Белые львы (СИ) - "Omega-in-exile" - Страница 90

Не сожалей, не сожалей о том, что было,

На скалы прошлого со страхом не смотри –

Приливом времени их тихо затопило,

И снова к западу уходят корабли.

И налетевший ветер полон темной тайны,

И он зовет тебя из отгоревших лет

В глубины века наступившего, к случайным

Надеждам, встречам, коих нынче вовсе нет.

И ты плывешь на корабле во мраке ночи,

И, со спокойствием встречая новый век,

О старом веке вспоминать уже не хочешь,

А время молча ускоряет быстрый бег.

И о грядущем не расспрашивай, не ведай!

Корабль к западу манящему летит,

Не оставляя на холодных волнах следа,

И долгий путь сквозь океан тебе открыт…

====== 39. КОГДА УМОЛКАЮТ СЛОВА ======

ГЛАВА 39. КОГДА УМОЛКАЮТ СЛОВА Москва, май 2008 года – Итак, ваше условие выполнено, Мурзин, – сказал безликий с гадливой улыбкой. – Вы увидели предмет вашего обожания. Признаться, этот порносеанс произвел на меня неизгладимое впечатление. Не ожидал. Хм! – безликий как будто собирался с мыслями. – Вообще-то я, в отличие от вас, не приемлю однополый секс. Для меня он всегда был омерзителен. Да и сейчас, – он брезгливо поморщился и передернул плечами. – Но то, что я увидел, это… Не знаю даже как сказать… Черт, это было красиво! Очень красиво. Кажется, я начинаю понимать, почему этот Забродин был столь востребованной шлюхой. Его, конечно, стоит раз увидеть. Но не больше. Потому что если смотреть такое порно регулярно, то, пожалуй, начнешь сомневаться в собственной ориентации. – Ваши сексуальные переживания меня мало волнуют, – произнес Мурзин, чьи глаза при слове «шлюха» зло полыхнули. – Лучше поделитесь ими со своей женой. – Вряд ли она меня поймет, – хмыкнул безликий. – Хотя, если она вдруг увидит это порно… Боюсь, в этом случае она пополнит число поклонников этого вашего… – К делу, – холодно прервал его Мурзин. – Вы правы. Итак, вы должны подписать документы о передаче акций «Сокоде» некоей фирме. Естественно, подставной. От нее по сложной цепочке акции поступят нашим французским друзьям. На ваше имя будет открыт счет в кипрском банке. Деньги за акции, их будет немного, но все же они будут, поступят на этот счет. Но с него они будут переведены на другие счета. – На счета ваших боссов. Для которых вы сейчас так стараетесь. – В любом случае вы этих денег не увидите, Мурзин. – Надеюсь, вам выпишут вам премию, и ее даже хватит на колготки вашей жене. – Напрасно вы стараетесь меня уколоть, Мурзин, это бесполезно. Итак, после того, как эти операции будут проведены, вы получите свободу. Расследование вашего дела будет приостановлено, и вы сможете уехать из страны. Но о публикации обширного компромата, которым вы располагаете, забудьте. Вас найдут везде, и тогда вас не спасет даже самая мощная охрана. И вашего юного порноактера, кстати, тоже. – Не такой уж он юный, ему скоро будет 23, – пожал плечами Мурзин. – Хотите сказать, что начинаете к нему остывать? – прищурился безликий. – Бросьте, Мурзин, меня вы не проведете. Вы без ума от него, это видно. – Я и не скрываю, – спокойно произнес Мурзин. – И в формуле сделки, которую вы предложили, не хватает ключевой величины: Александра Забродина. Сначала его освобождение. Все остальное – потом. – Вы опять выдвигаете условия, Мурзин? – нахмурился безликий. – Не я создал эту проблему, а вы. Или ваши друзья, французы, не важно, – процедил Мурзин. – Пока Забродин не окажется в безопасности, никакой сделки не будет. – Вот как? – глаза безликого сузились. – Хотите увидеть новые серии горячего порно? Вам понравилось смотреть на сексуальные забавы Нбеки с вашим любовником? А ведь эти забавы могут стать куда более… изощренными. Нбека, похоже, вошел во вкус… Мурзин сжал кулаки, но внешне остался бесстрастным. – Конечно, – проговорил он. – Поэтому я требую, чтобы Забродин был освобожден до того, как мы заключим сделку. Иначе я ничего не подиишу. Он смотрел на безликого и как будто не видел его. Видеосеанс с участием Нбеки и Саши произвел на Мурзина совсем не тот эффект, который задумывался организаторами. Да, сердце Мурзина разрывалось при мысли о том, что его Младшего истязает полубезумный Нбека, что Младший может погибнуть. Но было и другое. Мурзин увидел то, что видел раньше, когда впервые встретился с Сашей в доме на Новой Риге. Тогда над ним «трудился» незабвенный Сидюхин. И тогда в Саше было заметно нечто необычное. Как будто сам он отсутствовал, а было лишь тело: алчное, похотливое, готовое на любые извращенные игры, упивающееся своим унижением. Но тогда Мурзин не придал этому большого значения. Он видел в Саше умелую шлюху, не более того. Однако сейчас он понимал: его Младший и впрямь отсутствовал во время того, что творил с ним Нбека. Присутствовало лишь тело, все такое же похотливое, алчное до извращенных забав. Именно это тело завораживало всех, кто к нему прикасался или им любовался. Но душа отсутствовала, путешествуя по таинственным мирам, скрытым туманами. И Мурзин чувствовал, что в его Младшем проснулась таинственная сила, долгое время дремавшая в глубине бездонных озер. И эта сила воодушевляла Мурзина, заставляла его продолжать сражаться. К тому же, Мурзин надеялся на Михаила, отправившегося в Чамбе. Он знал, что Михаил сделает все для спасения Саши. И у него не было сомнений, что при необходимости Михаил отдаст свою жизнь за Сашу. Ни больше, ни меньше. Поэтому он посмотрел прямо в водянистые глаза безликого и спокойно произнес: – Свобода Забродина – это условие сделки. Без нее ничего не будет. И, само собой, свобода того итальянского парня. Нуцци. *** Казиньяно, май 2008 года – Без освобождения Забродина ничего не будет. И без освобождения Нуцци тоже, – отрезал Йен, с презрением глядя в бесцветные глаза Вертье. – Хм, вы хотите продолжения порнофильма? Вам понравилось? – на лице француза появилась улыбка. – Признаюсь, мне тоже. Пожалуй, впервые в жизни я подумал, что в однополом сексе есть своя привлекательность. Даже чертовски сильная привлекательность. Но вы же понимаете, Хейден, Нбека отдаст вашу русскую секс-бомбу только тогда, когда вы расстанетесь с акциями «Сокоде». – А я убежден, что нет, – процедил Хейден. – Нбека легко отказывается от своих обещаний. Вертье, вы же видели как он смотрел на Александра. Он не отдаст его. Наплюет на все сделки, лишь бы оставить его себе. Он помешался на Саше. – Вы с Мурзиным тоже помешались на этом извращенце, но это не мешает вам вести переговоры, – проговорил Вертье, но в его голосе не было должной убедительности. Йен горько улыбнулся. – Вертье, – проговорил он медленно. – Не я заварил эту кашу с похищением. Теперь вы сами видите: это для вас ничего не решило, только осложнило. – Ситуация осложнилась только для вас, Хейден, – холодно возразил Вертье. – Не думаю, что вы готовы погубить свой бизнес из-за какого-то хастлера, пусть даже чертовски сексуального. А на кону стоит именно ваш бизнес. Ваши амбициозные проекты. Если вы заупрямитесь, то столкнетесь с глобальными проблемами. Против вас объединятся правительства Франции и США. Да и русские с удовольствием подключатся. Ваши проекты их тоже беспокоят, вы для них со своими разработками как кость в горле. Вам не устоять, Хейден. И, кстати, на свет вылезут ваши темные делишки в Чамбе, и боюсь, ваш образ апостола свободы, которым вы так гордитесь, померкнет навсегда. Вы предстанете в образе циничного дельца, который ради своей прибыли устроил кровопролитие в несчастной африканской стране. – Вам хорошо известно, что не я его устраивал! – резко возразил Йен. – Это вы будете доказывать перед телекамерами, когда вам будут задавать вопросы-обвинения. Да еще сопровождающиеся кадрами страданий несчастного народа Чамбе, которого терроризируют банды наемников, и все ради того, чтобы Йен Хейден, называющий себя борцом за права всех и вся, потуже набил карманы. Представьте себе: африканская деревня. Камера показывает сгоревшие хижины, окровавленные трупы. Крупным планом лицо плачущей девочки, оставшейся сиротой. Желательно с плюшевой игрушкой в руках. И тут же ваше лицо на экране. С закадровым текстом: вот он, ради чьих интересов убивают мирных людей, оставляют детей сиротами… Беспринципный лицемер, звонкой риторикой о правах человека прикрывающий свою корысть, готовый, не раздумывая, пролить чужую кровь ради собственной выгоды, ставящий благополучие своего продажного любовника выше жизни тысяч невинных людей. Йен невозмутимо слушал этот поток клеветы, который действительно мог политься на него с телеэкранов, но когда Вертье упомянул Сашу, то Йена взорвало: – Ублюдки! Если вы посмеете облить Александра дерьмом, вы не увидите не только акций «Сокоде»! Я испорчу вам жизнь! У меня достаточно возможностей… – Мы знаем ваши возможности, Хейден, – холодно произнес Вертье. – Наши возможности куда больше. Желаете повторить воздушную прогулку из Рамбуйе? – Вам меня не запугать! – Мы и не хотим вас запугивать. Мы лишь хотим заключить с вами сделку, которая, повторяю снова, не принесет вам никакого убытка. – Моя позиция вам известна, – Йен смотрел прямо в камеру. Вертье на экране усмехнулся. – Ах, да, вы держите в рукаве козырь, – произнес он. – И полагаете, что нам этот козырь неизвестен. Ошибаетесь, Хейден. Нам всё известно. – Что именно? – Йен с виду был совершенно спокоен, но внутри у него все сжалось. – Та, группа которую вы направили в Чамбе. Во главе с Киллерсом, который, как считается, погиб в Москве, но на самом деле жив. И в которую вошли люди Мурзина. Йен молчал, сжав кулаки, чтобы не выдать ярости и нарастающей паники. – Эта группа должна проникнуть в Агазе и освободить вашего драгоценного любовника. Что ж, я вас понимаю, чего не сделаешь ради такого сексуального милашки. Но, боюсь, у вас есть проблема, Хейден. Точнее, у этой группы. Сейчас она продвигается к границе Бенина и Чамбе. Но не уверен, что ей удастся перейти границу. В глазах у Йена потемнело. Он стиснул зубы и сжал кулаки. – И не надейтесь, Хейден, что Киллерса и его головорезов встретят тупые бараны из армии Нбеки. Нет. Будут совсем другие люди. – Кто? – хрипло выдохнул Йен. – Иностранный легион, – с ледяной улыбкой произнес Вертье. *** Агазе, май 2008 года Теперь Сашу и Эма держали в полуподвальной комнате президентского дворца, вполне комфортабельной, похожей на номер в трехзвездочном отеле, а после пребывания в тюрьме казавшейся просто им раем. Здесь была широкая двуспальная кровать, стол, два стула, на которых была развешана одежда, подходившая парням по размерам: футболки, шорты, штаны. И еще стоял шкаф. Когда Саша приоткрыл его, то понял, по какой причине их оставили в президентском дворце: шкаф был забит bdsm-девайсами. Саша прикрыл было дверцу, но сзади послышался тихий голос Эма: – Не закрывай… Я хочу посмотреть. – Ты? Зачем? – несмотря на всю мрачность ситуации, Саша рассмеялся. Слишком уж не вязался облик изнеженного Эма с суровыми тематическими причиндалами. – Эм, это совершенно не твое. Это даже не фистинг. Ты не понимаешь… – Это ты не понимаешь! – глаза Эма сверкнули голубым огнем. Он оттолкнул Сашу и принялся рыться в шкафу, внимательно рассматривая девайсы и амуницию. Саша с интересом следил за ним. Оба они позабыли про то, где и почему находятся, позабыли, что в любую минуту к ним могут войти… Оба слишком устали от происходящего, им хотелось уйти от жуткой реальности, не думать о том, что в любой момент все для них может кончиться – вообще все. Оба хотели спрятаться от давящего, опустошающего чувства обреченности. Вдвоем. – Я хочу стать твоим… – Эм запнулся, переводя взгляд с девайсов на Сашу и снова на девайсы. Осторожно погладил металлический пояс верности. Снова бросил взгляд на Сашу. Взял флоггер, принялся с опаской разглядывать его, и снова уставился на Сашу. В голубых глазах плескалась невысказанная просьба. – Хочу принадлежать тебе. Понимаешь? Ты ведь понимаешь, что это такое. Серые глаза вдруг стали невидящими. Как будто человек ушел в себя, то ли к чему-то прислушиваясь, то ли о чем-то размышляя. Саши снова не было здесь. Был… Непонятно, кто был рядом с Эмом. И Эм, затаив дыхание, ждал. Ждал. Не зная, кто выйдет к нему из серого тумана. И, наконец, он увидел. Человека с холодными глазами. – У нас мало времени, – бросил ему этот человек. – Переоденься. Эм нерешительно взял сбрую. – Нет, – резко произнес Саша. – Нет. Только ошейник. Джоки. Этого достаточно. Сам он живо натянул сбрую, лежавшую в шкафу. Хмыкнул, только сейчас заметив, что на нижней полке стояли и сапоги. В шкафу висели и латексные штаны, но их некогда было надевать. Да и незачем. Достаточно было обуться. Саша задумчиво посмотрел на наручники в глубине шкафа. Эм перехватил его взгляд. Он сам взял наручники и робко протянул их Саше. – Нет, – произнес тот, отбрасывая наручники в сторону. – Обойдемся. Эм завороженно смотрел в его глаза, наполненные холодным светом, смотрел на его пухлые губы, которые умели быть такими нежными, но сейчас были плотно сжаты, смотрел на слегка выпяченный подбородок, отчего лицо казалось надменным. Эму стало жутко, но он хотел, чтобы этот появившийся из туманов незнакомец провел его по своим тайным мирам и признал его своим. Саша слегка подтолкнул Эма, и тот отступил, прижавшись спиной к стене. В широко раскрытых голубых глазах плескались страх и восторг, любовь и преданность, и это нравилось Саше. Да, он хотел, чтобы этот нежный и страстный парень принадлежал ему, чтобы подчинялся ему во всем! В этом желании было темное начало, и Саша знал, что нельзя дать этому началу выплеснуться. Быть хозяином не значит быть мучителем. Хозяин должен заботиться, защищать. Любить. И Саша был готов все это выполнить. Кроме, последнего. Потому что любил другого. Загорелая, крепкая рука уверенно взяла Эма за точеный подбородок, в серых глазах появился хищный блеск и искорки задора. Эм смотрел на Сашу преданно, приоткрыв рот, его грудь вздымалась, словно ему не хватало воздуха. Наконец, пухлые губы по-хозяйски впились в женственные губы Эма, но поцелуй этот был полон не похоти и грубости, а нежности, трепетавшей под спудом страсти и бешеного желания. Эм тихонько стонал, хрупкое тело содрогалось, готовое отдать себя полностью, до самой последней клетки. Но Саша снова отстранился, пристально посмотрел на Эма, улыбнулся – одними губами, отчего улыбка казалась холодной и пугающей, и медленно прикоснулся кончиками пальцев к напряженным соскам Эма. Юношу как будто прошил ток, он тихонько ахнул, вздрогнул от невыразимого ощущения, которое подарило ему это легкое прикосновение. Это прикосновение значило для Эма, может быть, больше, чем самый страстный поцелуй. А Саша смотрел на трепещущего парня. Оба чувствовали, что вот-вот должно произойти нечто важное, что навсегда изменит их отношения. Саша с силой сжал соски Эма. Тот пискнул, но стиснул зубы, мужественно терпя боль. Саша смотрел прямо в голубые глаза. Нет, он не чувствовал удовольствия от боли, которую причинял Эму, он просто холодно изучал его реакцию. В голубых глазах заплескалась мольба. Но это была мольба, не о том, чтобы стальные пальцы, только-только бывшие такими нежными, отпустили его из захвата. Это была мольба о другом. И Саша понял это. Он стал скручивать соски Эма – медленно и безжалостно. Эм не выдержал, ахнул, но даже не попытался вырваться. Наоборот, подался вперед, словно умоляя Сашу делать это еще и еще, и в его стонах сквозь боль стало пробиваться удовольствие – болезненное, неправильное удовольствие. – Да, да… – шептал он. – Молчать, – тихо и властно произнес Саша. Он отступил на два шага, поднял голову и чуть выставил вперед стройную, загорелую ногу, затянутую в узкий сапог, словно давая Эму возможность полюбоваться им – сильным, крепким, желанным. Эм тяжело дышал, его глаза не отрывались от парня, законванного в лед, под которым угадывалось пламя. Тот достал из шкафа хлыст, жестом приказал Эму повернуться, размахнулся и нанес свистящий удар. Нежные ягодицы юноши обожгло, он дернулся, вскрикнул, но остался стоять на месте. Он обернулся, изящные руки сложились в мольбе, глаза снова устремились на Сашу. Саша задумчиво похлопывал хлыстом по блестящему, лакированному сапогу. Он снова – уже не в первый раз – чувствовал, что ему нравится быть доминантом. Эта внутренняя перемена захватывала и пугала. Саша вновь подступил к Эму, взял его за подбородок и властно впился в его губы. Мускулистый живот Саши прижимался к пульсирующему, впалому животу Эма. Саша обхватил Эма за талию и стиснул, словно желая раздавить хрупкого юношу, но тот даже не пытался вырваться, только застонал, прижался щекой к щеке Саши. Тот выпустил добычу, взял хлыст и ударил Эма по спине: не слишко сильно. Затем еще и еще – с каждым разом сильнее. В голубых глазах появилась боль, они затуманились. – Ты мой, – слышал Эм из серого тумана. – Ты становишься моим! – Твоим! Твоим! – повторял Эм. – Ты повинуешься мне. Только мне. – Тебе, тебе! Эму казалось, что он сорвался с высокого обрыва и летит, летит, испытывая и ужас и восторг от этого смертельного полета в бездну, полную клубящегося серого тумана. – Скажи: да. – Да. Да! Да! – выкрикивал Эм, погружавшийся все глубже в серый туман. А потом снова пришла сильная и сладкая боль от скручивающихся сосков, утробное рычание двоих, сильные руки леги на точеные плечи Эма и заставили его опуститься на колени. Перед глазами Эма был член – ровный, крепкий, стоящий. Эм с радостью и жадностью взял его, глубже и глубже, упиваясь солоноватым вкусом, теплотой и пульсирующей в нем жизнью. Он мычал, урчал, лаская член, он насаживался на него по самые гланды, задыхался, но не выпускал изо рта, словно страшась упустить навсегда. Не происходило вроде бы ничего особенного по сравнению с тем, что Эм испытывал много-много раз. Но всё было иным. Эм как будто входил в иной, неизведанный мир. Теперь он был уже не просто одинокой песчинкой в космосе, носящейся по беспредельному мраку без смысла и цели. Теперь он становился частью чего-то большего, занимая свое место, которое у него никто не мог отнять. Эм никогда прежде не задумывался о смысле своего существования. Он просто жил, вот и всё. Но теперь это существование вдруг обретало смысл. И этот смысл был не в сексе – грубом и пошлом. И не в страсти, безудержной и опьяняющей. Смысл был в чем-то гораздо более глубоком. В служении, где секс был лишь символом, не более. Это было странное ощущение: Эм как будто все глубже и глубже погружался в серый туман, но вселенная начинала играть все более яркими красками. Это были не зрительные краски, а краски самого бытия. Как будто все в мироздании становилось на свои места. Все становилось иным, и сам Эм тоже становился иным. Он пока не понимал, в чем именно, но чувствовал, как что-то меняется – бесповоротно и навсегда. Он не лишался свободы, наоборот, свобода, прежде бессмысленная и бесцельная, теперь обретала смысл и цель, и это было удивительно радостное чувство, уносившее во все новые и новые глубины беспредельного пространства. Наконец, в рот Эму ударила мощная, теплая, солоноватая струя, он замычал, не в силах иначе выразить свой восторг. Сейчас свершилось самое главное. Этого не было во время их секса во Флоренции, это было именно сейчас, здесь, в африканской темнице, возможно, на самом краю гибели: Эм стал принадлежать тому, кому хотел принадлежать. Тому, кому он был предназначен. На несколько минут они застыли. Затем Саша жестом приказал Эму сесть на край постели, опустился перед ним на колени, взял у него в рот, и Эм, который уже давно был возбужден, пребывал на пределе, извергся буквально за полминуты … А потом они лежали, обнявшись, на кровати, не обращая внимания на израненные спины и ягодицы, и Эм что-то шептал Саше – что-то бессмысленное и счастливое.