Родиной призванные
(Повесть) - Соколов Владимир Н. - Страница 38

— Рабочий… Рабочий… — произносил он на чистом русском языке, изрыгая самую грязную матерщину. — Я выкручу тебе башку вместе с позвонками… — И, глядя в упор, сказал: — Ты заложил мину! Ну говори! Зернины признались! Это ваша совместная работа.

— Мину, да вы что? Я железнодорожник, честно служу на благо рейха. Как же я буду рушить то, чему служу? Вы меня оскорбляете. Я буду жаловаться… Никакой мины я не знаю! — глядя в глаза эсэсовцу, твердо закончил он.

— Хорошо! — Эсэсовец перешел на «вы». — Положим, вы не причастны к взрыву. Если вы действительно служите рейху, то должны вместе с нами бороться за сохранность военных объектов. Наша служба ежедневно находит мины на различных участках. Может, вы о чем-либо догадываетесь?

— Господин Зубов знает, что я сам вместе со сторожем водокачки обезвредил взрывчатку, — поспешил доложить Жариков.

— Мы это знаем. Но как объяснить, что после вашего пребывания на вокзале оказалась мина в печном проеме? Печник Циркунов, обнаруживший ее между стеной и печкой, уверяет, что никого из русских, кроме вас, не было.

— Циркунов лжет. — Иван смотрел серьезно. — Да, в то утро, когда взорвался эшелон, мы с ребятами в ожидании мастера Альфреда грелись в вокзале. Даже помогали дежурным солдатам таскать к печкам дрова. Но как же можно заложить мину, когда кругом полно народу, когда за тобой следом идет солдат? Мы ведь вместе носили дрова. Пожалуйста, узнайте в комендатуре, кто дежурил… Сделайте нам очную ставку.

— Господин Зубов, определите Жарикова в отдельную камеру. Создайте обстановку, при которой он расскажет все, что знает. А мы поможем… — с издевкой закончил эсэсовец.

Жариков вспомнил эти слова утром следующего дня, когда его, и без того замерзшего в подвальной одиночке, вывели во двор и привязали к столбу. Была оттепель, и ледяная вода капала с крыши. Пытка была страшной. Капля за каплей… Тук-тук… На обнаженную голову, на шею, грудь… Кап-кап…

Спасла Настенька. Она принесла пол-литра молока, разведенного спиртом. Охранник разрешил передать молоко. Тут же, стоя под водосточной трубой, Иван отпил полбутылки и почувствовал, как теплынь постепенно разлилась по всему телу.

В полицейском отделении снова один и тот же вопрос:

— Кто закладывал мины? Зернины признались! Признайся!

— Я сказал всё.

— Мы тебе не верим. Не верим! — жестко выкрикнул Зубов.

— А я и не хочу, чтобы вы мне верили. — Глаза Ивана сверкнули, голос окреп. — Убирайтесь к черту! — задыхаясь, прокричал он. — О какой вере вы говорите? Я вам поверил, работал как вол. А вы?..

— Ага, вон как? На колени, дерьмо! На колени! — захрипел полицейский.

Удар свалил Жарикова.

— На колени! — ревели голоса.

Но поставить на колени человека, если он этого не хочет, непросто. Можно повалить его на землю, избить до потери сознания, но поставить на колени невозможно.

— На колени, на колени, русский свинья.

Жарикова пригибали к земле подоспевшие на помощь эсэсовцу солдаты ягдкоманды. Его зверски избили, но на колени так и не поставили.

— На мороз его, — приказал появившийся в полиции Черный Глаз.

И снова привязанный к столбу Жариков простоял на морозе дотемна.

А возле его дома поочередно шныряли ночи напролет тайные агенты в надежде схватить подпольщиков.

…В полночь Вернеру позвонил Черный Глаз.

— Разбудил, наверное? Прошу прощения. Только что в районе Рекович совершена диверсия. Правда, небольшая: перерезан провод, соединявший бронепоезд с диспетчерским пунктом. Возможно, готовится налет на станцию или авиабазу. Арестован Трегубов. Это он перехватил провода. У меня на него крупная ставка. Думаю, он связан с подпольем и лесными бандитами.

— Хорошо! Поздравляю! Трегубова подвергнуть обработке. Ну а потом посмотрим…

— Понимаю! Какие еще будут указания, господин оберштурмфюрер?

— Пусть пригласят в гестапо железнодорожного мастера по делу Жарикова. Мастер утверждает, что эти рабочие к взрыву эшелона никакого отношения не имеют…

За больничным окном порывистый ветер громко метал заледенелые снежинки. Второй день шумела метель. На авиабазе было тихо. Но глухими ночами над лесом гудели самолеты. Надя знала, что и в такую погоду прилетали пилоты-гвардейцы. В самые трудные, жестокие дни оккупации, нередко рискуя жизнью, крылатые друзья появлялись над клетнянским лесом, доставляли оружие, боеприпасы, медикаменты и продовольствие. «Что это за самолеты и что за герои на них, — подумала Надя. — Они находят своих ночью в лесных чащобах, в болотах, а фрицы и днем, с собаками не могут обнаружить».

Пурга постепенно утихала. Послышался шорох лыж. Надя вздрогнула, вышла в коридор и, взглянув в незастекленное оконце, увидела едва заметных в белых халатах солдат из ягдкоманды. Охотники за партизанами растянулись длинной цепочкой, за ними пролегла глубокая лыжня. Вот они остановились, сошлись в кучу, скорее всего, курили; потом снова растянулись, пошли на восток, к Десне, и вскоре словно растаяли в снежном поле.

Надя встревожилась. Связная из-за Десны была вчера. В бригаде много больных, комиссар Мальцев собирался прислать сегодня кого-то из парней за медикаментами. Она уже приготовила сумку. Пожалуй, надо ее разобрать, но так, чтобы все лекарства можно было снова быстро упаковать.

Надя всегда устраняла то, что могло указать на ее связь с лесом. Последние дни она жила в напряжении. Ночами ей снились кошмары, не оставлявшие ее днем. Арестован Жариков. Кругом шныряют солдаты из ягдкоманды. Что будет дальше? На фронте произошло что-то важное, гитлеровцы ходили мрачные. Иногда Надя прислушивалась к их разговорам и все чаще слышала слово «Сталинград». Она замечала, что и от немецких солдат что-то скрывают.

Вечером, раньше обычного, она легла спать. Ей казалось, что ночью что-то случится: партизаны нападут на авиабазу или бомба упадет на их дом, — но что-то обязательно случится.

Однако ничего не случилось. Утром все было так же, как и прежде. Тихо. Морозно. Надя позавтракала и отправила брата Сеньку в деревню Бельскую проведать Поворовых.

В больницу она шла медленно, снег был глубоким и рыхлым. Кто-то сзади тронул ее за плечо. От неожиданности Надя вздрогнула.

— Здравствуй, докторша. — Полицай, улыбаясь, опустил руку.

— Вы меня напугали, — сказала Надя.

— Так уж и напугал. Разве я страшен? — Он игриво оглядел ее. — Вон возле больницы наша подвода. Велено привезти тебя в управу.

— Срочно? А может, сначала перекусим? Замерзли, зайдем к нам, — предложила Надя, надеясь выяснить у полицая причину вызова в управу.

— Зачем я им понадобилась? — стараясь казаться равнодушной, спросила Митрачкова.

— Не знаю, поехали, — резко проговорил полицай.

— Мать! Там, в больнице, лекарства! Ты их собери. Если я сегодня не вернусь, отдай сумку с лекарствами тем, кто придет, — спокойно сказала Надя, уверенная, что мать ее понимает.

Дорогой полицай становился все угрюмее. В Дубровке он не повел Митрачкову к двухэтажному зданию управы: переехав железнодорожное полотно, остановился у большого дома на улице Вокзальной. Здесь размещалось полицейское отделение.

— A-а, докторша! Ну вот и встретились, — ехидно улыбаясь, сказал Зубов.

В кабинете Надя увидела главного врача Грабаря, через минуту втолкнули начфина Горбачева.

— Святая троица! Что же с вами делать, работнички? — Начальник полиции внимательно оглядел каждого. — Мне удобнее отпустить вас… Работайте! Но вас приказано отправить на поезде в Олсуфьевское гестапо. — И снова улыбнулся: — Прика-за-но! — растянул слово, нарочито подчеркивая, что он всего-навсего исполнитель чужой воли.

Зубов ничего не выражающим взглядом скользнул по лицам арестованных, остановился на Митрачковой.

— Господин Зубов, мы были бы благодарны вам за самую скромную информацию. Чем мы провинились? — спросила Надежда.

— Чем провинились? — Зубов снова обвел арестованных взглядом и опять задержал его на Митрачковой. — Об этом расскажут ваши лесные друзья, которых ягдкоманда схватила сегодня ночью в овраге, недалеко от Радич… — Начальник полиции, снова посмотрев на Митрачкову, не мог не заметить, как побледнело ее лицо. — Недалеко от Радич, по пути к вашей больнице. Вы их не ждали? — спросил и, не получив ответа, подумал: «Наверное, у нее рыльце в пушку. А все же лучше будет предупредить их. Не очень-то ладно, когда совсем рядом с тобой…» И, обращаясь ко всем, сказал: — У одного из схваченных партизан записаны ваши фамилии… Мы еще не знаем, откуда он их взял и зачем записал. Сегодня утром я был в олсуфьевском гестапо. Там тоже знают только то, что у партизана записаны ваши фамилии, а ведь может статься и так, что бандиты решили вас уничтожить. Тех, кто служит немцам, они часто заочно судят и приговаривают к смерти. Логика взаимоотношений между партизанами и работниками рейха ясна. Не пощадят!