Atem (СИ) - "Ankaris" - Страница 85

Был уже вечер. Серый дым облаков плотно затянул небо. Ветер гудел в проводах, снег осыпал окна столовой. Для меня день только начался. В студию спускаться ещё рано — там Тони и какие-то джазисты. Записи — нет, значит — до девяти часов торчать в доме.

— Хей! — в дверях появился Ксавьер, словно специально дождавшийся момента моего душевного гниения. Я перестал отвечать на его звонки ещё неделю назад. И он знал, что я не хочу никого видеть, но всё равно упрямо припёрся. — Хей! Оживай! — вырвал он листок из моих рук и принялся лупить по щекам. — Слышишь? Прекрати переводить чернила на тексты о шлюхах!

Я вернулся в холодную реальность и осознал, что сделал, только когда кровь из его носа хлынула на устланный бумагой стол, и Ксавьер рванул к раковине в кухне. В голове крутились слова извинения, но перед глазами всё продолжала стоять пелена гнева.

— Дай лёд! — сказал он, и я достал из холодильника замороженную упаковку брокколи. — Бьёшь, как девчонка. — Запрокинув голову, пытался он остановить струи крови, зажав нос покрывшимся красными пятнами полотенцем. Я молчал, не знал, что ответить. Вообще, был уверен что «ответит» именно он встречным ударом. Любые слова о моём сожалении казались дешёвой фальшивкой, поэтому мне ничего не оставалось, как просто предложить поехать в больницу. — Болен ты, а не я. Почему не поехал к Алексу и ребятам вместе со своими? — прогундосил он, положив на переносицу брокколи, словно сейчас ничего и не произошло.

Я промолчал. Всё было до тошноты предельно понятно. Тогда он завёл разговор о других музыкантах, «сдавших свои альбомы в срок». И вот я вмиг превратился в студента-раздолбая, не закрывшего зачётку в установленные «сессионные рамки».

— Хм. Оперативно, — хмыкнул он, выглянув в окно: перед домом остановился фургончик.

— Что ты опять затеял? — спросил я, наблюдая за тем, как двое парней потащили к порогу какие-то коробки.

— Сюрприз, — ответил Ксавьер, смывая с лица остатки крови, и, указав на нос, добавил: — Очевидно, не прогадал. Открой дверь.

— Куда заносить? — уставились на меня парни в оранжевых спортивных куртках, кивнув на расставленные на пороге коробки и боксёрскую грушу, доходившую мне до плеч.

— Туда, — указал Ксавьер на дверь в столовую.

— Пусть увезут. Мне она не нужна.

— Да ну? — потряс он пакетом с брокколи.

Рабочие внесли всё в комнату и принялись раскладывать по полу дрели, отвёртки, цепи…

— Ты хочешь повесить её здесь? — спросил я, наблюдая за тем, как Ксавьер давал указания, как и где нужно закрепить грушу. — Я против.

— Свари мне кофе, — похлопал он меня по плечу, явно провоцируя на повторный удар. — Стол Короля Артура придётся отнести на чердак. Разбирайте! — вновь кивнул он парням. Я лишился права управлять даже своим собственным домом.

— Какого чёрта ты творишь?!

— Королевство в безопасности. Кофе! — И я уже сжал кулаки, но вовремя осёкся.

Пока они не вынесли стол из комнаты, я не представлял, насколько она может быть большой и пустой. Теперь кроме груши, висевшей в центре столовой, и моей самодельной кровати там ничего не было.

— Тебе это нужно. Выступление через пару недель. Штэф, — национальное телевидение, — а ты выглядишь, как мешок дерьма.

Я сам устал от этой жизни, распространяющей мою болезнь на всех, кто бы ко мне ни прикоснулся. Проходили недели. Тянулись дни. Минуты растворялись в пустоте часов. Но ни черта не менялось — мои раны оставались распоротыми.

— Хочешь добавить на альбом ещё песен? — спросил Ксавьер, рассматривая разбросанные листы с текстами. Я отрицательно мотнул головой. Он не заметил. — Думал, вы утвердили список.

— Утвердили. Это моё. — Он только то ли иронично, то ли саркастично промычал в ответ и, вытащив из общей горы бумажного мусора перечёркнутый вдоль и поперёк листок, начал зачитывать написанное. — Это не баллада, не делай из меня… да плевать.

«…на полпути врубаешь красный

Визг тормозов, и вновь строишь глазки…»

«Я умирал и видел в красках,

Как чёрное солнце вдруг погасло.

Я засыпал в твоих лживых ласках,

Сказках о том, что любовь…»

— Ясно, — Ксавьер скомкал бумагу и, швырнув в угол, вышел в коридор.

— Ты куда? — спросил я, когда он уже застегнул куртку и натянул шапку.

— В Бохум, — последовал короткий ответ и хлопок входной дверью.

— Да брось! — прокричал ему вслед. Он остановился перед машиной и засмеялся.

— Знаешь в чём твоя проблема? — Я утвердительно кивнул.

38

Синее утро понедельника. Четвёртое февраля. «Flughafen Düsseldorf». Я устал от аэропортов, от чемоданов, от этих вечно куда-то спешащих лиц, от залов ожидания, от ожидания. Обычный досмотр затянулся дольше обычного, потому что работнику службы безопасности не понравились мои покрытые синяками и ссадинами костяшки пальцев и небритая физиономия. Ксавьер психует, точно капризная истеричная девица, а я объясняю скептически настроенной охране, что две недели подряд осваивал азы кикбоксинга. Службу безопасности всё равно что-то смущает, и меня просят разуться. Снимаю ботинки. Прощупав, просканировав и тщательно осмотрев всю мою одежду, нам, наконец, дают «зелёный свет». Спешим на посадку, которая вот-вот закончится. Ксавьер продолжает действовать на нервы своими занудливыми нравоучительными речами, как будто бы мы опаздываем лишь по моей вине, мол, побрейся я дома, не был бы похож на исламского террариста-шахида. Я уже несколько раз успел пожалеть о том, что согласился полететь с ним в Нью-Йорк на встречу с Sony. Вернее, встреча-то у него, я лечу «развеяться». Однако предчувствие кричит об обратном.

Вылетаем в десять двадцать пять. Больше восьми часов полёта, и приземляемся в JFK в двенадцать сорок пять. Разница во времени давит на сознание. Я хочу спать, но в Америке ещё полдень. Морозно. Солнце слепит, отражаясь отовсюду: от вод Ист-Ривер, от белого снега, от бесчисленных окон-зеркал небоскрёбов. Такси везёт нас на Манхэттен, в Мидтаун. Офис Sony — на Мэдисон Авеню у одноимённого парка, поэтому наш отель рядом — в десяти минутах вверх по Бродвею до Седьмой Авеню.

Город кишит автомобилями, жёлтыми такси и общественным транспортом, отчего улицы кажутся ещё более узкими, чем в Париже. После тишины в самолёте, стоящий тут гул долбит по барабанным перепонкам своей переломанной полиритмией. Откуда-то, разрезая ледяной воздух тонкой нитью, струится тёплый запах фастфуда. По обе стороны дороги мелькают коричневые высотки, американские флаги и стеклянные витрины фешенебельных бутиков. Мы проезжаем мимо Эмпайр-стейт-билдинг и останавливаемся перед одним из этих «скопированных с самих себя» зданий, над козырьком которого шесть величественных колон упираются в бетонную плиту с буквами «HOTEL PENNSYLVANIA». Заполнив бумаги, поднимаемся в номер.

Я чувствовал себя обессиленным и совершенно измотанным. Ксавьер же, приняв душ, светился бодростью и приподнятым настроением. Ещё бы. Весь полёт он проспал, я — нет. И в отличие от него, я выехал из дома в раненый час, доехав до Бохума поездом. А потом мы взяли такси, и через пятьдесят минут уже были в Дюссельдорфе. Он переоделся и ушёл в офис Sony. Я лёг спать.

39

Утро вторника разбудило визгом автомобилей, сигналящих где-то неподалёку. Ксавьер снова ушёл в Sony на какой-то тренинг, поэтому я отправился на свой тренинг, в фитнес-зал отеля. Вечером едем в спортцентр IZOD, в Нью-Джерси на игру Lakers. Признаться, в последний раз я был в Нью-Йорке в середине девяностых. Мы выступали в клубе «Limelight», что как раз находился рядом с Мэдисон-парк, именно потому я и знал довольно-таки хорошо эту часть Манхэттена; но, несмотря на то что клуб давно закрылся, а город лишился своих Башен-близнецов, Нью-Йорк оставался Нью-Йорком. По ту сторону Гудзона мне не довелось побывать, сегодня еду впервые. Я никогда не был ярым фанатом баскетбола: не следил ни за сезоном NBA, не знал ни имён игроков, ни названий большинства команд. Ксавьер — напротив, любил его больше, чем футбол. Однако даже самому далёкому от баскетбола человеку было известно, кто такой Коби Брайант — живая легенда. И я хотел увидеть его «в деле».