я ушла, отметь.

— Понял, — отзывается он. — Хорошего дня! — И протягивает руку ладонью вверх. — Вроде получилось. Давай флешку.

В последний раз я пользовалась флешкой лет пять назад. Папе подарили ее на службе, а он передарил более нуждающейся мне. С тех пор как появилась возможность переслать что угодно себе на почту, а потом и в «телеграме», всякая нужда в таком посредничестве изжила себя.

— Файл у меня в телефоне, — признаюсь я уныло.

Темноволосый Савва с длинным носом, придающим его лицу комично-печальный вид, явно не теряет надежды мне помочь.

— Не беда! Переслать сможешь? Если что, здесь есть бесплатный вай-фай. «Печатная» английскими буквами. Пароль…

— Не-не, — перебиваю я, не осмеливаясь наглеть. — У меня нормальный мобильный интернет.

Он диктует электронный адрес — кажется, свой личный, — и «лишние вещи» улетают туда. Савва утыкается в телефон.

— У вас крутая вывеска, — говорю я просто так.

— Отец делал. Там еще домовые.

— Да? Не видела.

— Будешь выходить — посмотри. В кустах. Оп!

Принтер под стойкой издает «ж-ж», и через мгновение Савва отдает мне лист с распечатанным текстом.

— Одного хватит?

— Вполне. Сколько с меня?

— Двадцать рублей. — Он и сам похож на дружелюбного домовенка. Я протягиваю пятьдесят. — А без сдачи есть?

— Нет. — При виде него невозможно удержаться от улыбки, но я серьезна.

— Сходим куда-нибудь попить кофе?

— Нет, — говорю я и все-таки улыбаюсь.

— Тогда у тебя есть тридцать бесплатных минут в нашем коворкинге. Кофе-чай бесплатно. Заглядывай! И удачи с «лишними вещами».

Первый домовой дрыхнет под кустом с бутылкой в руке. Второй пытается взобраться на дерево. Третий сосредоточенно пишет — я заглядываю через плечо, но ни слова не понимаю из его каракуль. Кажется, я нашла идеальное место для гараж-сейла. Вот только кто бы меня сюда пустил…

Придется подумать еще.

***

Техники у меня нет, и я записываю на «айфон»: «…Признаваясь в презрении к слабым, Мартин пытается обосновать свою позицию. Текст, который следует далее, сильно отличается от его собственного. Скорее всего, это слова Руса, Андрея Русских, тренера по рукопашному бою. Именно так он убеждал Мартина и Родиона Ремизова в их превосходстве над теми, у кого нет дома. Именно так давал им право убивать, хотя в суде Ремизов утверждал, что обладает этим правом от рождения. Я не стану зачитывать эти несколько абзацев из дневника Мартина: логика довольно проста. Волки — санитары леса. Человеческой популяции, у которой гораздо больше общего с животными, чем принято думать, тоже нужны санитары — чтобы избежать вырождения, чтобы население было жизнестойким и не утратило инстинкта самосохранения. Раньше эту функцию выполняли войны, эпидемии и голод, но цивилизованное общество победило болезни и создало искусственную среду обитания, в которой выживают даже самые слабые: младенцы, немощные калеки и умственно неполноценные. Так быть не должно, вторит Мартин теоретическим выкладкам Русских и тут же апеллирует к зороастризму с его разделением на “чистое” и “нечистое”. Нас учат уважать “нечистоту”, однако почему я должен уважать тех, кто слаб?..