Наследие Евы (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner" - Страница 24

— Тиш, ты?.. — и Стах снова теряет способность с ним говорить.

Тим прячется за тонкой рукой, словно не хочет его видеть. Он думает сбежать. Стах срывается с места. Преграждает дорогу. Едва Тим сдвигается на миллиметр, он опережает, лишь бы не отпустить. И он просит о помощи, он умоляет:

— Да объясни же, что с тобой происходит…

Тим не будет объяснять. Тим пытается уйти. Стах снова и снова — не дает ему сделать шаг.

Тим, как маленький мальчик, падает на корточки и закрывает лицо руками. Вышел из строя. Спрятался. Убежал.

Стах опускается следом за ним, думает тронуть его плечо. Тим, как сплошной оголенный нерв, реагирует раньше — и дергается, хотя еще не коснулись пальцы — и они не касаются, а замирают в воздухе.

Тим складывает руки — лодочкой, прячет нос. Выдыхает шумно. Застывают его глаза. Он не спрашивает, он — обвиняет:

— Зачем ты пришел?!..

И Стах, опешив, стискивает зубы. И начинает злиться. Но ему нечего предъявить. И только крутится в голове какая-то каша: «Я-переживаю-схожу-с-ума-мы-что-нибудь-придумаем-я-все-исправлю».

— Зачем?..

Стах не знает, что Тим хочет от него услышать. Не понимает, что должен ему сказать.

Тим замирает. На паузе. Выключает что-то внутри — и запирается в своей раковине, где его — затопило. Он поднимается. Стах — за ним. Тим пытается обойти. Пихает.

— Пусти.

— Нет.

— Пусти меня, Арис. Дай мне пройти.

— Нет.

Раковина дает трещину:

— Да что ты такой?..

Стах удерживает Тима. Они возятся посреди коридора. Тим толкается. Стах пытается его захватить. Как крепость. Чтобы сдался.

Тим вырывается до последнего, пока Стах не прижимает его к себе, уткнувшись носом ему в плечо и зажмурившись…

И Тим замирает.

Они оба.

Какие-то две секунды — только звенит, шумит, грохочет — тишина.

Потом Тим прерывисто хватает воздух ртом — у самого уха. Стах стискивает его крепче. Злится на него за то, что он — «такой». И боится, что Тим спросит. Что-нибудь. Что угодно.

«Арис, почему?.. не по-настоящему?..»

А он снова не сможет — ответить.

Тим медленно — касается в ответ. Обнимает, запутавшись пальцами в чужих волосах.

Стаха обдает жаром. Стах входит в костер. Нет, это очень здорово — Тима вот так держать. Но в том и загвоздка. Господи, лишь бы не встал.

Стах отстраняется первым. Проверяет, как Тим. Успокоился или нет. Спрашивает шепотом:

— Хочешь — в библиотеку?

Тим глотает остатки обиды и слабо кивает.

V

Они плетутся по коридору. Они не говорят о том, что случилось. Стах решает увести Тима — и обезопасить на урок. Не больше, не меньше. Пока у них перемирие. Не больше, не меньше. И он спешит.

Тим отстает. И — касается, вынуждая — замедлиться. Смотрит на руку Стаха, трогает напульсник пальцами. Спрашивает шепотом:

— Это зачем?..

Стах поддается чужому темпу, чужому тихому тону. Сбавляет скорость, сбавляет громкость. Отвечает таким же шепотом, словно у них — секрет:

— Там была кнопка… Чтобы обезвредить фугас. Как у тебя. Только стыднее…

Тим поднимает взгляд. Всматривается в глаза. Что-то пытается найти. Стаху не по себе, и он задирает напульсник — чтобы остановить, отвлечь. Тим отвлекается. Зависает. Возвращает ткань обратно, прячет. Обнимает пальцами… и, помедлив, осторожно опускает их вниз, щекочет ладонь. Стах стискивает пальцы, а они — в ответ. И вдруг получается, что Стах с Тимом идут за руки. Но они делают вид, что нет. Или это Стах делает…

— А фугас разве можно обезвредить?..

— Нет. Вообще-то, нет. Приземлится — и взорвется. Обезвредить в моем случае — это как накрыть собой гранату.

Тим кивает. Держать его неловко, так что Стах планирует отогревать холодные пальцы в ладони. А Тим — переплетает их с чужими.

Как это, блин, получилось?..

А Тим еще говорит, как будто ничего такого:

— Коля, наверное, у Баранки? Объяснительную пишет…

— У зама, что ли? — усмехается. — Она вроде Баранова.

— А еще круглая и сухая. Ну, сухая — это в разговоре…

— Это кто придумал?..

— Это в классе…

Стах перестает улыбаться. Тим сникает. Снова начинает тонуть… и через несколько шагов он шепчет почти обреченно:

— Не хочу, чтобы ты видел…

Стах перестает париться о том, каково — держать Тима за руку. Возвращается во что-то будничное, во что-то склизкое и темное. Ах да. Это трясина. И она затягивает его вниз.

Стах сжимает костлявые Тимовы пальцы — они режутся, чтобы его собственные — пульсировали и ныли. Стах бы понял. Он никого и никогда не старался понимать так. Если бы Тим сказал.

— Помнишь, как ты был у меня дома?

Тим поднимает вопросительный взгляд. Стах говорит:

— Никто не был, а ты был.

Стах тоже не хочет, чтобы кто-то видел, как он живет, чтобы кто-то знал о нем, о его семье… Все знают. Каждый второй может подойти и спросить: «А правда, что твоя мама?» Тим знает больше прочих. Тим видел изнутри.

Иногда Стах мечтает начать с нуля и притвориться, будто он — нормальный, будто он может пригласить кого-то в гости, будто нет чужого осуждения, будто он ни в чем не виноват, когда он — кругом виноватый, хотя, в общем-то, все, что он сделал, — родился.

Стах бы понял. Если бы он только сказал.

Тиму хватает. Хватает короткого: «Никто, кроме тебя». Он принимает. Стах, может, наконец-то пробился, может, они наконец-то нашли какое-то единение между двух «трясин».

И от этого единения небо на них не рухнуло. Земля не разверзлась. Они идут по коридору, и время не замерло, и в классах уроки. Стах выдыхает — и позволяет себе — всего-то/даже/боже — держать Тима за руку.

========== Глава 14. Петля молчания ==========

I

Тим притихший и послушный. Можно спрятать его где угодно, можно даже — от целого мира, можно хранить большой страшный секрет.

Стах заглядывает в библиотеку, убеждается, что Софья занимается книгой, хочет проскользнуть внутрь, а Тим вдруг оживает и удерживает. Стах оборачивается на него. Спрашивает шепотом:

— Ты чего?

— Не хочу допросов…

Стах медлит.

— В северное крыло?

Тим кивает. Стах уводит его за собой. Тим плетется снова притихший и послушный. Пока не начинает замедлять шаг.

— У тебя не будут неприятности из-за меня?..

Стах держит Тима за руку и думает, что за такие фокусы дома скажут, что дома-то у него больше нет. Тим — возвращает в локальное:

— Ты урок прогуляешь…

Ну, это тоже так себе…

Стах усмехается.

— Мои неприятности бывают без причины. Будет причина. Для разнообразия.

— У твоей мамы случится истерика… если она узнает.

Сто процентов.

— Так, ладно, Тиша. Давай мы с тобой договоримся. Если я что-то делаю, я готов на последствия.

— А я этого стою?.. последствий?

Стах усмехается. Переделывает фразу из «Малыша и Карлсона, который живет на крыше», кладет свободную руку на сердце и говорит с придыханием:

— «Ни за какие последствия в мире мы не согласились бы расстаться с тобой. Ты же и сам это знаешь».

Тим опускает голову и улыбается.

— Давай, спроси меня про сто тысяч миллионов криков…

— Арис, это ужасно… — канючит Тим.

— Ты ломаешь мне сценку, — возмущается Стах. — Давай же.

Тим качает головой отрицательно.

— Эх ты, Малыш…

— Хуже только сто тысяч миллионов ударов…

— Нет, я же Карлсон, я улечу.

— Ты не Карлсон, Арис…

— Это все потому, что у меня нет пропеллера? А если я сконструирую?

— Нет… — Тим пытается удержать улыбку. Пытается так старательно, что у него выходит, и он вспоминает: — У меня в детстве была книжка. С тремя повестями о Малыше и Карлсоне. Пока я не решил сушить в ней листья…

— Зачем?

— Это было осенью, — отвечает Тим, как будто теперь-то все стало понятнее.

— Так зачем тебе понадобились листья?..

— Ну… они вроде красивые…

— И все?

— А что еще?..

— Не знаю. Какой прок от высушенных листьев?