Зеркало Горгоны (СИ) - "Omega-in-exile" - Страница 12

Охрана сообщила, что ее супруг спит в спальне, очевидно, утомившись после очередного бурного секса, а его молодой любовник валяется на диване в гостиной с ноутбуком.

Донесения оказались верны. Прибыв на роскошную виллу и даже не взглянув на окружавшую ее пышную, яркую растительность, проигнорировав великолепный вид на океан, Элен как ураган ворвалась в ту самую гостиную и, действительно, сразу напоролась на ненавистного Кронберга. На стеклянном столике рядом с диваном стоял открытый ноутбук, а сам Кронберг в расслабленной позе лежал на диване, заложив руки за голову, закинув ногу на ногу, и пялился куда-то в пространство. Он был абсолютно голым. Хотя нет, не совсем: на его загорелом, стройном, подкачанном теле все-таки была полоска ткани — узенькие ярко-желтые стринги.

Элен действовала испытанным методом. Она знала, что люди под ее напором и под ее знаменитым взглядом просто ломались. Особенно, если они не ожидали ее внезапного появления. Она не раз прибегала к этому приему: внезапно появиться, устремить на человека «взгляд Горгоны» и, в зависимости от ситуации, либо пригрозить, либо просто что-то потребовать. Да, ей не раз попадались крепкие орешки, которые выдерживали этот первый натиск, но все равно Элен удавалось пробить брешь даже в самых стойких противниках. А сейчас перед ней лежал какой-то развратный сопляк в идиотских пошлых стрингах, расслабленный и уж точно не готовый к бою.

Элен, выпрямившись и нарочито громко стуча каблуками, подошла к дивану, глядя Кронбергу прямо в глаза.

— Слушай внимательно, — произнесла она с каменным лицом, четко выговаривая слова, — ты сию же минуту уберешься отсюда. И чтобы больше не смел попадаться мне на глаза. Внизу стоит автомобиль. Тебя довезут до аэропорта, сядешь на рейс в Лос-Анджелес. Билет для тебя уже куплен. Можешь убираться куда угодно. Твой подряд с берлинским филиалом аннулируется. Радуйся тому, что тебе выплатят неустойку. Но если ты еще раз осмелишься появиться в поле моего зрения, платить будешь ты. И до конца жизни не расплатишься.

— Это с каких-таких хренов-дров? — прозвучало в ответ, и Элен даже не сразу поняла, что к ней обращаются по-русски.

Кронберг даже не сменил позу. Он продолжал лежать, заложив руки за голову и закинув ногу на ногу, лишь презрительно скосил глаза в сторону Элен. В его глазах не было ни тени страха. Только презрение. И ненависть. Ненависть, которая пробрала непробиваемую Горгону до костей.

Элен часто видела обращенные на нее взгляды, полные ненависти. Но эта ненависть неизменно была полна страха, а порой и ужаса. А в серо-голубых глазах Кронберга была ненависть без страха. Чистая, убийственная ненависть. Элен снова с тоскливым отчаянием подумала, что теряется. Этот взгляд лишал ее сил, лишал возможности не только нападать, но и защищаться. Ей казалось, что мальчишка впитывает ее ярость, наслаждается, упивается ею, как она любила упиваться страхом других людей.

Но Элен и не думала сдаваться. Она проигнорировала тот факт, что с ней заговорили по-русски, и произнесла по-английски:

— Ты уберешься сейчас же. Если понадобится, я вызову охрану.

— Сама вали отсюда, шалава, — процедил по-русски Кронберг. — На владимирскую трассу. Помнишь, там, на 101-м километре точка есть, где бляди стоят. Там по тебе давно скучают, ждут — не дождутся. Для придорожной бляди ты стара уже, конечно. Вся в ботоксе и подтяжках. А на ляжках целлюлит уже, наверное… Да, не товар. Но как мамка вполне сойдешь.

Элен застыла. Ее глаза расширились. Кронберг ударил в самое больное место. Она родилась и выросла во Владимирской области, и хорошо знала, о какой точке он говорит. Пусть она сама никогда и не стояла на трассе, но ей еще в детстве прочили именно эту участь. Это было то, чего она боялась и что ненавидела с самого детства. Вся ее жизнь была бегством от этой проклятой точки. Эта точка была для нее символом крушения надежд, крушения всей жизни. И сейчас этот… этот наглый, мерзавец одной фразой ткнул ее именно в эту точку. Именно в нее.

В мозгу Элен как будто щелкнул тумблер. В одно мгновение она, сама того не ожидая, превратилась в ту, которую звали когда-то Ленка-Ермолка.

— А ты, гляжу, сам хорошо это местечко знаешь. Тебя, наверное, там и зачали, выблядок? — прошипела она теперь уже по-русски.

За долгие годы жизни в США Элен стала говорить по-русски не то чтобы с акцентом, но интонационное построение фраз у нее изменилось.

Кронберг рассмеялся — сухо и зло, каким-то каркающим смехом.

— Именно, — метнул он в ответ, небрежно расставив длинные мускулистые ноги и не отрывая от Элен взгляд, так выводящий ее из себя. — Я по твою душу оттуда явился. Забрать тебя назад, в ту жопу, откуда ты вылезла, блядь торфяная.

Элен на несколько мгновений застыла, словно увидев призрака.

А наглец лежал себе в расслабленной позе, ничуть не стыдясь наготы и почесывая свою красивую, круглую задницу. Он бесстыдно демонстрировал Элен свое красивое тело, как обычно это делают бляди, выставляющие напоказ свои прелести перед клиентами.

— Да как ты смеешь, падла сопливая! — Элен, потеряв всякий контроль над собой, подскочила к Кронбергу и влепила ему оплеуху, на что тоже немедленно получила оплеуху, и от неожиданности вздрогнула и даже присела, ошалело заморгав. Давно ей не доводилось получать такого.

— Мразь! Да как ты смеешь! — выдохнула она.

— Тебя-то… Еще как смею, — с уничтожающим презрением изрек Кронберг. — Ты на какие деньги из Торфянска в Москву добиралась? Сосала по дороге у дальнобойщиков? Ну вот и возвращайся туда же. Может, насосешь еще чего.

Элен в бессильной ярости смотрела на этого холеного, ухмыляющегося мерзавца и чувствовала, как к горлу подступают слезы. Она давно уже не плакала. Наверное, лет тридцать. Или больше. И думала, что никогда больше не заплачет. Но сейчас… Этот юный сопляк внезапно и безжалостно стянул корку с затянувшейся раны и теперь безо всякой жалости бил по ней. И… он явно знал очень многое. Знал то, что Элен отчаянно скрывала.

А мальчишка смотрел на нее и всё ухмылялся.

— Тебе не жить! — прошипела она.

— Тебе тоже, — бросил он ей в ответ. — Шалавой родилась, шалавой и сдохнешь!

Элен, красная как рак, бросилась к двери. Она боялась, что не сдержит слезы. Черт, ну как этот сопляк умудрялся так легко лишать ее самообладания? Как? Почему? Она вошла в эту комнату грозной королевой, чтобы раздавить ничтожную вошь, а через пару минут уже вылетала из нее едва ли не зареванной бабой… Вылетала, но не вылетела. Потому что в дверях она столкнулась со своим мужем.

Всклокоченный Том Бреннан вышел из спальни в чем мать родила, то есть даже без трусов, полагая, что в гостиной никого быть не может кроме его любовника. И уж на свою супругу он точно не рассчитывал наткнуться. На заспанном лице Тома появилось изумление, челюсть отвисла, глаза широко открылись, он отступил назад, глядя на супругу так, словно увидел перед собой крокодила с разинутой пастью, и замер, прикрыв горстью свое достоинство. Элен тоже остановилась как вкопанная.

Нелепый и испуганный вид супруга странным образом привел ее в чувство, придал уверенности, а донесшийся с дивана смешок Кронберга, который открыто забавлялся этой сценой, вновь пробудил в ней инстинкты тигрицы. Она снова выпрямилась, подняла голову и, свысока глядя на мужа, властно произнесла:

— Пойдем, нам надо поговорить.

Том, всегда тушевавшийся при общении с женой, бросил на любовника взгляд, полный испуга и даже паники. Он был просто не способен противоречить Элен, она приучила его во всем ей повиноваться.

Кронберг поймал взгляд Тома.

— Твой выбор, Том, — произнес он, улыбаясь по своему обыкновению только губами. — С ней или со мной.

Том замер. Элен поняла: вот он, опасный момент. Момент, когда может решиться все.

— Пойдем, поговорим без посторонних, — резко произнесла она, продолжая смотреть на мужа и избегая смотреть в сторону Кронберга, словно опасаясь, что его проклятый взгляд снова лишит ее сил. — Пойдем, — повторила она, видя, что муж колеблется.