Академия под ударом (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 22

Оберон, который тем временем сидел за одним из столов и с хмурым видом перебирал бумаги, оторвался от желтоватых листков, пристально посмотрел на принца и произнес:

— Здесь вам нечего бояться, Жоан. Все, что можно было отнять, у вас уже отняли. И поэтому вы так себя вели, когда приехали в академию?

Принц уставился на Оберона с таким забавным удивлением, что Элиза прикусила губу, чтобы не улыбаться. А Оберон отложил свои бумаги, вышел из-за стола и совершенно дружелюбно продолжал:

— Вам уже нечего было терять. И уже не надо сохранять лицо, делая вид, что все в порядке. Плюс еще и общее магическое поле академии, которое ударило вас по голове. Поэтому вы и сорвались, вы ведь хотели быть принцем, а не сосланным ничтожеством, — он сделал паузу, наслаждаясь побледневшим лицом принца, и сказал: — Это ведь ссылка, Жоан? Вас отправили сюда для того, чтобы вы не мозолили глаза в Абарине? И чтобы ваши друзья успокоились и забыли о вас?

В ректорате воцарилась звонкая тишина. Акима смотрел на Оберона с нескрываемым восторгом. Скрипнула дверь, в ректорат сунулся было кто-то из преподавателей, но, оценив момент, решил зайти попозже.

— Да, — каким-то холодным надтреснутым голосом откликнулся Жоан, и Элиза убедилась, что он наконец-то снял маску. За обликом нахального светского щеголя с подвитыми светлыми волосами и слегка подведенными по абаринской моде глазами прятался усталый и сломленный человек — и ему уже не надо было скрываться.

«Сильно же его ломали», — с искренней жалостью подумала Элиза.

— То есть, это действительно ссылка? — уточнил ректор.

— Да, — Жоан запрокинул лицо к потолку, запустил руку в волосы жестом какого-то глубокого леденящего отчаяния. — Все верно, господин ректор. Он выбрал меня среди остальных сыновей. Меня, седьмого сына. А потом…

— Потом вы оказались намного умнее, чем предполагал ваш отец, — сказал Акима. — И он решил, что умный сын заберет корону раньше, чем отца призовет Господь. Верно?

Жоан кивнул. Прошел по ректорату, сел на диван рядом с Элизой и вроде бы даже не понял, что она сидит рядом.

— Но вы не имели злых умыслов, — ободряюще сообщил Оберон. — Будь иначе, вы бы вели себя по-другому. С самого начала были бы славным дружелюбным парнем и искали бы новых друзей и сподвижников среди магов — а вы сорвались. Не выдержали, потому что слишком долго терпели и молчали, соглашаясь с решением вашего отца.

Теперь Жоан был не бледным — каким-то посеревшим. Лицо обрело то тяжелое выражение, которое уместно было бы на статуе над могилой. Он ничего не ответил, только кивнул.

— Почему вас сослали именно в академию магии? — поинтересовался Оберон. Элиза невольно заметила, что Акима позволяет ему вести линию допроса — а это был именно допрос.

— Потому что он надеется, что я здесь сдохну, быстро и мучительно, — ответил Жоан, и по его губам скользнула нервная болезненная усмешка. — Я не владею магией, но она влияет на меня не так, как на остальных безмагов. Начинаются головные боли, потом кровь идет носом. Лейб-медик полагал, что через неделю постоянного контакта с магией у меня случится кровоизлияние в мозг. Не с гарантией, разумеется, но такое предположение было.

Акима и Оберон посмотрели друг на друга, оценивая ситуацию.

— Почему вы не рассказали об этом сразу? — мягко поинтересовался Акима.

— Потому что не знал, можно ли вам верить, — ответил Жоан. — И надеялся все-таки прожить подольше, пусть и с головными болями. А выкладывать все с порога, чтобы умереть в первый же день, если отец успел пообщаться с вами… нет. Я так не хочу.

Он помолчал и добавил:

— Лучше быть живым наглецом, чем мертвым мучеником за свободу отечества.

Элиза невольно дотронулась до его руки, словно хотела утешить. Принц растерянно посмотрел на нее, его брови дрогнули. «Он хороший человек», — с искренним сочувствием подумала Элиза.

— Отец узнал бы, что я хамлю преподавателям и вызываю их на дуэли, — продолжал Жоан. — Что я обычная светская дрянь, для которого все, кроме него, грязь под ногами. Так, собственно, у нас и принято. Это успокоило бы его… возможно, дало бы мне какие-то шансы. Не на корону, нет. Просто выжить.

Оберон снова улыбнулся, и Элиза в очередной раз подумала, что ему очень идет эта улыбка.

— Что вы хотели изменить, Жоан? — поинтересовался он. — Отменить крепостное право? Уравнять всех со всеми?

Принц кивнул.

— Это в первую очередь.

Акима рассмеялся. Прошел в угол, к металлическому шкафчику, и провел ладонью над замком — дверца открылась с мелодическим звоном, и ректор извлек из темных недр шкафчика медальон: прозрачный камушек на золотой цепочке.

— Вы мне нравитесь, молодой человек, — заявил ректор. — Вот сейчас вы настоящий, вот сейчас вы достойный. Держите.

Жоан удивленно взял медальон, и Акима добавил:

— Наденьте и носите, не снимая. Это Слеза Праматери, редкий камень. Он прикроет вас от магического поля академии. Отделит от него, скажем так.

— Благодарю вас, — прошептал Жоан, всматриваясь в игру света в камне, и на его сером лице наконец-то появился румянец, словно из глубины страха пробилась жизнь и надежда.

— Господин ректор! — воскликнула Элиза звонким шепотом. — А этот камень может разделить нас с господином деканом? Разрушить ту цепь?

Надежда нахлынула на нее соленой волной — это было настолько радостно и больно, что Элиза едва не расплакалась. Оберон смотрел на нее, и она не поняла его взгляда.

Он будто бы не хотел, чтобы цепь разрушилась. Неужели ему нравилось быть привязанным к своему приобретению?

— Может! — беспечно ответил Акима, и глубокая морщина пролегла по переносице Оберона. — Но при этом он убьет вас обоих, ваше заклинание лежит слишком глубоко. Так что просто подождите. Ни за что не поверю, что вам настолько неприятно находиться рядом!

Элиза смущенно опустила глаза. Оберон улыбнулся.

— Вам придется потерпеть меня еще какое-то время, — с привычной улыбкой заметил он.

«Вы невыносимы», — хотела сказать Элиза — и почему-то не сказала

— Вам настолько нестерпимо находиться со мной рядом, что вы говорите об этом на людях?

Оберон старался говорить с привычной светской веселостью и в очередной раз обнаружил, что от улыбки и беспечного тона ему становится легче. Он вполне понимал Элизу: она относилась к нему очень хорошо, но ей хотелось свободы. Сбежать по лестнице, вырваться в сад, пробежать к маленькому внутреннему пруду и, допустим, наловить там лягушек или пустить по воде кораблики — и все это без тени Оберона за спиной.

Элиза сверкнула на него гневным взглядом из-под ресниц и сделала еще один шаг по коридору. В груди заворочалась боль, и Оберон увидел, как девушка поморщилась и торопливо шагнула обратно.

— Пятьдесят шагов, — заметил он. Коридор был пуст, никто их не видел и не задался бы ненужным вопросом о том, чем это занят декан со своей невестой. — Полезная штука это зелье, правда?

Перед началом измерений они послушно осушили по бокалу варева Анри — сейчас оно почти не вызывало тошноты, вот что значит привычка.

— Да, — кивнула Элиза. Оберон открыл дверь, и, скользнув в его апартаменты, девушка добавила: — Да, полезное.

— Вы не ответили на мой вопрос! — сказал Оберон, почувствовав, что Элиза смущается. Ему нравилось ее смущать и поддевать — в такие моменты они оба становились живыми.

Интересно, хочется ли ей выдернуть защитную нитку? Хотя бы раз ощутить ту безумную свободу, которая накрывает оборотня в полнолуние, выбрасывает его в леса и наполняет белозубую пасть кровью жертвы… Конечно, Элиза возмущенно скажет, что никогда ни о чем подобном и не помышляла, но как там на самом деле?

Оберон поймал себя на мысли о том, что сейчас думает об Элизе как о добыче. Сколько оборотней он уничтожил? Сколько волчьих, медвежьих, лисьих когтей и зубов хранится в сундучке в его шкафу? Вот и еще один оборотень, и, Господи, не дай мне убить ее.