Мяч круглый, поле скользкое (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 15

Ускорение вдавило пассажиров в кресла. Самолёт поднялся в воздух, и сразу почти ухнул в небольшую воздушную ямку, но выровнялся. Дальше уже летел ровно, с совсем и незаметными перегрузками. Самолёт был огромен — просто монстр какой-то, причём в центре салона кресла были сняты, и там разместили конструкцию, напоминающую барные стойки в заграничных ресторанах. Вот только бармена с серьгой в ухе и не хватало для полноты картины. А за перегородкой ещё и спальня была с кроватями настоящими — прямо как в сказке какой-то.

Пассажиров на весь громадный борт было совсем немного. Вместе кучковались три старичка, а чуть отдельно — нет, даже совсем отдельно, позади этой барной стойки, ближе к хвосту — сидел молодой человек с горбатым греческим носом и чёрными как смоль волосами, а рядом с ним — веснушчатый и рыжий милиционер по полной зимней форме, с ушанкой и с погонами капитана на широких плечах.

Старички тоже были одеты по-зимнему, но, зайдя в салон, пальто сняли, остались в пиджаках — примечательно, что у всех троих оказались коричневые, хоть и разного оттенка. И даже галстуки у всех были повязаны.

Самый деятельный из старичков, с совершенно седыми, зачёсанными назад волосами и чёрными бровями, был явный грузин — хоть и не повторял через слово «слушай, да», но акцент имелся, да и нос тоже. Далеко не рязанский кнопочкой.

Прочие пассажиры были коротко стрижены и явно хорошо знакомы друг с другом, но всё же разница в возрасте чувствовалась. Одному было около пятидесяти, хоть и начал уже седеть, а второй определённо разменял седьмой десяток, да и давненько разменял.

Минут пять все сидели молча, а потом грузин не выдержал:

— Слушай, да, Андреич, ты мнэ скажи. Там совсем всё плохо, да, что нас ыз гробов подоставали и вызут туда?

— Сам ничего не соображу. Хитрого Михея разве поймёшь! Знаю только одно: Тишков за что берётся, так идёт к цели, все преграды на пути сбивая, как фигуры городошные. Одно олимпийское золото чего стоит.

— Ха! Нэ хочешь лы ты сказать, что он из «Кайрата» надумал сдэлать базовую команду для чэмпионата мыра? — грузин, сидевший через проход от собеседника, попытался даже привстать, но ремень вернул его назад в кресло.

— Нет, там не из кого — либо старики, либо молодёжь, к тому же не слишком перспективная.

— А мы что, не старики? — покрутил головой самый молодой ветеран.

— Всэх нэ записывай, да! Мнэ ещё дэсяток дэвах дай — всэх окучу, — поднял палец к потолку салона «Боинга» грузин, очевидно, призывая изделие американского авиапрома в свидетели.

Молодой старичок прыснул, потом фыркнул, хрюкнул, и наконец заржал в полный голос.

— Чэго, да? Сомнэваешься, да? — схватился за кинжал на поясе джигит. Ни пояса, ни кинжала не было, да и не схватился — только опять попытался вскочить, но вновь был остановлен проклятым ремнём.

— Не, Андро Димитрич, не сомневаюсь. Представил только: стоят десять… Не, дэсять, — спародировал акцент «молодой», — баскетболисток, а ты вокруг ходишь с тяпкой, и по колено им землю нагребаешь.

— Слушай, да, какой тяпкой?!

— Ну, мотыгой. Ты же окучивать их собрался?

Загоготали на весь самолёт уже втроём. Из-за шторки высунулась усатая рожа «проводницы», оглядела веселящихся пенсионеров и вновь скрылась.

— Уморил, Василий… Погоди: не просто стоят-то баскетболистки, а в стартовой позиции, как в спринте. А товарищ Жордания — в футбольных трусах и пиджаке, вот этом, и с тяпкой.

— Ах, вай, бессытыдники, да!

В это время к веселящимся пенсионерам всё же подошёл усатый стюардесс и поинтересовался почти вежливо:

— «Пепси», «фанта», «тархун»? Или вина могу красного налить.

— Мне сказали — накормят, а то с этими срочными сборами да переездом из Рязани я и поесть-то не успел, — первым прекратил ржать и откликнулся на вызов «молодой» Василий.

— Естественно, товарищи, я плов уже поставил разогреваться.

— Плов? Не синюю курицу со слипшимся рисом? — выглянул из-за стойки горбоносый парень.

— Вы бы, гражданин, присели пока — самолёт высоту набирает.

— Насижусь ещё! — махнул рукой похожий на грека человек и вновь исчез за стойкой.

— А выно грузинское? — отстегнулся и Жордания.

— Казахское. Красное полусладкое. По сто грамм для аппетита, — развёл руками усатый бугай.

— Давайте, — за всех решил явно старший тут — Андреич.

— А мне? — опять появилась по-гречески горбоносая личность.

— Вы, молодой человек, тоже футболист? Из какой команды? Я вас что-то не видел раньше, — Борис Андреевич Аркадьев вытащил из кармана очки.

— Из «Динамо», — буркнул молодой человек и канул обратно, явно дёрнутый в кресло рыжим попутчиком.

— Нэсыти! И мэне два плова — я с этыми перэлётами туда-суда, почты двое суток нычего нэ ел, да.

— И мне два, — опять высунулась горбоносая сущность, — я с этими посадками тоже почти сутки не ел.

— Вас легче из самолёта выкинуть, чем прокормить, — проворчал себе под нос майор Миша и скрылся за шторкой. — Нашли, блин прислугу.

— Борис Андреевич, а как думаешь — переходы ведь запрещены во время сезона, или этим разрешат? Ну, не зря же нас туда собирают? — спросил Аркадьева заслуженный мастер спорта Василий Михайлович Карцев.

— Нет. Такой вой все тренера подымут! На свои силы придётся рассчитывать.

— Гусь, говоришь… Хрень и полная ерунда получается, — вздохнул Карцев.

— Ну, через четыре часа всё узнаем. О, а и правда ведь, пловом пахнет — аж слюной захлебнуться можно. Как в Ташкенте.

— И нэ говоры.

Ретроспектива шестая

— Представляешь себе, директор лишил меня премии за то, что в рабочее время я был на футбольном матче.

— А от кого он узнал?

— Так он сидел рядом со мной.

Эрнст Гугович Кальтенбруннер был ещё той сволочью.

То, что он был начальником Главного управления имперской безопасности РСХА, обергруппенфюрером СС и генералом — хреново. То, что он один из главных организаторов Холокоста — и вовсе ужасно. Но ещё он активно мешал жить одному очень хорошему человеку.

Мешал, конечно, не напрямую. Обергруппенфюрер СС Эрнст Гугович даже и не догадывался о существовании этого гражданина, а если и догадывался, то как о чём-то расплывчатом и отдалённом. Ну, есть где-то. И что?

Кальтенбруннер оглядел сидящих за столом людей. Мотнул головой, прямо как любимый — э нет, пылко ненавидимый детворой штабс-капитан Овечкин, и легонько хлопнул по столу.

— Прравду вам говоррю, мне Миллерр сегодня сказал.

— Да так не бывает. Хто вин, и хто мы! Всех достоинств, шо с вас ростом.

— Значит, ты Миллерру не верришь? — на худом скуластом лице Кальтенбруннера заходили желваки. Друзья друзьями, но обвинять прилюдно во лжи он не позволит.

— А ему хто казав? — человек с высокими залысинами в пижонских золотых очках провёл пятернёй по редеющей причёске и почти смело взглянул на стоящего у стола вестника.

— Много будешь знать — никогда не состарришься. Он заместитель — чего бы ему не знать, — раскатистое «р» выдавало в человеке не истинного уроженца данной местности.

Эрнст Кальтенбруннер был австрийцем, по отцовской линии происходил из кузнецов горной деревни Михельдорф. Прадед, Карл-Адам Кальтенбруннер, служил чиновником в аудиторской палате и писал стихи. Не посмотрели на происхождение — надели мешок на голову и повесили. Австрийцы и выдали американцам. Домой пробирался.

Стоящий сейчас перед столом Карл Кальтенбруннер тоже был потомком поэта Карла-Адама — праправнуком. Его дед перебрался в Баварию, осел в Мюнхене, и о других родственниках почти забыли. Ну, есть где-то. И что? Однако напомнили семейные связи о себе. И не в Германии напомнили. Отнюдь.

— Карл Иваныч, так погано ведь всё! И так команда, шо ни год, плетётся у дупе, прости Господи, а теперь навить взагали з Высшой лиги вылетит. Як же можно цю Балерину тренером ставить?! — залысый снова пригладил клочок волос на голове.

— Гусём ещё называли киевляне, — вставил самый молодой участник собрания футбольных болельщиков дома № 15 по улице Гоголевская.