Академия под ударом (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 23

— Я устала, — призналась Элиза и быстро добавила, словно Оберон мог истолковать ее слова по-своему: — Не от вас, нет. Просто от того, что постоянно считаю и контролирую.

Пайпер с веселым лаем бросился к ней — соскучился по хозяйке. Элиза подхватила его на руки и обернулась к Оберону.

— Могу ли я пойти туда-то, могу ли я сделать это и то, — продолжала Элиза. — От этого невольно устаешь, и дело тут вовсе не в вас.

«Она меня возненавидит, — с грустью подумал Оберон. — Просто потому, что сейчас не может отойти на пятьдесят один шаг. И потом, когда все закончится, с радостью от меня убежит. С собаками не найдут».

Он прекрасно понимал, что имеет все права на эту девушку. Она никуда не денется от него, но меньше всего Оберон хотел кого-то привязывать к себе цепями навечно. Кажется, об этом когда-то говорила Женевьев: если есть принуждение, то любви тут уже не будет.

— Две недели, — сказал Оберон и показал два пальца. — Потом вы будете свободны.

Элиза кивнула. Пайпер посмотрел на Оберона с плохо скрываемой неприязнью.

«Я же не обижаю твою хозяйку», — хотел было сказать Оберон, но не сказал.

Потом, когда они уже легли, и Оберон взял с собой одну из папок с первыми отчетами за учебные дни, Элиза вдруг попросила:

— Расскажите мне что-нибудь хорошее? Если вам не трудно, конечно. И если я вас не отвлекаю.

Оберон с улыбкой посмотрел на нее — в спальне было тепло, но Элиза укуталась одеялом так, словно ее знобило.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросил Оберон. Элиза кивнула.

— Все в порядке, — негромко ответила она. — Просто за эти дни столько всего случилось, что…

Оберон понимающе качнул головой.

— В основном, у меня только истории об охоте на чудовищ, — признался он. — Но боюсь, что после них вы не будете спать. Помнится, однажды я бежал по Болотищу за гнилыми гончими…

Вопреки его ожиданиям, в глазах Элизы засветился не страх, как у любой барышни, а любопытство.

— Что такое гнилые гончие? — поинтересовалась она. Оберон невольно улыбнулся. Вспомнил, что девушки иногда любят побояться — так потом приличнее прижаться к кавалеру в поисках защиты.

Ну, Элиза-то в любом случае сейчас не будет его обнимать. Незачем.

— Очередное порождение тьмы, — ответил он. — Собачьи скелеты с остатками мяса и шкуры. Их поднимает Птичья звезда, и они носятся осенью по болотам, пожирают охотников и добытчиц клюквы. Иногда выбираются в поселки… после этого в поселках никого не остается. Даже серебро и железо их не берут.

Элиза даже села на диване, и Оберон подумал, что она чудо как хороша — сейчас, с горящими от испуганного восторга глазами, и волосами, рассыпавшимися по плечам. Он вспомнил темные осенние ночи, тусклый блеск звезд в болотной воде, и огромное созвездие, раскинувшее крылья по небу — Древо Болотного Господа, увенчанное Птичьей звездой, чье сияние пробуждает силы тьмы.

Девицы об этом не слушают. Девицам нет дела до охоты на нечисть и того мучительного восторга, который сотрясает душу, когда очередная тварь растворяется серебряным дымом.

— А вы боитесь их? — завороженно спросила Элиза. — Тех, на кого охотитесь?

Оберон усмехнулся.

— Вы удивитесь, но нет, — ответил он. — Я просто хочу их уничтожить и знаю, как это сделать. Да и потом, лучший способ проиграть — это дать им учуять свой страх.

Взгляд Элизы сделался темным, цвета старого меда — Оберон пробовал такой однажды в поселке на севере. И горечь в нем была, и сладость — как в воспоминаниях.

— Вам, должно быть, тяжело находиться рядом со мной, — предположила Элиза. — Я ведь оборотень.

Оберон усмехнулся.

— Вы человек, Элиза, — твердо сказал он. — Вы стремитесь оставаться человеком. Это самое главное.

— Иногда я думаю, что только это мне и остается, — призналась Элиза. — Я ведь все потеряла. Дом, отца, честь… ничего больше нет.

Прекрасно осознавая, что она неправильно поймет его, Оберон выбрался из-под одеяла, сел на диване рядом с Элизой и обнял ее — так, как мог бы обнять отец или брат. Иногда, чтобы двигаться дальше, надо просто почувствовать, что рядом с тобой кто-то есть. Элиза уткнулась виском в его плечо, и Оберон подумал, что ни Анри, ни, прости Господи, Марк, да вообще никто не упускал бы такого случая.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- У вас есть вы, — негромко сказал Оберон. — У вас есть я. Так что можно жить дальше.

Элиза улыбнулась — Оберон почувствовал ее улыбку, и ему сделалось как-то очень спокойно, словно он наконец-то понял, где искать давно потерянное и важное.

— А у вас есть я, — промолвила Элиза. — И академия. И те алмазы…

Очарование момента растаяло — Оберон вспомнил про алмазы и подумал, что до конца года академия может не дожить. В прямом смысле: король Эдвард просто уничтожит ее. С магами трудно сражаться, особенно если эти маги сопротивляются — но с ними можно бороться и победить, если тобой движет алчность. А тут еще и Висен поможет: узнает, что сосланный сын не собирается умирать, да еще и сидит на сундуке с алмазами, и отправит сюда войска в поддержку Эдварда.

— Акима пока сдерживает наших дорогих инспекторов, — язвительно заметил Оберон. — А они так и рвутся доложить, надеются, что начальство оценит их рвение. Азуле поумнее, впрочем, он уже намекает, что будет хранить молчание, если ему выделят малую долю.

— Мне не нравится, что принц здесь, — призналась Элиза. — Его отец узнает, что он не умер, и не оставит в покое. Знаете, — она поежилась, удобнее устраиваясь в руках Оберона, — я удивляюсь, почему нас с вами больше не пытаются убить.

— Что-то изменилось, — сказал Оберон, и вдруг понял, что Элиза проваливается в сон, тихий и глубокий. — Знать бы только, что именно…

Оберон проснулся от того, что Элиза шевельнулась у него на плече и что-то проговорила во сне. Кажется, кого-то позвала, он не разобрал точно.

За окном шел дождь. Осень рухнула на горы, принесла дожди, промозглый ветер, и Оберон представил, с какими угрюмыми лицами Акима и Анри сейчас идут к разлому, где из камня и земли выглядывают алмазы.

Ректор всегда говорил, что ненавидит дождь, у него в такую погоду суставы болят так, что не помогает ни медицина, ни магия.

Впрочем, нормальные у них лица. Алмазы исцеляют любую боль, особенно те, которые принадлежат лично тебе, особенно, когда ты в красках представляешь, какие дома и экипажи теперь сможешь себе позволить. А ректор вчера упомянул, что все обитатели академии получат свою долю.

Оберон легонько дунул в каштановые кудри Элизы, и она вздохнула, но не проснулась. Плечо затекло; осторожно, стараясь не разбудить, Оберон сменил позу. Когда он вот так просыпался с девушкой? Да, в тот самый день, когда Женевьев обратилась. С тех пор у него не было тех, с кем он пробыл бы до утра.

В тот день его счастье смело такой волной боли, что он решил никогда не вспоминать и не надеяться. Но, может быть, надежда способна вернуться?

В тусклом свете осеннего утра Элиза казалась какой-то ненастоящей. Призраком — дотронься, и он растает. И Оберон, повинуясь глубокому тоскливому чувству, которому не мог подобрать имени, взял и дотронулся, твердо зная, что не простит себе, если не прикоснется к Элизе в эту минуту. Он пробежался кончиками пальцев по белому виску, убирая прядь волос, скользнул по лицу, обрисовывая щеку, прикоснулся к приоткрывшимся губам.

Призрак никуда не исчез. Оберон склонился к девушке и поцеловал ее — осторожно, мягко, словно она могла вылететь из его рук и уже никогда не вернуться. Она и так вылетит — Оберон прекрасно понимал, что когда действие заклинания иссякнет, Элиза сделает все, чтобы освободиться от такого неприятного соседа, как декан факультета темной магии.

Она оборотень, пусть и скованный нитью. Она прилагает значительные усилия, чтобы быть милой и спокойной рядом с охотником на оборотней. И пусть этот охотник не делал ничего плохого, лишь спасал ее жизнь, есть вещи, которые лежат очень глубоко в душе, за пределами разума.