Воронье сердце. Отбор по принуждению (СИ) - Бородина Мария - Страница 31

— Как пить дать — самозванка, — утомленно выдохнула Лусьена.

— Меня уже тут ничто не удивит! — выкрикнула Оливия, но все же неохотно опустилась на свое место.

Я переглянулась с Бруной, что на этот раз сидела рядом с Лусьеной — своей соседкой по комнате. Подруга мотнула головой, пытаясь удержать меня от лишних слов. Немного подумав, я решила, что она, пожалуй, права. Нечего вмешиваться в чужие разборки: только в грязи изваляют, а потом скажут, что так и было.

— Мы пока прячем ее от вас, — пояснила Андара. — Чтобы она не узнала подробностей испытаний и не смогла к ним подготовиться. Но надеемся, что уже к полудню она вас догонит.

Над столом на мгновение повисла тишина. Мертвая и холодная. Такого поворота событий никто не ожидал.

— Постойте, — слово взяла Бруна. — Но это ведь противоречит канонам! Филлагория всегда целовала двадцать девушек. Не больше, но и не меньше. Об этом говорят и Великое Писание Цветов, и Аглиния. Вспомните Проповедь сорок вторую!

— Говорю же — самозванка! — повторила Лусьена и подперла изящный подбородок ладонью. — Боюсь, святоша, она к нам не присоединится. С первого же испытания домой поедет.

— Мы разберемся с этим, — Андара обошла стол. — Не будем делать скоропалительных выводов. Мы считаем, что если самозванки и были, они гарантированно отсеялись на первом испытании. Бояться нечего.

Остаток завтрака мы провели в тишине. Правда, есть больше не хотелось. To ли из- за Роттильды и ее странного возвращения в число участниц, то ли из-за подозрительно появившейся двадцать первой. А, может, причина была вовсе не в этом, а в осторожной и нежной улыбке Рэнимора? В изгибе его губ, которых так хотелось коснуться…

Отогнав шальную мысль о принце, я одним махом доела омлет и закусила его кукурузным гренком. Пшеничных и ржаных в Аэрии не водилось уже давно, даже во дворце. Неурожай с каждым годом душил земли все сильнее, и страдали от этого прежде всего бедняки. Закончив трапезу, я попыталась наладить зрительный контакт с Бруной, но она задумчиво поглядывала в сторону. И я даже догадывалась, что — точнее, кто — занимает ее ум. Двадцать первая… Строгих последователей Филлагории всегда приводят в недоумение несоответствия Писаниям.

Под конец завтрака к нам вышла Хельга. Все такая же сухая и костлявая, и опять в желтом платье: только на этот раз оно было соткано из невесомого крепдешина. Женщина поправила тонкие перчатки и остановилась во главе стола. Ее взгляд скользил по нашим лицам, как кровожадный прищур хищника.

— Дорогие ибресы и гранны, — сообщила она спокойно. — К десяти утра я прошу вас прийти в холл у парадного входа. Вас ждет новое испытание. Выберите из той одежды, что вы взяли для себя, самую удобную. Волосы лучше собрать: на этот раз причесок и косметики не будет. А почему — увидите сами.

Когда я шла в покои, вспоминала потрепанные желтые графии из альбома Бруны. Бесконечную гладь пруда, солнце, склонившееся над горизонтом, пухлые сердечки кувшинок и королеву Инессу, осторожно пробующую воду босой ногой. Если нас заставят пускаться в такую же передрягу и демонстрировать вездеходность в бальных платьях, я лучше сразу откажусь. Потом не оберешься позора: по возвращению в Тан-Комино не спасешься от смешков, летящих в спину.

И все-таки, у королевы Инессы было существенное преимущество перед нами: предыдущий отбор не показывали на экранах по всей Аэрии. В наши дни магический прогресс дошел до пика. Нас обеспечили визиоллами и паранойе, а аэрийцев — зрелищем, достойным лучших комиков. Представляю, как сально хихикали горожане, наблюдая разборки за завтраком, и как злорадствовали, видя перекошенное от злости лицо Оливии.

Секцию для участниц наполнял гул и галдеж. Девушки обменивались впечатлениями. Одни кучковались у огромных окон, другие посмеивались в глубине комнат, а кто-то прогуливался по коридору, подхватив под руку подругу. Я ворвалась в эту сумятицу с разбегу, и голоса подхватили меня: упруго будто рыболовная сеть.

— Видела! Ее вернули! — восхищенно вещали у окна, и я узнала восторженный голос Микаэллы: высокий, будто у ребенка.

— Чего же ты хотела? — ответили ей басовито. — Слыхала, сколько у нее регалий? За всю жизнь не заработаешь, даже если стараться будешь. Не так она и проста.

— Я бы желала видеть ее победительницей! — снова заверещала Микаэлла нараспев. — Целеустремленная, выдержанная, достойная и такая умная!

— А вот она тебя — нет, — прогундосила ее собеседница. — Самовлюбленная она. И очень уж неприятная.

Хоть я и понимала, что речь не обо мне, последнее слово врезалось в уши, будто аккорд заезженной мелодии. Да так, что голова пошла кругом. Прислонившись к стене, я прикрыла глаза, а память послушно отмотала картинки назад. Я снова смотрела в альбом Бруны. Графию, где участницы сидят за столом… И неприятное, отталкивающее лицо одной из девушек, похожее на высушенную сливу или морщинистую косточку персика. Знакомое лицо. Где же я его видела раньше?!

Разгадка плавала близко и манила, будто рыба, бултыхающаяся у крючка. Но стоило лишь протянуть руку и попытаться схватить ее, она ускользала, и я снова проваливалась в пустоту. Летела в нее, падала в ее сердце и с каждой секундой удивлялась себе все больше. И почему эта мелочь так меня интересует? Ведь женщина с графии вполне могла жить в Тан-Комино, и, возможно, мы просто сталкивались на улицах города. Не исключено, что ее дом неподалеку от нашего, и я вижу ее каждый день. Ничего особенного, просто обычная женщина, в которую как-то раз плюнула шутница Филлагория. И попала.

Легкий ветерок коснулся плеч и погладил щеку. Кто-то стремительно пронесся мимо, обдав меня ароматом спелой дыни.

— Я хотела бы танцевальное испытание, — пропели вслед. И обращались, кажется, ко мне. — Я училась танцам у лучших преподавателей Эбберхорта!

— Этого еще не хватало, — услышала я сама себя. — Выплясывать перед визиоллами людям на потеху… Да я лучше показательно перечислю все промашки последнего свода законов! И пусть меня расстреляют на месте.

Открыла глаза. У самого окна переминалась с ноги на ногу девушка в эксцентричном алом платье. Ее кожу покрывали крупные и яркие пятна витилиго, и даже каштановая копна волос на одном виске серебрилась толстым седым пучком. Стигма горела под ключицей незнакомки: гордо, будто украшение.

— Я всегда мечтала стать актрисой, — со всей серьезностью заявила девушка, и ее карие глаза загорелись фанатично-безумным огоньком. — И прикладывала для этого максимум усилий.

— Ты шутишь? — фыркнула я. — И нравится тебе пыжиться, выжимая из других эмоции?

— Но купаться в народной любви — это же восхитительно, — возразила девушка и повернулась кругом. Подол ее алого платья распустился, будто маковый цветок.

— Если ты купаешься в народной любви, неизбежно захлебнешься и в ненависти, — заметила я. — А это не каждый может выдержать.

Девушка неожиданно помрачнела. Поник ее высокий пышный пучок, обвисла объемная юбка, и руки опустились, будто две тонкие лозы.

— Да, — проговорила она чуть разочарованно. — Тебе лучше знать. Вчера на ужине было… ужасно!

— Ужасно? — не поняла я.

— Воздух трещал от страстей! — девушка картинно замахала руками. — От яда чужих сердец! От зависти! Я думала, ты просто встанешь и уйдешь! Или… — она схватила себя за горло и еще раз развернулась кругом, — упадешь замертво!

— Не переживай, — затянувшийся разговор не приводил меня в восторг, и я поспешила в спальню. — После этого испытания гнев обрушится на кого-нибудь еще. Может, даже на тебя.

Девушка лишь проводила меня недоумевающим взглядом. Я чувствовала себя жалкой пародией на Лусьену, но удивлялась новой знакомой не меньше. Оказывается, даже на отборе можно встретить человека, что остановился в развитии на семи годах и никак не хочет во взрослую жизнь.

Альви уже переоделась и крутилась перед зеркалом в облегающем платье фиалково-серого цвета. Кажется, она совсем забыла о наветах Хельги, ибо удобным назвать этот наряд можно было с огромной натяжкой. Юбка, зауженная книзу, не давала сделать широкий шаг, да и корсет явно шили не для Альви, и он постоянно сползал вниз.