Мяч круглый, поле скользкое (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 14

И тут я возле дивана на полу женщину увидел — платье на ней и волосы обгорели. Лежит такая красная, голая, лысая бабища. Я её за ноги схватил и поволок в коридор. Тяжёлая и неудобная какая-то — мокро-липкая вся. Дотащил её еле-еле до выхода, без сил на бетон повалился. На лестничной клетке уже толпа собралась, правда всё женщины и дети — хоть бы один мужик.

— Ой, да это же Катька! — вдруг запричитала одна тётка.

— Она одна живёт, или ещё кто может в квартире быть? — спрашиваю я её между приступами кашля.

— Дочка у неё ещё есть, Вера, — отвечает и суётся в дым. Правда, тут же с кашлем выскочила.

Я им кричу — принесите ещё воды. Стоят, переглядываются, сучки. Как заору на них! Мигом исчезли, и сразу несколько вёдер воды принесли. Я полотенце снова намочил, облился, с собой ведро взял и опять в это пекло полез. В это-то время и услышал — во дворе сирены завыли. То ли пожарные, то ли скорая. Уже хотел было назад выскочить, но что-то подтолкнуло вперёд. Я снова в эту горящую комнату. У меня квартира такой же планировки — сразу побежал к двери в смежную. Открыл её. Интересная какая-то квартира, все двери закрыты… У меня так всегда настежь.

В этой комнате огня не было, только из-за дыма ничего не видно. Огляделся и увидел эту Верку, прости её Господь. Спит на кровати. Я её потряс — без толку. Отключилась. Взвалил я её на плечо и потащил к выходу. Тяжёлая деваха, килограммов под семьдесят. Ноги подгибаются… Она ещё, как назло, в шёлковой спальной рубашке — скользит и с плеча сползает. В коридоре я её всё-таки уронил — дальше решил, как и мамашу, волоком тащить. За руки взял, потянул, а у неё нога под кресло попала и застряла. Пришлось перехватывать, разворачивать. Взял её, корову, за ноги. Рубаха у неё задралась, а там такая жопа здоровенная… В общем, вытащил я её на лестничную площадку, а там как раз пожарные поднимаются. Не очень-то и спешат — чуть ли не вразвалочку идут. Обматерил я их и сел к перилам отдышаться. Кашель так и душит, а в подъезде, чувствую, тишина какая-то нехорошая стоит — хоть и народу набилось человек с десяток.

Пожарные в своих комбинезонах зелёных в квартиру ломанулись, а я пошёл посмотреть, что со спасёнными мною женщинами. Тётка жутко выглядит: вся в копоти, красная, как рак варёный. Лицо всё обгорело, а на титьках кожа вообще полопалась. Страшно… Зеваки на лестнице на неё во все глаза и вылупились, и хоть бы кто-нибудь попытался помочь! Искусственное дыхание там сделать, или хоть наготу прикрыть. Оторвался я от этого кошмарного зрелища, к Верке-сучке повернулся. Выйду — убью её, суку! Блядина. Лежит, манду свою выставила, ляжки — не обхватишь. Я над нею склонился, послушал — сердце вроде бьётся. Похлопал по щекам — не приходит в себя. Начал я ей искусственное дыхание делать, руки туда-сюда разводить, челюсти разжал, язык вытащил. Уже собирался рот в рот дыхание делать, но тут кто-то меня от неё решительно отстранил. Обернулся, смотрю — врачи наконец пожаловали, да с ментами. Ну, слава Богу, думаю! Теперь пусть сами что хотят, то и делают. Отошёл в сторонку, прислонился к стене — отдышаться не могу. На лестничную клетку дым всё тот же из квартиры валит — жёлтый, вонючий. Кашель пробил. Я сквозь толпу протолкался и на один этаж спустился. В двери тётка стояла — попросил воды мне попить принести. Выпил, чуть полегче стало — но, видно, перенапрягся и дымом этим вонючим отравился. Подташнивает, голова кружится. Тут ко мне мент подошёл. Я-то тоже в форме был — с концерта же торжественного. Только вот раз в году и надеваю. Ещё и фуражку где-то потерял.

— Ты, — спрашивает, — пожар заметил?

— Ага.

Ну, мои данные записал, и как да что там происходило. А мне что-то всё хуже и хуже — чувствую, сейчас вырвет. Поднялся я наверх — там уже обеих баб на носилки положили и навстречу мне попались. Я у людей спросил, не видел ли кто мою фуражку. Мне её какая-то тётка подала, и я следом за носилками вниз пошёл. Только вышел я на улицу — и точно, вырвало. Прямо наизнанку вывернуло. Зато сразу полегчало. Пока до квартиры своей добрался — уже нормально себя чувствовал, замёрз только. Дома мокрую одежду с себя сбросил, в горячую ванну залез, а согреться не могу. Вылез, прямо голый на кухню прошёл, стакан водки из холодильника налил. Проглотил, и назад в горячую ванну — а перед глазами всё титьки обгоревшие да полопавшиеся торчат. Жуткое зрелище. Тут меня развозить начало — вылез, и в кровать. Думал, не засну — а отключился почти сразу.

Утром проснулся — почти нормально себя чувствовал. Пошёл на работу, а где-то после обеда позвонили из прокуратуры, попросили зайти, так как тётка эта умерла, которая с обгоревшими титьками. Ну, я без задней мысли туда и пошёл — а там на меня сразу давай давить! Как, мол, я там оказался? И откуда на двери мои отпечатки пальцев? Дают почитать протокол допроса девки этой — Верки. А она, представляешь, говорит, что это я их поджёг! Я, дескать, хотел трахнуть её мать и её саму, а они мне будто бы не дали. Я их и знать-то не знаю! Так, видел мельком иногда во дворе, даже не здоровался. Я пытаюсь рассказать, всё как было — а следак, козёл, гнёт своё. Что, мол, я там делал, в том подъезде? Короче, ушёл он из кабинета, дальше влетают два мента и застёгивают мне браслеты. И козёл этот тут же — вот постановление об обыске, и вот постановление о заключении меня под стражу, так как я могу, используя своё служебное положение, повлиять на ход следствия. Отвезли меня в КПЗ, заперли в камеру. Одного. Правда, и камерка маленькая — одни двухъярусные нары стоят, да очко, или, как в тюрьме говорят, светка. Тут дня три-четыре вообще не трогали. Потом вызвали в следственную камеру и дают ознакомиться с результатами обыска. Нашли они у меня три патрона от пистолета Макарова, и возбудили на меня 218-ю за хранение огнестрельного оружия и 149-ю, часть вторую, по факту поджога и смерти гражданки такой-то. А я, когда вытаскивал этих баб поганых, даже подумал — вполне ведь могу заработать медаль, «За отвагу на пожаре». Вот, заработал… Правда, вместо медали как бы срок не обломился.

— Нда, интересный рассказ, — Айзеншпис грустно улыбнулся. — И что же, вы не смогли ничего доказать? Ну, там, что вы по времени не могли их поджечь.

— Пытался! Тем более что экспертиза показала, что пожар возник, или как там, начался, с комнаты, а не, как говорили сначала, с коридора. Тогда мне стали втирать, мол, я зашёл, поджёг, а потом вышел, а ключи выбросил.

— Слушайте, а вы сами-то что думаете? Из-за чего там у них пожар возник?

— Судя по экспертизе, их и на самом деле подожгли. Вот только кто и зачем — понятия не имею, — Сан Саныч сник, голову опустил.

— Подождите, подождите! Вы же сказали, что пожар начался с комнаты, и тут же говорите, что подожгли. Что-то тут не вяжется, — Юрий заинтересовался необычным делом всерьёз.

— По заключению судмедэкспертов обе бабы, и мать и дочь, пьяные в дугу были. На допросах Верка говорила — пили одни, а потом легли спать.

— Как же тогда вы могли в квартиру к ним попасть? Как она и следователь это объясняют?

— Да никак. Ключ подделал! — Тренер безнадёжно махнул рукой.

— Интересно получается, — Айзеншпис чуть не присвистнул.

— Угостишь, землячок? — к нему тянулась рука с четырьмя пальцами и одним обрубком.

Юрий достал пачку и сунул в инвалидную руку сигарету. Рук сразу стало десять, потом ещё десять. За пять секунд пачка кончилась, двоим ещё и не хватило.

Чудо случилось на второй день.

Защёлкали, зазвенели ключи в огромной железной двери, и на пороге нарисовался вертухай.

— Айзен… мать твою, Айзеншмысь… Айзеншпис! На выход, с вещами.

— Чего вдруг? — спросил у тренера.

— А я знаю?

— Дядя Саша, если на волю, то я по твоему делу попробую помочь.

— Себе помоги. Удачи.

Интермеццо второе

Приехав из Казахстана в Россию и устроившись на работу шеф-поваром, Алихан долго не мог понять, почему в плов вместо баранины нужно класть рыбу, и потом катать это всё в ролики.