Отрочество 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 27

Высокопарные слова о собственной могиле в чужом краю, обещания… Ах, сколько писано обещаний! Высокая поэзия чувств, обнажение души, чеканные фразы… и позор возвращения?!

– Так, – сказал неожиданно сощурившийся Житков, стоявший до того бездвижно, статуей Командора, – пошли-ка в порт!

– На хрена?! – Николай, заведённый собственными отчаянными мыслями, экспрессивно вывернул пустые карманы, – Денег у нас на двоих – один раз в трактире нормально пообедать, осталось только одежду с себя продавать.

– Просите, и дано будет вам[i], - отозвался Борис, – Ну?!

– Вот так просто?! – уставился на него друг.

… - вот так просто, – повторил Корнейчук растерянно, глядя с борта парохода на тающий в тумане Петербург.

Просто пойти в порт, и честно, от всей души – добровольцы, хотим попасть в Южную Африку, сбор в Марселе, готовы отработать проезд. Всё! Один отказ, второй… взяли.

– Не стой, Коля! – подбодрил его Житков, бодро надраивая медяшки, – Работа сама себя не сделает!

– Ищущий находит, – задумчиво сказал Корнейчук, и покосившись на маячившего вдали боцмана, взялся за работу. Никакой оплаты, условия жизни и труда совершенно скотские, а половина экипажа, согласно теории Ломброзо – каторжники, которые только чудом и попустительством закона пребывают пока на свободе.

Рожи! Уж на что в Одессе полно интернационального уголовного сброда, но и там – поискать. А здесь – полпарохода. Сброд!

Сойдя на берег в марсельском порту, они решительно направились в город, не теряя ни единой минуты в чадной грязи. Корнейчук хмыкал смущённо, косясь на матросский рундук, подаренный одним из таких… пребывающих. В груди его теснились самые высокие чувства.

«– Люди куда лучше, чем кажутся на первый взгляд, – возвышенно думал он, шлёпая по лужам прохудившимся ботинком и не замечая этого, – а просто – среда! Когда думаешь даже не о пропитании, а об элементарном выживании, поневоле озлобишься. А стоит только дать им возможность проявить свои лучшие человеческие качества…»

– Нам, Коля, в один из комитетов нужно, – прервал его размышления приземлённый Борис, и Корнейчук сразу ощутил промокшие ботинки, заругавшись про себя и на себя, – Добровольцы делятся на две категории – те, кто едет за свой счёт, и те, которые за чужой.

– На средства, собранные комитетами, – кивнул несколько уязвлённый Николай, который так же расспрашивал моряков и знал ничуть…

… ну, может и похуже, самокритично признал он. Расспрашивал он как бы не побольше Бориса, но как-то так выходило, что… всё больше не о том. Об интересном, а не о необходимом.

Благожелательное отношение моряков к добровольцам пробило его вечную застенчивость, и уже через день вёл он себя с ними, как с давно знакомыми и априори хорошими людьми. Да… интересные были разговоры, но чаще всё-таки – не о нужном.

– Среди добровольцев, – чуть усмехнувшись, продолжил хорошо знающий своего друга Житков, – много людей состоятельных, относящихся к этой войне как к спорту или охоте. Возможность пощекотать нервы, повесить на стену пробитый пулей шлем британского колонизатора и сфотографироваться на фоне подбитой пушки.

– Вторая группа, – Житков еле заметно усмехнулся, – всевозможная сволочь, всё больше из тех, кто хочет половить рыбку в мутной воде южноафриканской войны.

– Я так понимаю, – несколько нервно усмехнулся Николай, – нам во вторую?

– А куда деваться? – приподнял бровь Житков, усмехнувшись кривовато, и Корнейчук с холодком в груди понял, что его вечно невозмутимый друг, бравирующий жёсткой верхней губой[ii]… боится. И странным образом, это добавило ему… нет, не спокойствия и уверенности, а скорее – ответственности и взрослости. Разом.

– Пойдём, Боря, – хмыкнул он, расправляя костлявые плечи, – вливаться в ряды всевозможной сволочи.

Пункт приёма добровольцев им показал первый же спрошенный, проводив туда самолично. Словоохотливый невысокий старик с лихими усами и интересным прошлым с удовольствием ностальгировал, вспоминая «Славные времена» Крымской войны. От некоторых воспоминаний друзей откровенно коробило, но ветерана некогда вражеской стороны они слушали с болезненным, раздирающим душу вниманием.

– Да, молодые люди, – подкручивая усы, ностальгировал будто помолодевший ветеран, остановившись у дверей пункта приёма добровольцев, организованного в одной из обшарпанных контор возле порта, – лет десять назад Жюль ле Блас отправился бы с вами в это славное путешествие, а сейчас – хе-хе, я для этого староват! Буду сидеть в бистро, пить вино, и вспоминать молодых русских добровольцев, отправившихся делать славные глупости на чужую войну. Прощайте!

Приподняв шляпу, он удалился молодцеватой геморроидальной походкой, насвистывая военный марш. Переглянувшись, друзья зашли в большую приёмную, обставленную разнокалиберной, заметно изношенной мебелью из разных гарнитуров, где уже толпились люди разной степени маргинальности.

Негромкий гул голосов, вьющийся табачный дымок, запахи пота и вина, стрёкот пишущей машинки. Обыденно. Ну никакой романтики!

– … нет, нет, и ещё раз нет! – услышали они через неплотно прикрытую дверь, – Граждане собирали средства не для того, чтобы всякие проходимцы могли поправить свои дела, а для помощи бурам! Вон!

Из дверей вылетел головой вперёд алкогольного вида субъект, растянувшись плашмя на нечистом полу приёмной, а вслед за ним высунулся седой, но ещё крепкий, плотный мужчина с военной выправкой, выглядящий как отставной офицер не самых малых чинов.

– Кто ещё нуждается в материальной помощи? – свирепо шевеля усами, начал он, и хищные его, совершенно тигриные глаза, прожгли каждого из присутствующих. Несколько человек, бормоча что-то, резво собрались и покинула приёмную.

– Франсуа! – отставник перевёл взгляд на секретаря, такого же немолодого отставника, по виду прожженного капрала или сержанта из штабных, успевшего по молодости повоевать, заслужив орденские ленточки.

– Да, шеф! – вскочил тот, вытянувшись как бывалый служака, разве што с заметным перекосом на один бок..

– С этой минуты гони в шею каждого, кто покажется тебе бродягой наподобие этого!

– Есть, шеф!

– Добровольцы из России! – Вытянулся Житков, шагнув вперёд, и вслед за ним собезьянничал Корнейчук. Пронизывающий взгляд… кивок…

– … будь моя воля, я бы таких как вы и близко не подпускал, – ворчал отставной майор, оформляя документы, – на войне должны воевать военные, а не необученные мальчишки. Тем более – не маргиналы, у которых руки дрожат без ежедневной дозы абсента, а после принятия оной они более ни на что не годны. Ладно… на фоне других и вы смотритесь молодцами, грамотные хотя бы… Спутайте!

– … откуда ушли, туда и пришли, – усмехнулся Николай, садясь на нижнюю койку и задвигая под неё рундук, – н-да…

– Месье, – зашедший служитель поманил Бориса, – пара моментов в документах, пройдёмте.

Встав было за Житковым, Корнейчук тут же сел назад, устыдившись порыва.

«– Как котёнок за кошкой, право слово!»

Тоскливо покосившись по сторонам, он увидел неприглядный быт матросской казармы в порту, в которую и заселили добровольцев.

Низкие потолки, двухэтажные нары с вроде как выстиранным, многажды штопанным ветхим бельём, на котором сохранились самые подозрительные пятна. Чуть ли даже не… кровь, точно кровь!

Табачный дым, пустые бутылки из-под спиртного, валяющиеся под нарами, сладковатый запах опиума откуда-то из угла, хохот людей, уже сбившихся в компании, и они… вдвоём, а сейчас и один. Среди этих…

– Новенький!? – на койку, не чинясь, присел с размаха уголовного вида молодой француз с испещрённым фурункулами лицом, приобняв Николая за плечи. Он хлопал парня по плечу и спине, отдалялся и приближался, смеялся заливисто и отпускал угрозы. В речи его перемежался парижский шик и какой-то уголовный жаргон, решительно непонятный одесситу.

«– Апаш, – промелькнула вялая мысль у Николая, ощущавшего себя кроликом перед удавом, – раздёргивает»