Лепестки фиалки (ЛП) - Куин Джулия - Страница 6

А затем наконец, после легких и непродолжительных родов, повитуха объявила: «Это девочка!» – и вложила маленький, тихий сверток в руки Вайолет.

Девочка. Вайолет с трудом в это верила. Она убедила себя, что это будет мальчик. Она бы назвала его Эдмундом, наплевав на то, что первых своих семерых детей называла по алфавиту. Его бы звали Эдмунд, и он был бы похож на Эдмунда, потому что определенно только в этом случае она смогла бы найти в происходящем хоть какой-то смысл.

Но это оказалась девочка, розовенькая малышка, не издавшая ни звука с момента своего первого крика.

– Доброе утро, – сказала ей Вайолет, потому что не знала, что еще сказать. Она посмотрела на дочку и увидела свое собственное лицо – меньше, немного круглее, но определенно ничуть не похожее на Эдмунда.

Малышка посмотрела нее, прямо ей в глаза, хотя Вайолет знала, что это невозможно. Младенцы не могли этого делать так скоро после рождения. Кому как не Вайолет знать – это был ее восьмой ребенок.

Но эта девочка, казалось, не понимала, что ей не положено так пристально смотреть на мать. Затем она моргнула. Дважды. Она сделала это с удивительной рассудительностью, словно говоря: «Эй, я здесь. И я точно знаю, что делаю».

Вайолет затаила дыхание, внезапно почувствовав такую безоговорочную любовь, что она была почти невыносима. А затем девочка издала вопль такой силы, которой Вайолет доселе не слышала. Он был таким громким, что повитуха аж подпрыгнула от неожиданности. Малышка кричала и кричала, и хотя над ней хлопотала повитуха и в комнату сбежались горничные, Вайолет могла лишь смеяться.

– Она совершенство, – провозгласила она, пытаясь приложить маленькую баньши[4] к груди. – Абсолютное совершенство.

– Как вы ее назовете? – спросила повитуха, когда малышка наконец умолкла, пытаясь разобраться, как сосать материнское молоко.

– Гиацинта, – решила Вайолет. Это был любимый цветок Эдмунда, особенно маленькие мышиные гиацинты, распускавшиеся каждый год, чтобы поприветствовать весну. Они знаменовали новое рождение природы, и этот гиацинт – ее Гиацинта – станет ее, Вайолет, обновлением. Тот факт, что по английскому алфавиту ее имя отлично вписывалось после Энтони, Бенедикта, Колина, Дафны, Элоизы, Франчески и Грегори, делал ее имя еще более подходящим.

Послышался стук в дверь, и в комнату заглянула няня Пикенс:

– Девочки хотели бы увидеть ее светлость, – сказала та повитухе. – Если она готова их принять.

Повитуха взглянула на Вайолет, и та кивнула. Няня запустила троих своих подопечных в комнату, сурово напомнив:

– Помните, о чем мы говорили. Не утомляйте маму.

Дафна подошла к постели, за ней следовали Элоиза и Франческа. У них – как и у всех ее детей – были густые каштановые волосы, доставшиеся им от Эдмунда, и Вайолет задумалась, будут ли у Гиацинты такие же. Сейчас ее головку покрывал нежный светлый пушок.

– Это девочка? – нарушила молчание Элоиза.

Вайолет улыбнулась и поменяла позу, чтобы показать новорожденную.

– Да, девочка.

– Слава богу! – драматически вздохнула Элоиза. – Нам нужна была еще одна.

Франческа за ее спиной кивнула. Эдмунд называл ее «случайной двойняшкой» Элоизы. Девочки родились в один и тот же день с разницей в год. В шесть лет Франческа в основном все повторяла за сестрой, которая была громче и решительнее. Однако время от времени девочка всех удивляла и делала что-нибудь по-своему.

Но не в этот раз. Она стояла позади Элоизы, сжимая в руках мягкую куклу, и соглашалась с каждым словом старшей сестры.

Вайолет посмотрела на старшую дочь Дафну. Ей было почти одиннадцать, и уже вполне можно было доверить подержать ребенка на руках.

– Хочешь посмотреть на нее поближе? – спросила Вайолет.

Дафна покачала головой и часто заморгала, что случалось с ней в моменты, когда она была сбита с толку. Затем девочка вдруг встала прямее:

– Ты улыбаешься, – сказала она.

– Да, – ответила Вайолет, посмотрев на Гиацинту, отпустившую ее грудь и теперь крепко уснувшую. Она и сама это слышала, просто уже позабыла, как звучит ее голос, когда она улыбается.

– Ты не улыбалась с того самого момента, как умер папа, – заметила Дафна.

– Правда? – Вайолет посмотрела но дочь. Неужели это возможно? Она не улыбалась три недели? Она не чувствовала, что отвыкла это делать. Ее губы изогнулись по старой памяти, возможно, с легкой ноткой облегчения, словно наслаждаясь счастливым воспоминанием.

– Правда, – подтвердила Дафна

Должно быть, она права, осознала Вайолет. Если ей не удавалось выдавить улыбку даже в присутствии детей, она, уж конечно, не улыбалась наедине с собой. Горе, которое она испытывала, развезлось перед ней, как пропасть, и целиком ее поглотило. Физически это была тяжелая ноша, которая изматывала и подавляла ее.

В то время ей было не до улыбок.

– Как ее зовут? – спросила Франческа.

– Гиацинта. – Вайолет еще раз сменила позу, чтобы девочки смогли увидеть личико сестры. – Что скажете?

Франческа склонила головку набок и наконец заявила:

– Она не похожа на Гиацинту.

– А вот и похожа, – вмешалась Элоиза. – Она очень розовая.

Франческа пожала плечами, признавая правоту сестры.

– Она никогда не узнает, каким был папа, – тихо сказала Дафна.

– Да, – ответила Вайолет, – не узнает.

Все замолчали, и затем Франческа – малышка Франческа – сказала:

– Мы можем ей рассказать о нем.

Вайолет подавила рыдание. Она не плакала при детях с того самого дня, оставляя слезы для моментов одиночества, но теперь была не в силах их сдержать.

– Это… Думаю, это отличная идея, Фрэнни.

Франческа просветлела и забралась на постель, ерзая до тех пор, пока не нашла себе удобное местечко у правого бока матери. За ней последовали Элоиза и Дафна, и наконец все они – вся женская половина семейства Бриджертонов – посмотрели на нового члена семьи.

– Он был очень высоким, – начала Франческа.

– Не таким уж высоким, – вставила Элоиза. – Бенедикт выше.

Франческа пропустила слова сестры мимо ушей.

– Он был высоким. И много улыбался.

– Он катал нас на плечах, – продолжила дрогнувшим голосом Дафна, – пока мы не становились слишком большими.

– И он много смеялся, – сказала Элоиза. – Он любил смеяться. У нашего папы был самый лучший смех…

Лондон

Тринадцать лет спустя

Вайолет сделала делом всей своей жизни стремление к тому, чтобы ее дети были счастливо устроены в жизни, и обычно она не возражала против множества сопряженных с этим задач. Балы, приглашения, портнихи, шляпники – и это только для девочек. Ее сыновья требовали не меньше, если не больше, руководства. Вся разница состояла в том, что общество позволяло мужчинам иметь гораздо больше свободы, что означало, что Вайолет не нужно было следить за каждым их шагом.

Она, конечно, пыталась. В конце концов, она была их матерью.

Тем не менее, Вайолет чувствовала, что ее материнская работа никогда не была столь трудной, как этой весной 1815 года.

Она отлично знала, что в великой схеме жизни ей не на что жаловаться. За прошедшие полгода Наполеон сбежал с Эльбы, в Восточной Индии произошло сильное извержение вулкана, в битве под Новым Орлеаном потеряли жизни несколько сотен британских солдат, по ошибке продолжая воевать после того, как с американцами уже был подписан мирный договор. У Вайолет же было восемь здоровых детей, все из которых в настоящее время находились на английской земле.

Однако…

Ведь всегда есть какое-то «но», правда?

Эта весна ознаменовала первый (и, как Вайолет надеялась, последний) сезон, когда на «брачном рынке» у нее одновременно были две дочери.

Элоиза впервые вышла в свет в 1814 году, и по всем статьям ее дебют можно было назвать успешным. Три предложения руки и сердца за три месяца. Вайолет была на седьмом небе от счастья. Хотя два из них она бы не позволила Элоизе принять – претенденты были слишком стары. Вайолет не интересовало, насколько высокими были их титулы, но она не позволила бы ни одной из своих дочерей связать себя с мужчиной, который умер бы до того, как ей исполнится тридцать лет.