Мой чужой король (СИ) - Вознесенская Дарья - Страница 14

Я встала и распрямилась, больше не стесняясь. Не так, как стояла перед ним ночью, сжавшаяся в страхе.

Смертники не стесняются. И не боятся — точно уж не того, что увидят их наготу.

Дала рассмотреть себя полностью, а чтобы было лучше видно клеймо, откинула волосы назад, презрительно усмехаясь.

В его черных глазах теперь не пропасть.

…Лед.

— Дочь Асвальдсона. Хорошая попытка… но ты проиграла,

Он не спрашивал — утверждал.

А я испытала очередное потрясение. Откуда… как он понял? Вряд ли в его каминной зале — если таковая вообще была в далеком Черном замке — висел мой портрет или он интересовался мной.

Меня предали? Бред. Тогда бы он не допустил до себя. Знал обо мне и слышал историю моего происхождения? Тогда он должен был изучить своих будущих врагов досконально. Запустить в их крепости своих людей, подкупить… Неужто так и сделал? И тем и объясняется его успех?

Ах, если бы я смогла рассказать об этом…

Получается, он что-то слышал о моем отце и его детях. И сопоставил факты — и рыжий цвет волос, и мать-чернокнижницу, которая передала мне некоторые способности…

Или не передала. Иначе почему он дышит?

Пока я думала, Ворон препарировал меня взглядом, от которого все внутри леденело. А потом встал и навис надо мной, так что я могла теперь рассмотреть искринки льда в его черной радужке.

Я молчала. Но больше не опускала взгляд. И не опущу перед ним и впредь… пусть это "впредь" и будет недолгим.

Он тоже молчал с непроницаемым лицом. А потом скривился, резко отвернулся, подошел к креслу и бросил в меня небрежно брошенным туда платьем.

— Оденься.

Что ж… хотя бы мой труп не будет голым.

Я натянула измятый и несвежий наряд и встала еще прямее. Не знаю, чего он ждал — того, что я снова встану на колени, предложу ему себя? Разрыдаюсь? Позволю снова собой воспользоваться — ради возможности прожить еще день?

Нет. Это вчера я была рабыней. А сегодня — дочь короля.

Я не буду унижаться.

Мужчина хлопнул несколько раз в ладоши и в шатер шагнуло двое стражников.

— В клетку, — сказал Ворон холодно.

Стражники беспрекословно встали по обеим сторонам от меня и дали знак, чтобы я выходила.

— А почему не сразу на плаху? — скривилась. Не видела смысла отстрачивать свой конец.

И тут же улыбнулась криво. Это ведь вторая фраза, которую он от меня услышал…

И король усмехнулся тоже.

— Ну как же я могу убить свою невесту?

В шоке распахнула глаза, а потом расхохоталась. Решил поиздеваться? Пусть. Я буду смеяться даже тогда, когда палач занесет топор над моей головой. Или Ворон убьет меня сам своим мечом?

Ему не понравился мой смех. Я увидела это по набежавшей на его лицо тени.

В этот момент стражники подтолкнули в спину, показывая, что я слишком задержалась в шатре.

Лагерь уже ожил, несмотря на бурные возлияния прошлой ночью.

На нас смотрели с откровенным изумлением, а когда меня посадили в клетку из толстых прутьев, достаточно просторную для троих, но сейчас пустую, и подняли её наверх, подвешивая на гиганской треноге, принялись перешептываться, посмеиваясь. Наверное думали, что я просто не угодила своими ласками Эгилю-Ворону.

Только вот спустя несколько часов никто уже не смеялся.

Слухи распространились быстро… и первый камень ударился о прутья пополудни.

Я не шелохнулась. Продолжила сидеть, то проваливаясь в забытье, то выныривая из него, обхватив руками колени и спрятав лицо. Продолжила и когда в мою сторону посыпались проклятья, и когда, желая проучить колдунью, в меня полетели глиняные осколки, булыжники, острые прутья. И когда особенно ретивые воины демонстративно принялись складывать подо мной дрова.

Сжечь?

Паршивая участь. Мучительная.

Если по договоренности тебя не прикончат свои же стрелой в сердце.

Но нет, жечь меня не стали. Почему-то тех воинов разогнали, да и вообще вокруг подутихли… Или просто занялись своими делами?

А ближе к вечеру прекратился дождь, который шел последние две недели. Тяжелое, сырое небо будто изошло паром и возвысилось, обнажая голубые лоскутки, а солнце долин принялось осушать то, что натворил его братец-буря.

Я подняла лицо, ловя последние в своей жизни лучи и улыбаясь.

И тут же была сброшена на землю — во всех смыслах.

Клетку не опускали — кто-то перерезал веревку, так, чтобы она рухнула вместе со мной. И пусть высота всего-то тройка фатов, это оказалось очень больно. Не сжимайся я в комок — ушиблась бы сильно.

Меня выдернули наружу и я увидела перед собой перекошенное ненавистью лицо ярла Клеппа.

— Тва-арь… Да я из-за тебя…

— Стал тем, кем и являлся всегда — грязью под королевскими сапогами? — спрашиваю насмешливо.

Он точно хочет меня ударить.

Убить.

Ну и что?

Он только думает, что знает меня. Женщин долин. Рабынь. Подстилок. Сомневаюсь, что в суровых северных краях нет воительниц, есть, но ярл Клепп ошибается, полагая, что они остались все там. Полагая, что я могу поддаться на его разящее движение, на налитые кровью глаза, на угрозу в его голосе.

Я никогда не была груба или громкоголоса — жизнь в моем доме отучила еще в раннем детстве. Но я тренировалась наравне с воинами. Училась наравне с братьями. Лечила наравне с целительницами. И умела управляться хозяйством, как и прочие жены ярлов. Меня готовили к роли даже если не кюны, то достойной хозяйки большой крепости.

Я была мягка, где надо, могла осадить, когда то требовалось или защитить себя и тех, кто мне доверился.

Убить, если на то есть необходимость.

Встретить собственную смерть с достоинством.

И все эти качества никуда не делись от того, что меня сначала посадили в клетку, как отребье, а потом выволокли из нее. От того, что на мне одно лишь тонкое платье на голое тело, и то порвано местами. Что меня ведут на казнь. От того, что знают — меня лишили невинности этой ночью. И пахнет от меня не чистотой — грязью, похотью и помоями, которые на меня сумел выплеснуть ловкий мальчишка.

Краем глаза заметила — молоденький совсем, наверное, всего лишь в первом походе. С бороденкой жидкой, но над ней — злобный уже оскал.

Вряд ли далеко пойдет. Как правило, выживают в битвах те, кто уважают своих врагов.

Клепп усмиряет свой норов. Я не сомневаюсь, что дело вовсе не во мне — ему просто приказали не трогать. И он не осмелится ослушаться. Не теперь, когда он на дурном счету у Ворона. Как же… привести в его постель чернокнижницу — так не каждый худший враг сумеет придумать.

Он только дергает меня наверх, заставляя встать, и тычком в спину — двигаться вперед. Тычок более сильный, чем того требуется, ему надо выпустить злость. И я спотыкаюсь, тем более, что у меня во рту не было ни крошки со вчерашней ночи, я замерзла за день и устала… так, как никогда в жизни не уставала… но удерживаюсь на ногах.

Иду.

Смотрю точно перед собой — не пытаясь разглядеть ни хмурых, переговаривающихся о чем-то воинов, ни собственную плаху.

Всему свое время… а у меня есть несколько минут, чтобы вдохнуть воздух, все еще наполненный влагой. Почувствовать, как холодный по времени года ветер шевелит мои длинные пряди. Насладиться поцелуем солнца на своих щеках. Жить хочется нестерпимо в этот момент, хочется кричать от несправедливости и биться за каждый новый вздох, но я заставляю себя сосредоточиться на шагах и снова успокаиваюсь.

Шаг за шагом. Босиком. По камням и траве, по грязной земле.

Когда мы обходим какие-то поваленные бревна, шатры и выходим на окраину лагеря, прямо на поле, за которым Сварра, я замираю, пораженная. Нет, меня не пугают все еще лежащие тела или воины в непонятном пока для меня построении.

Радуга над крепостью, вот что я вижу.

Мост между миром людей и миром богов.

«Спасибо», — шепчу божественным.

И более уверенно иду туда, куда меня ведут, подавляя неуместное сейчас недоумение и любопытство. Потому что встреча выглядит… торжественно. Меня решили казнить прилюдно? Чтобы защитники крепости устрашились? Я различаю в сотне фатов Ворона-короля — о да, его я узнаю откуда угодно — и стоящих кругом воинов в черном, но кто это возле них? Больше похожие на жителей долин…