Озабоченный (СИ) - Митрич Влад - Страница 46

- …квартиру брать собралась, переезжать туда со своим… ты меня слушаешь, Петь?! – Катришка обернулась и заметила, что я где-то далеко… я расслышал лишь последние слова и вышел из нахлынувшего транса.

- Что? А, да, слышу… нормально всё, Катришка…

- Вот и я говорю, нормально! Раньше не могла рассказать, что ли? За маленьких нас считает, психику нашу, видите ли, бережёт. Отнеслась бы ко мне как к взрослой и не было бы ничего, не стыдилась бы я после… правда, Петь?

- Правда… взрослая ты моя… - я тряхнул головой, окончательно избавляясь от видения – реального до умопомрачения. Возбуждение тоже утихомирилось. Без выброса. – Но волосы надень и не снимай. Не удивляйся и не морщись, дело серьёзное с Веркой, против неё, возможно, только этот амулет поможет…

Катришка глядела непонимающе. Я тяжело вздохнул и начал сначала, с визита к знахарке. Закончил, выдав версию, что другая сильная ведьма взяла в воспитанницы Верку и с её помощью ищет старого врага-подругу, которой в живых уже нет, а подозрения падают на Катришку, потому что только в неё первая ведьма могла переселиться, поэтому она в опасности.

- Знаешь, Петь, - сказала сестра серьёзно, после долгого размышления. – Ты вроде всё разжевал, но один чёрт вышло так, будто высшую математику первоклашке объяснить пытался. Нихрена я не поняла, если честно, но тебе верю. Надену волосы и буду настороже. Но почему-то мне кажется, что нас с мамой защитишь ты.

- Я постараюсь, Катришка, - сказал я и потрепал сестре волосы. Она не отстранилась. – Но на твою помощь рассчитываю, - добавил, чтобы не расслаблялась. – И запомни, если не знала, под действием волос Афродиты клиент пообещает всё что угодно, но выполнить сможет лишь то, что не будет противоречить его интересам. Квартиру, допустим, вряд ли на тебя перепишет, а поклянётся, разумеется. Ну и так далее.

- Кого ты учишь? Я чувствую, что можно требовать, а что бесполезно… ладно, я зубы чистить и спать.

А я решил заняться собой. Собственной защитой и, возможно, нападением. Рассудив логично, предположив, что в мире божественных сил причинно-следственная закономерность сохраняется, положил свой кожаный браслет с янтарём в алтарь Земли-Матери и задумал обратиться к богам силы Ян, как бы их ни звали. Обеспечила предыдущая молитва накопление мужской силы в наплечном амулете? Обеспечила. А находился тот янтарь в этой же древней чаще с непонятным орнаментом? Находился. Значит, ведьма темнит и алтарь не совсем тёмный, но и чуточку светлый. А возможно она искренне заблуждается, а не утаивает. В любом случае рисковать надо. Интуиция вопила, что задуманное смертельно опасно, но в то же время подталкивала к свершению, иначе потеряю всё – боги благоволят исключительно смелым.

На лбу выступила предательская испарина, внутренности от ужаса слиплись, колени от страха тряслись, но голос звучал уверенно и ровно.

- О, Боги Сияний и Ветра, молю вас принять мою жертву; молю и прошу вас устроить обманку для взгляда чужого, а также желаю построить стену от вреда колдовского; молю предоставить мне средство – погибель для Лунной невесты. Не много прошу я, о, Боги – великие силы Природы, посколь велика моя жертва – вся кровь из горячего сердца. – Волосы на голове встали дыбом, когда я, помимо того, что услышал собственный голос, издававший ломано-гортанные звуки, похожие на птичий клёкот, так ещё и кровь на янтаре вместо того, чтобы всосаться, вскипела, а в пузырьках стали чётко проглядываться меняющие друг друга страшные рожи…

Боль рвала на куски и это продолжалось вечность. Меня жевали, жгли, морозили, резали, выплёвывали в жерло вулкана, где я задыхался. Я мечтал умереть и умирал бесконечно, испытывая дикий, застывающий в жилах ужас…

- …хватит, хватит, - бессильно прошептал я, когда в очередной раз почувствовал боль. Глаза намокли предательскими, трусливыми слезами… лишь через некоторое время пришло осознание, что боль идёт от банальных пощёчин, а из невообразимо далёкого далека, из глубин соседней галактики доносились женские голоса, постепенно идентифицированные мной как Катришкин и мамин.

Испытанное облегчение описать невозможно. Я жив – этим сказано всё.

- Вставай, сынок, поднимайся! - истерично голосила мама. С её щёк, даже не с глаз, слёзы бежали ручьями. В припадке безумия она тянула меня за руки, а я, оказывается, болтаясь сосиской, сидел на полу. Катришка, стоя на коленях, своим плечом подпирала моё вялое тело и замахивалась для новой пощёчины.

Я, с трудом подняв свинцовую руку, неуверенно перехватил сестрино запястье.

- Хватит... – прохрипел я и наконец, был услышан. Женщины облегчённо охнули, обняли меня и разом загомонили.

Общий смысл угадывался такой: я – дурак и сволочь, сам чуть не умер и их чуть в гроб не загнал.

- Как ты себя чувствуешь, сынок? Может, скорую вызвать? – слезами промочив мне половину лица, под конец причитания спросила мама.

Я повернул голову и поймал мамин взгляд. Её покрасневшие от плача глаза были полны тревоги.

- У меня всё хорошо, - как мог твёрдо проговорил я. – Иди спать. Ты уснёшь спокойно и безмятежно, утром о происшествии забудешь.

Мама молча встала, развернулась и, вытирая руками лицо, пошла к выходу из комнаты. Судя по тому, что она была в ночнушке, сейчас стояла ночь.

- Сколько времени? – спросил я у сидящей рядом, продолжающей обнимать меня за шею сестры.

- Не знаю, - всхлипнув, ответила она. – Я прибежала в час ночи. Как я испугалась, бо… братец ты мой! – на запинку в «боже мой» я автоматически обратил внимание, она, похоже, не заметила. – Здорово ты маму отослал… - произнесла уже спокойно.

Разжала объятья. Сдвинувшись на пятки, села удобней на попу, от меня отстранившись. Руками размазала сопли. Осмотрев ладони, решительно вытерла их о собственную ночную футболку, которая до верха бёдер доходила. Недолго думая, дополнительно высморкалась в полу. До середины осени, до сближения с Леной, эта ночнушка была моей повседневной одеждой.

- Я только-только заснула и вдруг меня как подбросит, - заговорила она ровным тихим голосом. – Тревога жуткая мучает и тянет к ним, к волосам, будто если сейчас их не надену, то всё, мир в тартарары провалится…

- Забегаю в твою комнату, а там ты на полу ничком лежишь. Я к тебе наклоняюсь, трясу – ноль реакции. Прислушалась – не дышишь. Меня как шилом в задницу по самую рукоятку. Лечу к столу, выхватываю шкатулку… могу поклясться, сама распахнулась и волосы сами на руки налезли. Прыгаю к тебе и давай по заднице колотить, не считая. Пока ты не захрипел и не закашлялся, словно воды нахлебался, била и била. Ты дышать начал. Я снова трясти – бесполезно. Попыталась тебя перевернуть, а ты тяжёлый, чёрт. Я тогда по лбу себя, дуру, стукнула, свет включаю и за мамой… дальше мы тебя подняли…

- Спасибо, сестрёнка… - тихо поблагодарил я и чисто механически, чтобы отвлечься от бушующих в душе переживаний, продолжил. – Волосы… в доме трое, не должны они…

- Это ты мне говоришь? - горько усмехнулась Катришка. - Только у амулета иное мнение. Да и вообще, разве они подействовали? Если не считать того, что с того света тебя вернули…

- Спасибо… я на самом деле умирал, без дураков.

- Я видела. Ты был мёртв. Мама прибежала, заохала и я только тогда осознала, только тогда меня проняло, только тогда заревела белугой.

Я промолчал. О чём говорить? Дурак я… наверное. Душевная буря постепенно утихомиривалась, но накатывалась, нарастая, новая волна, паническая, - приходило полноценное осознание того, что я чуть не погиб. Да чего там! Я, мать его, умирал!

- Петь, а ты когда успел вазу почистить? – спросила вдруг Катришка.

- Что? – переспросил я, не понимая. Какая такая ваза, когда я еле выжил!

- Обернись и посмотри на стол.

Я нехотя обернулся. И обомлел.

На поверхности компьютерной мебели рядом с закрытым ноутбуком и открытой шкатулкой из-под липких волос Афродиты сверкал блестящий и гордый, как новенький самовар, алтарь забытого бога. Точнее, как я убедился, богов. Чётко выделился орнамент – ободочный узор из ломано-клиновидных линий без намёка на буквы или иероглифы; исполненный небрежно, будто ребёнок зубилом баловался. Да и сама медная посудина была далека от штампованного совершенства – оставаясь кривоватой, местами помятой. Зато, несмотря на угадывающуюся древность, выглядела заново родившейся и, готов поспорить, источающей презрение ко всему, ко всем скопом и к каждому лично.