Всё, что любовью названо людьми - Фальк Макс - Страница 74

В столовой накрывали ужинать. Проходя мимо приоткрытых дверей, Кроули услышал девичьи шепотки и смех.

— А господин Фелл мне сегодня весь день улыбался, — таинственно заявила одна. — Два раза вокруг пруда со мной прокатился. Я думаю, свататься будет.

— Такого жениха только в столице отыщешь, — подхватила вторая. — Обходительный, рассудительный, а красивый-то какой!.. Не человек, а картина.

Кроули замер, ревниво навострив уши. В столовой послышался шелест скатерти, стук тарелок.

— Я бы за него, не раздумывая, пошла. Если бы папенька благословил.

— А я бы с ним даже сбежала, чтобы тайно венчаться!

— Ой, что ты говоришь! Сбежала бы — кто бы тебя пустил!

— Стала бы я спрашивать!

— Пусть к тебе лучше господин Кроули сватается.

— Дура ты! Папенька родную дочь за такого страшного никогда не отдаст, пусть у него хоть горы золотые будут. На него же смотреть ужас — тощий, рыжий, за очками глаз не видать. Кто за него по своей воле пойдёт?

— А мне его жаль, — послышался третий, робкий голос. — Ну и пусть некрасивый. Красивых легко любить.

— Блаженная ты, Дарья Степановна, — снисходительно ответила одна из сестёр.

— Может, и блаженная, — согласилась та. — Но мне господин Фелл совсем не интересен. Нет в нём никакой высокой трагедии. А у господина Кроули глаза всегда такие печальные-печальные — как их не разглядеть?

— А как их разглядеть, когда он с носа очки не снимает? — спросила вторая сестра. — Может, он кривой?

— Язык у тебя кривой, — ответила Дашенька. — А сердце — оно всё видит.

Зашуршали платья, звякнули рюмки — Кроули едва успел скрыться в коридоре, когда двери столовой распахнулись.

То, что девицы положили глаз на Азирафеля, было не удивительно. То, что Азирафель в своём подражании людям вряд ли зайдёт так далеко, что женится — было понятно. Но глухая ревность и злая зависть с двух сторон держали его за горло, и Кроули стоял в тёмном коридоре, пытаясь сглотнуть, и никак не мог — задыхался.

— Благослови, твоё высокопреподобие, — попросил господин Вознесенский.

Кроули задержал вилку, протянутую к золотистому боку молочного поросёнка. Посмотрел, как со своего места, не торопясь, поднимается преподобный Никифор — игумен ближнего монастыря. Спохватившись, набросал себе на тарелку, что попалось под руку — пирожков, капусты, печёных яиц, огурчиков.

— Господи Иисусе Христе, — привычно-торжественно возгласил игумен, — благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков.

— Аминь, — хором сказали все.

Преподобный Никифор широким крестом осенил стол, опустился обратно.

Кроули бросил вилку, скрестил руки на груди. С завистью посмотрел в тарелку Азирафеля. Есть благословлённую пищу, разумеется, он не мог — мышьяк, и тот переварился бы легче, чем освящённый поросёнок.

Откинувшись на спинку стула, он смотрел, как едят другие, и глотал слюну. Как назло, он был голоден. Как назло, после долгого дня на воздухе он был готов дать шанс деревенскому быту, семейным ужинам за столом и партии в карты после.

Он был готов дать шанс деревенской жизни в компании Азирафеля. Найти в этом доме уютную провинциальную простоту — цветы на окнах, скрипучие крашеные полы, занавески, простенькие платья хозяйских дочерей, часы с кукушкой, которой хотелось свернуть шею, когда она выскакивала из-за дверцы.

Азирафель, догадавшись о его затруднении, качнулся к нему, спросил шёпотом:

— А ты не мог бы что-нибудь для себя проклясть? Чтобы было съедобно?

— Толку-то, — сквозь зубы ответил Кроули. — Сгниёт прямо в тарелке, а я плесень жрать не собираюсь.

Азирафель сочувственно вздохнул, раскладывая на колене платок.

— Что ж вы, сударь мой, ни на что не смотрите? — всполошилась Авдотья Михайловна. — Солёно вам? Или горько?

— Я не голоден, — резко ответил Кроули.

— Не брезгуйте, милостивый государь! — испугался хозяин. — Чем же мы вас обидели?

— Не заболел ли ты, батюшка? — продолжала допытываться Авдотья Михайловна.

— Он соблюдает пост, — нашёлся Азирафель. — По религиозным причинам.

— Так до поста ещё недели две! — удивился преподобный Никифор.

— Это другой пост. Другой веры, — сказал Азирафель, бросая на Кроули взволнованные взгляды, намекая, что пора включаться в разговор и поддержать идею. Но Кроули, раздосадованный, что сегодня ему не достанется ни крошки, угрюмо молчал.

— Нельзя же совсем ничего в рот не взять, — огорчилась хозяйка. — Ты только скажи, государь мой, чего тебе надобно?

— Ничего не надобно, — торопливо ответил Азирафель. — Простите, что мы вас так смутили.

— Мне как хозяйке позорно, что гость голодным сидит! — воскликнула та, всплеснув руками.

— А что у вас за вера? — тихим голоском спросила Дашенька, поднимая глаза.

— Буддизм, — раздражённо сказал Кроули и встал, с грохотом отодвинув стул.

В дверь постучали. Потом поскреблись, не получив ответа. Не дождавшись реакции, Азирафель плечом толкнул дверь.

Кроули, как был, в одежде, лежал на постели, не сняв сапоги, и с ненавистью смотрел в стену. Азирафель зашёл в комнату, держа в руках узелок. Огляделся, куда бы его пристроить, сдвинул с наборного столика пустую вазу и алебастрового попугая. До Кроули дотянулся запах горячих пирожков.

— Похвастаться принёс? — с досадой спросил Кроули.

— Это тебе, — мягко ответил Азирафель.

— Что, устал от моей компании, решил отравить?

— Они только что из печи, — сказал ангел, не обращая внимания на его тон. — Я намекнул кухарке, что перед сном у меня всегда разыгрывается аппетит.

Кроули, смягчившись, глянул на него исподлобья. Сбросил ноги с постели, подошёл. Взял один пирожок. Повертел, откусил половину.

— Неловкая ситуация, — заметил Азирафель.

— Дурацкая ситуация, — пробубнил Кроули, запихивая в рот вторую половину. — Что за идея — благословлять еду? Им святой воды мало?

— Я попрошу принести чай, — предложил Азирафель, глядя, как Кроули всухомятку расправляется со вторым пирожком. Кроули ущипнул его за рукав, остановил:

— И наливку. Ту, клюквенную.

— Хорошо, — шёпотом сказал Азирафель, улыбнувшись ему в глаза.

***

— Терентий, — окликнул Кроули.

Мужик, посланный за книгой в город, мялся у крыльца. Косматая собака с сосульками на боках сидела у его ног и чесала ухо.

— Чего, ваше благородие? — с опаской спросил Терентий.

— Съездил?

— Съездил, ваше благородие.

— Привёз?

— Привёз.

— Давай сюда, — Кроули протянул руку, поманил пальцами.

Терентий запахнул на груди длинный тулуп, стянул шапку.

— Так Степан Андреич велели в собственные руки…

— Я ему в собственные руки и передам, — оборвал Кроули и сунулся в карман. — Держи, за труды.

Он подкинул монету, Терентий ловко поймал её на лету, как муху.

— Слушай меня внимательно, — сказал Кроули. — Найди ближайший кабак, засядь там и не возвращайся, пока всё не пропьёшь.

— Так это, ваше благородие, долгонько будет, — растерянно сказал Терентий, разглядывая на ладони серебряные пять рублей.

— А ты не торопись, — посоветовал Кроули. Он бросил сигаретку, спустился с крыльца. Вытащил у мужика из-под тулупа свёрток с книгой. — Куда тебе торопиться, когда дело сделано? — ласково спросил он.

— И то верно, — согласился тот.

Когда Кроули вернулся в дом, Терентий сунул руку глубоко в карман и достал оттуда точно такую же монету.

— Вот дела интересные, — сказал он, прикладывая их одну к другой. — Один за водкой послал, и второй туда же. Не погодить ли, может, и от хозяина перепадёт?

Он надел шапку, поскрёб в затылке, с сомнением глядя на двери. Потом решился, спрятал деньги за пазуху.

— Нет, наше дело маленькое, наше дело сторона, — пробормотал он. — Велено пропить — значит, придётся. За десять-то рублей — это можно неделю, а то и две. А то и три, если умеючи.

Стукнув себя по шапке, чтобы надеть поглубже, он сунул руки в карманы и быстрым шагом отправился со двора.