Шарм, или Последняя невеста (СИ) - Билык Диана - Страница 45

Это напоминает мясорубку. Толпа трясется от праздничного куража, писклявые голоса считают секунды до наступления нового года, а меня несет волной, как цунами, что сносит хрупкие дома на берегу.

…четыре, пять…

Меня выносит на парапет, протягивает вдоль, разрывая ткань кашемирового пальто, качает в бешеном ритме. Я зову. Зову свою невесту, но уже не слышу голоса. Только сип. Тихое шипение, что сдавливает гортань и режет, словно я глотнул кусок сломанного клинка.

…три, два…

Впереди косым углом появляется небольшая пустота, свет фонарей преломляется, и я замечаю, как двое высоких ребят в дубленках пристают к… моей невесте.

… один!

Что было дальше, я помню слабо. Меня словно вырубило на долгие сотни секунд.

Два хлопка, и два тела отлетают в сугробы. Лера плачет, жмется ко мне, прикрывает ладонями лицо. Растрепанная, куртка разодрана на плече, руки исцарапаны в кровь.

Мы идем в обнимку к машине. Я ничего не чувствую, кроме желания впитаться в нее, как едкий аромат, прорасти, как повилика, и не отпускать. Просто стать с ней единым целым.

В конце площади, где толпа понемногу редеет, я тяну ромашку к себе и, после жадно-глубокого поцелуя с привкусом соленых слез шепчу пропавшим голосом:

– Люблю…

Домой добираемся молча, изредка поглаживаем друг другу ладони, переплетая пальцы. Мне кажется, что я боюсь разрушить миг счастья, а Генри старается не переборщить с искренностью. Ему это слово, завершающее его фразу у елки, далось трудно, я знаю. Не могу верить, но верю. До того верю в его любовь, что между лопатками пробиваются крылья и мешают мне сидеть. Я будто взлетаю, упираюсь затылком в потолок машины, боюсь пробить крышу и выпорхнуть в открытый космос.

– Веришь мне? – говорит Генри на ухо, пропуская меня в тихий, застывший в темноте, дом.

– Верю…

– Я хочу, чтобы ты была со мной всегда.

Не буду сейчас ломать себя, не буду смотреть, как шарм завивается вокруг нас плотным коконом и думать, что все слова жениха навеяны магией. Я не стану жить зыбким Завтра, где любовь раскрошится на черепки, и мое сердце лопнет от боли. Не хочу осознавать, что Здесь и Сейчас – просто иллюзия, временное счастье для нас двоих. Я просто буду идти дальше без всяких страхов.

– Генри, я люблю тебя, – смотрю в его золотистые глаза, перебираю каштановую челку, трогаю крепкие мышцы на плечах. Любуюсь его фигурой, распахиваю пальто, измазанное снегом и кровью, и обнимаю за широкую талию. Влипаю.

– Так быстро… Невозможно. Мы с тобой сошли с ума, – он шепчет, целует, едва прикасаясь к коже.

– Пусть. Разве плохо сойти с ума и просто жить? Тебе хорошо со мной?

– Ромашка… – он опрокидывает затылок на стену и притягивает к себе. На щеке горит сочный румянец. – Я столько тебе рассказать должен, но не могу. Доверься мне, дай немного времени.

– Мне не нужны твои тайны, своих хватает.

– Шарм? – уточняет Север и прикусывает волосы. Он часто так делает. Без боли показывает, как любит запах и вкус моих прядей. Так же как и я люблю трогать его челку, тянуть, дергать, пропускать сквозь пальцы. Это какой-то фетиш друг друга.

– Не нужно… об этом… Генри, шарм не повлияет на мое решение быть с тобой, пока возможно. Даже если будущее окажется жестоким, я все равно пойду дальше.

– Не веришь, что мои слова – правда? Думаешь, что все это отрава, морок, дурман?

Утыкаюсь носом в его грудь и киваю-мотаю головой.

– Так было всегда, Генри. Ты не виноват. Даже если все пройдет, ты тут не при чем. Я не стану винить. Мне хорошо с тобой, а потом… пусть горит ясным пламенем наше Потом.

Ласковая ладонь согревает щеку, приподнимает лицо, горячие пальцы скользят по губам.

– Я. Тебя. Люблю. И никто и ничто не сможет меня переубедить в обратном.

***

И следующие два с половиной месяца пролетают, как щелчок пальцев.

Проблемы с Арктикой забирают все свободное время жениха, но он по-прежнему ласков и внимателен ко мне. Я стала замечать, что дни, когда мы не занимаемся любовью, забирают у Севера очень много сил. Он постанывает во сне и к утру кажется бледной молью, ходит по стеночке и прячет под отросшей челкой темные круги возле глаз. Каждое мое недомогание или месячные заканчиваются тем, что жених просто волочит ноги в конце периода. И расцветает, стоит только нам сблизиться.

Я давно поняла, что наши отношения не так просты, как мне казалось, что те две недели, после смерти отца – были для Генри настоящим испытанием. Жизнь любимого привязана ко мне, будто кто-то канатом стянул наши души и тела. Не знаю, как и почему, но привязана. И мысли все время возвращаются к его «проклятию», о котором он наотрез отказывается говорить.

А еще я взялась преподавать танцы в «Тайном желании». Ради Севера, ради себя, ради нас двоих. Эти дети – настоящее чудо. Они ласковые, нежные, верные, немного пугливые, немного мрачные, но как же они отдаются каждому движению и тяжелому упражнению. У некоторых слабое зрение, кто-то плохо слышит, кто-то с обожженным лицом. Для них каждый шаг под музыку – подвиг, как и для меня уроки – испытание. Страх танцевать не прошел, я просто поборола его, заставила замолчать свою неуверенность ради детей. И нашла в этом успокоение и силу.

Март приходит в обнимку со снегом и солнцем, яростной капелью и звонкими ручьями. До пятнадцатого числа я расслабляюсь, верю в свое личное радужное будущее и настоящую семейную жизнь. Ведь до конца трех месяцев помолвки остается всего неделя. Семь дней, и все круто поменяется. Немного страшно, немного трепетно, но я гоню негатив от себя подальше, ведь счастье стало необъятным и плотным. Таким широким, что мне кажется, однажды оно разойдется по швам и разлетится на куски.

О шарме и реальности я вспоминаю только, когда одним вечером у Генри в кармане оживает телефон.

– Женя? Я уже отдыхаю. Почему так поздно? – Север ворчит, притягивает меня к плечу, укрывает одеялом, привычно запускает юркие пальцы в мои волосы, прикусывает прядь. – Что?! – и подскакивает, делая мне больно. – Извини, – шепчет и быстро выбирается из кровати. – Да, я сейчас буду… – говорит напряженно, поглядывает из-под темной челки. На ходу из комода достает футболку и джинсы, кивает собеседнику и допрашивает: – Во сколько случилось? Два часа назад? Женя, я же говорил проверить все еще раз! Забыл он… Только Яся пострадала? Да! Да… Женя, без паники… Разошлись уже все? Да, едь в больницу, я скоро буду. Да плевать на школу, с ней потом разберусь. Отбой!

Я чуть не слетаю с края кровати от шока, когда слышу знакомое имя. Хватаю с тумбочки мобильный телефон и нахожу страницу подруги. В сети была четыре часа назад, последние картины темные, мрачные. В основном на тему разбитой любви. Всякие стрелы, расколы в груди, трещины в небе, тугие ленты в крови, черные сердца. И ни одного комментария мне, даже не прочитала мои сообщения. Я пыталась с ней помириться, пыталась понять, стучалась, шла навстречу. Даже блоги выпускала с «намеками», но подруга как-будто не слышала. Первый месяц я бесполезно билась в стекло ее равнодушия и обиды, а потом просто оставила ее в покое. Решила, что так правильно. Насильно мил не будешь.

– Лера, ты слышишь? – Генри сдавливает плечо и целует меня в висок. – Мне нужно уехать. Когда вернусь, не знаю. В южной школе пожар случился.

– Я с тобой.

Он немного отодвигается.

– Зачем? Нет, отдыхай, не хочу, чтобы ты переутомлялась и видела все это. Пострадала одна девушка, а очаг уже потушили.

– Я поеду. Я ее знаю.

Он смотрит на меня несколько долгих секунд, потому прикусывает губу и подбрасывает в ладони телефон.

– Хорошо. Только собирайся быстро, – и уходит в ванную.

Я вытягиваю с полки свитер и стрейч-джинсы. Надеваю быстро, справляюсь со рваным испуганным дыханием. Чтобы найти чехол для телефона, лезу в тумбочку и натыкаюсь на противозачаточные. Генри еще в январе купил, попросил не пропускать приемы. Было немного не по себе от его решения, но я согласилась. Если шарм испарится, я хотя бы не буду воспитывать ребенка одна. Но с другой стороны, кровинка от Севера – это для меня только счастье, даже если всю жизнь придется носить клеймо «мать-одиночка».