Большой дом (СИ) - Кич Максим Анатольевич - Страница 15

Мама хотела было сказать что-нибудь запоминающееся, подумала немного, а потом плюнула. Потому что много чести будет произносить запоминающиеся слова всяким там нагинатам.

Тем временем, движение на алтаре прекратилось и обои тоже остановились. Теперь все линии построений на стенах прекрасно соединялись, и построение на алтаре тоже сходилось.

— И…? — поинтересовалась мама, — на что мы смотрим?

— На повод очень быстро отсюда бежать!

И они бросились наутёк. Построения на стенах вспыхивали всеми цветами советских купюр.

Уже на лестничной клетке мама спросила:

— Что это было?

— Профессор Сёмин всё-таки оставил за собой закладку. И теперь он вернулся с той стороны… там, где проще всего это сделать, — ответил папа.

— Дядя Фёдор! — прошептала мама.

Профессору Сёмину очень повезло, что его в этот момент не было рядом.

Над рекой стоял туман.

За туманом возвышался большой дом. И так его туман скрывал, что не понять было, на что же он похож на самом деле.

Ни окон не рассмотреть, ни дверей.

А по реке медленно плыла лодка. На вёслах сидел маленький человек в брезентовом рыбацком плаще. Несмотря на ясную погоду, капюшон закрывал его голову.

Вёсла мерно ходили в уключинах. Лодка приближалась к пирсу.

Пассажир сидел, свесив руку в воду. Был он долговязый, с длинными пальцами, которые по волнам, словно по пианино, наигрывали какую-то простецкую мелодию.

В какой-то момент его рука на что-то наткнулась — он выловил небольшой предмет из реки и спрятал за пазуху.

Лодка причалила к пирсу.

— Ну что, Иван Трофимович, вот мы и прибыли. Вы, знаете ли, в последнее время, очень популярная персона. Очень уж вами там, — лодочник кивнул куда-то в сторону деревни, — интересуются.

Пассажир пожал плечами.

— И, знаете ли, — продолжил человек в брезентовом плаще, — кое-кто важный выражал серьёзные сомнения, стоит ли вам возвращаться.

— А это, друг мой, уже мне решать, возвращаться мне, или нет. Потому что иначе, «кое-кто важный» не оставил бы мне выбора.

— Но вы же понимаете, что вы не сможете покинуть, — тут лодочник ещё одно слово сказал, но его будто бы зажевал туман.

— А мне и не надо, — ответил человек и выпрыгнул из лодки, — все мои незаконченные дела остались здесь.

— Дружеский совет: не трогайте мальчишку. Его покровители могут… расстроиться.

— Спасибо, — ответил человек и, не оборачиваясь, зашагал по скрипучим доскам.

Профессор Сёмин вернулся.

Кот попросил у дяди Фёдора карандаш и стал что-то рисовать.

Мальчик спрашивает:

— Ты что придумал?

Кот отвечает:

— Смущает меня, дядя Фёдор, вопрос топологической связности.

— А что такое эта «связность», — спрашивает дядя Фёдор.

— Беда с тобой, дорогой мой человек: не знаешь ты высшей математики. Вот смотри: есть у нас две точки, а между ними линия. Линия эти точки соединяет. Это, дядя Фёдор, самый простой вариант графа.

— Граф — это вроде герцога?

— Нет, — вздохнул Матроскин, — во-первых, обычно герцог всё-таки выше званием. Но мы сейчас о других графах говорим, о математических. А в математике это, как бы проще сказать, это как острова и мосты между ними. У графа есть «вершины» — это острова. И мосты — это «рёбра». Когда два острова соединены мостом, такие острова называются «связными».

— Но у нас тут островов нет, — заметил дядя Фёдор.

— Угу, — кивнул кот, — зато у нас тут есть почтальон.

— А он остров или мост?

— Почтальон у нас — заноза в заднице. Потому что почтальон у нас есть, а почты у нас нет. Мы сколько раз деревню обошли вдоль и поперёк? Нет у нас ни почты, ни сельсовета, ни даже сельпо. Одни дома жилые.

— И в самом деле, — задумался дядя Фёдор, — неправильно это.

— Вот именно, — кивнул Меланхтон, сын Мелхесиаха, — поэтому я взял бечёвку и замерил длины улиц.

Тут кот прочертил несколько параллельных линий по бумаге.

— Вот Речная улица, вот улица Центральная, а вот Солнечная. Они все идут к реке. И Центральная улица почти в два раза короче, хотя начинаются они на одной линии, и заканчиваются тоже примерно на одной. Река, конечно, не ровная, но настолько она не изгибается.

— Неправильно это, — кивнул дядя Фёдор.

— То же самое с поперечными улицами. Вот 1-я Продольная, вот вторая, а вот третья. И вторая улица тоже короче почти в два раза.

— Так что это значит?

— Что топологическая связность местности нарушена. Кто-то или что-то выкусило центр деревни.

— Насовсем?

— Насовсем нельзя. Это место не уничтожено. Его заперли.

В это время человек с сабельным шрамом на лице шёл по улице Центральной. Глаза его, как глаза слепого человека, не видели ничего вокруг. Он шёл вперёд, не глядя по сторонам и не оглядываясь.

Он шёл, пока деревня не кончилась. И после этого он прошагал ещё немного.

— Марфа! — позвал он, наконец, остановившись, — Марфуша, выходи!

Никто не отозвался.

— Марфа, выходи! Не заставляй призывать тебя, сама знаешь, это неприятно.

Поднялся ветер. Вот только был солнечный день, а вот небо заволокли тучи, и оно стало похоже на стёганое одеяло.

Задрожала почва под ногами.

Встала перед профессором земляная баба.

— Зачем ты пришёл сюда? — пророкотала она и косточки в её чреве развернулись к профессору острыми концами.

— За тем единственным, за чем я мог сюда прийти, Марфуша, — грустно сказал профессор, — сама знаешь, почему ты здесь.

— Не дам! — прошипела баба, — Моё!

— Нет, — грустно покачал головой профессор Сёмин, — Не твоё и никогда твоим не было. Так, отдано тебе на сохранение.

— Давай тогда достойную плату, — пророкотала земляная баба, — дорогую вещь ты у меня просишь.

— Ты была дурочкой, дурочкой и осталась, Марья, дочь Василия Кривого, — холодно ответил человек с сабельным шрамом, — Слушай. Слушай, потому что это я тебе говорю. Ты, проданная за худую корову, испорченная Гришкой Скоробогатым, убитая в ту же ночь, брошенная на болоте, опороченная и не отпетая. Я вернулся с того берега и мне нужно то, что принадлежит мне по праву. Всё, что я тебе могу оставить — это твою власть, настолько и насколько её тебе хватит. Остальное — не моё чтобы дать, и не твоё, чтобы взять.

— Тогда ты прямо сейчас отправишься на тот берег. И уже не вернёшься, — раскатистым рыком проговорило самое в чрево земляной бабы.

Она замахнулась. Землёй и небом разом, захватив костяной горстью тусклое солнце и разномастные облака.

Профессор Сёмин сделал один шаг. Вперёд. И выбросил перед собой сжатые щёпотью пальцы. Рука его прошла в грудь земляной бабы по локоть.

— Я пришёл за тем, что не твоё, — сказал он, будто извиняясь.

— Зачем? — горько спросила та.

Заморосило. С неба капали солёные капли, словно бабьи слёзы.

— Затем… — грустно усмехнулся человек со шрамом, — что больше мне ничего не остаётся. Здесь скоро не останется никого. Ни тебя, ни меня… Так надо. Прости, Марфа, дочь Василия. И отца своего прости. То был худой год после худого года, он ничего больше не мог сделать.

Профессор выдернул руку. В кулаке его был зажат большой латунный ключ.

— Я знаю, — прозвучало в ответ.

Высохшая земля осыпалась. Падали на землю кости и камни.

— Уходи… — прошептал профессор Сёмин, — за рекой тебя ждёт покой. Здесь покоя не будет никому.

— Мальчишку не трогай, — чуть слышно раздалось из запыленного воздуха.

— Как получится, — пожал плечами Иван Трофимович, — как получится.

Дядя Фёдор шёл по Центральной улице. По левую его руку был кот Матроскин. По правую руку был пёс Шарик.

Тяжело и зло они шли.

Посередине улицы стоял почтальон Печкин.

— Что-то вы, граждане, с нехорошими намерениями шагаете, — сказал он.

— А как ты думаешь? — оскалился Матроскин, — Где тут нулевой километр.