День 21. Книга вторая (СИ) - Грэм Анна - Страница 17

В шестнадцать со мной случился мой сосед сверху. Он был старше меня на два года и уже умел обращаться с девушками. Он встречал меня с учёбы, дарил скидочные талоны на продукты и одежду — такое всегда в цене, лучше чем дешёвые побрякушки или поднебесно дорогие цветы из оранжереи, помогал с сортировкой и выносом мусора и подменял меня на общедомовом дежурстве — в Четвёртом районе, где я жила раньше и где сейчас живут мои родители, принято убирать подъезды и придомовую территорию силами жильцов. Он казался мне тем, с кем можно разделить тяготы совместной жизни, он и сам открыто намекал мне на это: говорил что хочет троих детей и не слишком лестно отзывался о женщинах, стремящихся работать, а не плодиться. На тот момент я уже года три как бредила Академией и блестящим профессиональным будущим в Отделе. Это был первый звонок. Второй случился в тот вечер, когда мы целовались у дверей моей квартиры. Он схватил меня за грудь, но я не испытала ни возбуждения, ни даже любопытства. Только стыд и отвращение. С того дня мы перестали встречаться.

Страсть обрушилась на меня уже в Академии. Патрик Коэн буквально сбил меня с ног — я налетела на него сразу после вступительного экзамена, весело размахивая листочком с проходным баллом. Я налетела на него и тут же пропала. Высокий, широкоплечий, красивый, он притягивал взгляды. С ним было интересно, Патрик умел располагать к себе, несмотря на то, что по итогам экзамена он мог рассчитывать на место только в патруле или охране. Мне казалось, что Патрик Коэн — лучшее, что случилось со мной. Наверное, тому поспособствовали внешние обстоятельства: я отчаянно хотела выйти из-под родительской опеки и плюсом к этому исполнить то, что требовал от молодых парней и девчонок социум — создать семью и обзавестись детьми. И Патрик сделал мою мечту реальностью. Почти.

Я не помнила, каким он был. Был ли он обходительным или грубым, любил он меня или лишь наслаждался полученной властью — я просто провалилась в собственное чувство, потому что пришла моя пора. Наступает такое время, когда инстинкты берут верх над разумом, и моё время наступило тогда, в восемнадцать. Патрик был моим первым мужчиной, и как ни странно, я помнила только первый раз — ощущения и эмоции — но не помнила, что было до и как мы к этому первому разу пришли. Возможно, он уже тогда показал себя таким, каков он есть, а я просто старалась этого не видеть. Я сосредоточилась на своих ощущениях: мне нравилось быть желанной, мне нравилось открывать для себя эту сторону жизни, пробовать новое.

Мы много занимались любовью, очень много, а когда страсть неумолимо начала угасать, на первый план вышли взаимоотношения вне постели. Теперь я не могла перебить воспоминание о грубом слове качественным оргазмом. Противоречивые упрёки не забывались после нежного утреннего секса. Крики стали пугать настолько, что я начала забывать, что такое желание, а обвинения во фригидности и бесплодности уничтожили моё либидо на целый год, а то и больше. Когда я впервые проснулась одна в постели в доме Максвеллов, я больше ничего не хотела, и была уверена, что никогда больше не захочу.

Но со временем — и с пришедшим спокойствием — организм стал требовать своего, и я справлялась с этим сама: повышенными физическими нагрузками, тяжёлой работой допоздна, спаррингами — ими я, похоже, восполняла тактильный голод, а, если становилось совсем невмоготу, то в ванной, под тёплым душем, собственными руками, и после стыдилась смотреть на себя в зеркало. Я ощущала себя мелкой девчонкой, которая совершила запретное. Ощущала себя неполноценной. А ещё ужасно непривлекательной, почти отвратительной — в целом, верила во всё то, что завещал мне Патрик. Как же трудно мне было принимать себя вне его установок! И я до сих пор не была уверена, что приняла окончательно.

После сближения с Дэмианом тактильный голод становился явственнее, а с наступлением карантина возможностей потратить энергию стало гораздо меньше. Я вдруг подумала о том, что мне предстоит пережить так 21 день. Не имея возможности куда-то деться. Только курсировать по этажам до тех пор, пока состояние атмосферы не позволит мне выйти наружу хотя бы в полной, самой мощной экипировке. Вот тогда, когда начнутся проверки, рейды и замеры, я смогу отвлечься от нарастающего напряжения. Я была уверена, что после Патрика уже никогда не смогу испытывать физического влечения к мужчине. И я ошибалась.

Браунинг не был в моём вкусе: ни внешне, ни внутренне — абсолютно мимо. Ещё с месяц назад я и не взглянула в его сторону. А сейчас у меня будто бы сбился внутренний компас или изменились вкусы — я, наконец-то увидела его перед собой. Увидела и не могла теперь оторвать глаз.

Я удалялась всё дальше по коридору и, подойдя к двери склада, коснулась считывающего устройства пропуском. Здесь было пусто, темно и тревожно: костюмы спецзащиты первого класса А+ стояли вдоль стен словно замурованные в стену мумии, их чёрные пустые глазницы смотрели прямо на меня. В углу пустовали рабочие столы складских служащих, туда я и направилась.

Когда я нажала кнопку вызова, все слова, что вертелись у меня в голове, вмиг выветрились. Остался один монотонный гул телефонной связи, прерываемый секундами тишины. Живот прилипал к рёбрам, а ладони потели — мне вдруг сделалось жутко от того, что я не смогу помочь. Не смогу ничего сказать, а Дион и слушать не станет. Что она наделает глупостей и пострадает. Когда звонок прервался и экран потемнел, я едва не выронила комм. Дион сидела в своей комнаты, шторы были задёрнуты, а свет не горел, и я не сразу смогла вычленить из густой тьмы её лицо — подсветка её телефона была убавлена на минимум, оно сливалось с окружением, только белки глаз с красными прожилками капилляров говорили о том, что Дион всё-таки в эфире.

— Привет, — испуганно прошептала я.

— Тебе мама позвонила, да? — она сбила меня на подходе, и я поняла, что готовилась зря. Мне придётся импровизировать.

— Она волнуется. И я волнуюсь.

— Ты не звонила мне с июля, — в её голосе не было истеричных ноток, она была холодна и спокойна, и это пугало куда сильнее. Я была готова к слезам и крикам, но никак не к каменной решимости принять неизбежное. Именно с таким настроем, в полной уверенности, люди совершают самые серьёзные шаги и самые страшные свои ошибки. Сейчас ей было не четырнадцать, в её глазах сквозила вековая печаль. Почему любовь называют самым прекрасным чувством на земле, если оно заставляет нас так страдать?

— Я прошу у тебя прощения за это. Я поступила, как последняя эгоистка, — я вздохнула. Признавать вину тяжело, но после чувствуется облегчение. Когда сказать в своё оправдание нечего, остаётся только искренность. — Милая, ты мне очень дорога. Правда. И мне очень жаль, что я так и не позвонила тебе. Понимаешь, мне всегда казалось, что я обуза для вас. Я знаю, что это не так, да, но именно поэтому я сторонилась. Не хотела мешать. Дай мне шанс исправиться?

Ей очень нужен был кто-то. Желание выговориться и поделиться своей бедой оказалось сильнее обиды. Дион вздохнула.

— Ты наверняка уже всё знаешь. Мы каждый час списываемся. Он в больнице, ему очень плохо. Под глазами синяки… — её монотонный голос сорвался, Дион задушила всхлип в кулаке. Совсем как взрослая.

— Он поправится.

— Кто-то хоть раз поправлялся, Флор?! — она чуть повысила голос, а потом усмехнулась, словно бы уличила меня во лжи. А я всего лишь кособоко пыталась поддержать…

— Помнишь, когда я впервые пришла к вам домой? — В одном носке и домашних тапках, в трениках, в футболке с разорванной горловиной. В слезах, с опухшим лицом, благо без синяков, была бы, как баклажан. Такое вряд ли забывается. Я помнила до секунды… — Мне было так плохо и больно, что я думала, дня не протяну, умру. Я сейчас скажу не то, что ты хочешь услышать, но я скажу, — это был полнейший экспромт, я не знала, как это подействует на неё, но иного варианта я не видела. Набрав полные лёгкие воздуха, я выдала. — Даже если случится самое страшное, Ди, ты это переживёшь. Ни одна даже самая сильная любовь не стоит твоей жизни, Дион.