Наследие Евы (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner" - Страница 23

Раздается звонок. Группка ускоряется. Одного поймал дежурный, отчитывает за беготню. Коля, опустив вниз голову, проходит — и возвращает себе прежний темп.

Потоки мальчишек и девчонок в изумруде — спешат навстречу и плывут вместе со Стахом по течению. Он продирается через них и силится не потерять добермана из виду. Высматривает его, привстает на носки…

Коридоры пустеют… Стах крутится вокруг своей оси: он всех упустил.

IV

Дверь хлопает в южном крыле. Хохот. Стук шагов. Бег по коридору. На лестнице — эхом учительский голос. Кого-то отправляют за допусками на урок. Стах спускается вниз и прячется.

Ждет, затаившись.

Все затихает — и он отправляется туда, где, как ему кажется, был шум. Находит Колю и собирается выдохнуть. Ровно до того момента, как тот начинает дергать ручку в кладовку — и не может открыть. Коля прислоняется ухом к поверхности двери. Потом снова дергает ручку. Потом влетает в дверь боком. Она не поддается.

А у Стаха… странное чувство, что такое уже было…

Он отнимается с места со странным ощущением нетвердого пола, нетвердых ног. Он выходит из укрытия и подходит ближе. Коля замирает. Несколько секунд они смотрят друг на друга в полном молчании.

И Коля отступает.

С другой стороны двери — удары. Кто-то колотит ладонью по ее поверхности. Крутится ручка. Стах хватается за нее и прижимается ухом к двери:

— Тиша?..

Все замирает только на секунду. Потом Тим пытается произнести имя Стаха — и не может, пытается просить — и не выходит. Он бьется в дверь, как мотылек — в стены банки. Стах приоткрывает рот, но не делает вдоха.

Коля спрашивает:

— У тебя есть что-нибудь острое? Что-нибудь, чем можно вскрыть замок…

Стах уставляется на него. Тим дергает ручку, он чувствует — обхватив ее со своей стороны. Он не движется. Не мигает. Словно вопрос выбил из него жизнь. А потом — он срывается, толкает дверь. Снова. И снова. Пока дерево, хрустнув, не проламывается металлом. Он пропускает свет в темноту кладовки и видит Тима… видит его перепуганным, видит, как он задыхается и оседает на пол, на корточки.

И Стах замирает. Без понятия, что — дальше. Он ворвался, но что дальше?..

Он отпускает дверь. Она отклоняется в сторону со скрипом в полной тишине.

Тим. Это был Тим. Его просто отловили, ради забавы, подстрелили, посадили в клетку. Как зверя.

Коля наблюдает за Стахом, а тот не может двинуться с места. Тогда он сам делает шаг. Стах ловит его в фокус — и проходит первым, оставляет замершим позади. Стах оседает перед Тимом на колени. И он не знает, он чувствует, что с ним. Как это унять? Как это прекратить? Он не понимает, что сказать, что он — может.

Он боится Тима коснуться, как хрустального, медлит… и все-таки обхватывает его лицо ладонями, заставляет посмотреть себе в глаза. Тим цепляется за его руки ледяными влажными пальцами, стискивает. До боли.

Стах обещает. Клянется ему взглядом.

Все в порядке.

Все будет в порядке…

Он смотрит в обезумевшие глаза. Они наливаются влажным блеском.

А потом обрывают контакт. Тим запирает синеву за веками. Он делает судорожный, но уже — полноценный вдох. И Стах осознает, что вообще не дышал.

Тим заваливается набок — может, чтобы сесть. Ощущение, что падает. Или не он. Или это что-то глубоко внутри. Слабеют его пальцы, просят — прикосновением — поднять ладони, закрыть уши. Чтобы весь мир замолчал. Как будто тишины недостаточно.

Тает айсберг. Бежит по щеке капля. Стах ловит ее большим пальцем. Тим пытается отвернуться, пытается — выскользнуть, пытается — закрыться руками. Вытирает лицо костяшками и тыльной стороной ладони. Это так по-кошачьи… Стах почти — усмехается.

Стучат каблуки. Коля прикрывает дверь — и уходит им навстречу.

Кладовка погружается во тьму. Тим стискивает Стаха — и у него снова срывается дыхание. Нет шанса — пообещать ему без слов, и голос возвращается к Стаху:

— Я здесь.

Тим напряженно леденеет в руках, а потом — начинает вырываться, отталкивать. Стах не хочет, чтобы леденел, чтобы вырывался, отталкивал — не хочет. Ищет Тима в темноте, на ощупь — углы косточек, изгибы тела. Ловит его, забирает себе. Тим вдруг замирает, как контуженный. Стах шепчет:

— Все хорошо.

Расслабляются руки, которые упирались в грудь, пытались отстранить. Стах повторяет:

— Все хорошо.

Тим подпускает, и Стах валится в плен этих холодных рук, которые — пытались отстранить, а теперь прижимают — к горячему телу. Ледяной нос падает в ямочку между ключицами — и вызывает волну дрожи и тепла.

Стах зажмуривается. Пытается вспомнить, как он вытаскивает себя на поверхность.

Потому что молчать сейчас — не выход. Ни в коем разе. У него под ребрами такое жуткое ощущение плотного сгустка боли, как будто Тим воткнул в него нож.

Стах спасается неровным голосом:

— Знаешь, — и кривой дурацкой усмешкой, — что я делаю, когда меня накрывает?..

Тим не отзывается. Едва ли Стах ожидал. Может, это нужно ему самому. Сказать Тиму. Что он в курсе. Что Тим не один. Что Стах не один.

— Я утешаюсь тем, что уеду. Уеду — и все это останется, а я с собой ничего не возьму. Я куплю билеты на верхнюю полку, лягу, буду смотреть, как отдаляется это место, чтобы чувство во мне — чувство, что разрывается фугас — сходило на нет. Я буду следить и слушать, как все прекращается. Хочешь: верхняя полка — твоя? — Стах снова пытается усмехнуться, будто оно — несерьезно.

Что-то хреновый из него актер в ответственные моменты.

Стах осознает, что это дохлый номер. Притворяться. Он перестает. Ему приходится отодрать с лица маску. Он обещает Тиму, он обещает и понижает тон:

— Ты будешь смотреть на дорогу, пока не станет казаться, что небо за нами бежит — и не может догнать. А когда мы приедем, там, на перроне, нас встретят бабушка с дедушкой. Они спросят, как мы доехали. Мы что-нибудь соврем, чтобы не сойти за сумасшедших. Потом сядем в машину. Они будут говорить о всякой чепухе, а за окном — Питер. Питер — это город с историей, не то что здесь — бетонные коробки. Там такая архитектура, словно каждое здание — дышит. И вопреки расхожему мнению, всякий раз, как я приезжаю в дождливый Питер, там всегда светит солнце. И когда ты войдешь в квартиру, а она — на солнечной стороне, там будут такие большие окна, словно весь этот город — в солнце — сможет поместиться в одной нашей комнате. И когда мы приедем туда, ничего отсюда мы не возьмем — и ничего из этого там не будет. Только Питер. Только солнце.

Тим сидит очень тихо. Близко. Жжется в носу, ломит в груди. Стах касается мягких упругих волос губами, тонет — в запахе. Чувствует, как скользит. По обрыву. Вниз. Сейчас возьмет и сорвется. В пропасть.

— Арис?.. — Тим шепчет снизу и хочет — подняться, хочет, чтобы он опустил голову.

Стах отбивается, почти просит:

— Легче?..

— Арис…

— Давай отсюда выходить, хорошо?

Стах отстраняет Тима, извлекая себя из пожара. Поднимается, тянет с собой. Открывает дверь, пропускает вперед, выходит сам. И когда Тим, весь обожженный, замирает, Стах уставляется на замок.

Все-таки вломился… И он усмехается.

А потом встречает взгляд Тима — затравленный и как будто вопросительный. Пытается ему улыбнуться. У Тима странный вид. Словно чего-то ждет…

— Что?.. — Тим прочищает горло. — Что ты здесь делаешь, Арис?..

— Тебя вызволяю, — таким тоном, мол, разве не очевидно, таким тоном, когда дрогнула усмешка.

Тим размыкает и смыкает бледные губы. У него очередной приступ — отчаяния и боли. Стах просит его:

— Тиша…

Тим хрипло шепчет, проглотив половину звуков:

— Что ты здесь делаешь?

Стах замирает в тупике. Не может с ходу сказать, что здесь делает. Потому что он не шел мимо, не заметил случайно. Он выследил — одноклассника, о котором Тим рассказал, которому — Стах разбил нос. Он выследил, чтобы знать: Тим в порядке, он ни при чем. Тим не в порядке и Тим при чем. И Тим кривит лицо, как будто сейчас расплачется.