Atem (СИ) - "Ankaris" - Страница 84

— А Тони где?

— На месте, — Том кивнул в сторону стойки администратора.

— А вы откуда?

— Давай, вставай, — Рене потянул меня за руку. — Ляжешь в комнате звукозаписи.

— Сейчас семь вечера или утра? — Никак не мог я понять, что вообще происходит и почему я лежу на диване в репетиционной.

— Вечера. Чего-нибудь выпить хочешь? — спросил Том, и они потащили меня в соседнюю комнату.

— Не пью на трезвую голову.

— Я имел в виду кофе, но рад слышать, что твоя голова и впрямь протрезвела.

Пока лежал перед компьютерами и наблюдал за работой Тома и Рене, обнаружил, что они решили изменить звучание последней композиции, над которой мы потели ещё в ноябре. Они заменили барабаны на симфонические барабаны, бас — на контрабас, а клавиши — на орган! Теперь трек звучал так, будто вместе с нами играл целый симфонический оркестр.

— Мне нравится. Я как раз отредактировал текст. Сейчас, — попытался я встать на ноги, но в глазах потемнело, и я остался сидеть на диване. — Наверное, нужно поесть.

Мы поднялись наверх. И пока Рене заказывал еду, я достал из чемодана блокнот с набросками текстов песен и отдал его Тому. Половину написанного там я уже и не помнил.

— Я опасался, что все тексты окажутся о разбитом сердце, — рассмеялся Том. — Хорошо, что это не так. Ложь, безумие, революции, смерть. Ну и, скажи на милость, как нам назвать альбом с подобной тематикой?

— Что там? — Рене выхватил блокнот из его рук и с любопытством стал зачитывать вслух куплет. — Кстати! — щёлкнул он пальцами. — Как смотришь на женский вокал на альбоме?

— Поступали предложения? — спросил я, хотя было глубоко плевать.

— От одной берлинской певицы, — ответил он и, достав телефон, включил какую-то песню. — Что скажешь? — Я безразлично пожал плечами.

Через полчаса приехал доставщик пиццы. Но после ужина мы уже не спустились в студию. Остались сидеть в столовой. Сначала Том и Рене рассказывали о проделанной работе, о Рождестве, о двух презентациях: сингла в Бохуме и новой линейке гитар фирмы, эндорсерами которой они являлись; а затем незаметно для себя самого я начал пересказывать обо всём, произошедшим со мной почти за месяц безрассудных скитаний. В полночь привезли вторую коробку пиццы, а я только добрался до середины своего рассказа. На часах — три, на столе — три пустых бутылки пива.

— В феврале выступление на Bundesvision, а ты рассекаешь на байке, едва выписавшись из больницы. Ты… — Том осуждающе затряс головой. — Я ещё могу понять тебя, но какого чёрта вытворяет Майер?

— Мы подписали контракт.

— К чёрту контракт!

— Брось! До выступления ещё месяц. К тому времени мой голос придёт в норму.

— Они всё равно пустят фонограмму, — подключился Рене, махнув рукой.

— Теперь ты на его стороне?! — подорвался с места Том. — А альбом? Остался лишь ты. Инструменты практически записаны.

— Что вообще говорят врачи? — спросил Рене, и Том принёс ещё пива.

Очевидно, наш разговор затянется до рассвета.

36

Утро наступило в обед. Кроме меня в доме никого не было. Но снизу, из студии, доносился глухой стук барабанов. Том, Рене и какая-то группа подростков толпились в заполненной сигаретным дымом репетиционной комнате. Два табачный вдоха и кашель снова вернулся.

— Вообще он прав, нужно вам курить снаружи, — обратился к ребятам Том. — Ты как? — Кивнул он мне. «Класс», — показал я и вышел из комнаты. — Едем в больницу?

Замечательно. Ксавьер передал им свои бразды «сиделки». Однако права выбора у меня, вероятно, не было. В ближайшие месяцы группа должна завершить запись альбома, чтобы лейбл мог заняться пред-продакшеном. Нужно возвращаться к нормальной жизни. А пока я пребывал в состоянии болезненного воскрешения.

Вооружившись кипой бумаг, что вручили французские врачи, мы направились в местный госпиталь, где мне в очередной раз пришлось сдать анализы. Затем я получил новый список лекарств и предписаний. Незаконченный курс массажа и физиотерапии я должен был продолжить теперь здесь.

Спустя неделю строгого соблюдения всех указаний в ежедневных осмотрах уже не было надобности. И я закрылся в студии. Работал над голосом, сочинял тексты, исправлял имеющиеся. Занимался записью и сведением песен других групп. К середине января от кашля и болезни не осталось и следа. Тело исправно функционировало, а вот разум пребывал в психологически угнетённом состоянии. В доме я просто не мог заснуть. Пришлось перебраться в студию и купить обогреватель. Зима наконец замела замёрзшие голые улицы снегом. Температура упала до десяти градусов, а холодный северный ветер, кажется, продувал стены насквозь. Сначала постоянное присутствие посторонних людей возвращало меня на нужную колею: большую часть времени мои мысли были заняты музыкой. Но в какой-то момент музыка исчерпала себя, и прошлое стало сочиться из всех щелей памяти. Меня стали бесить люди. Даже Том и Рене начали меня сторониться, как и я, наивно «выжидая» время. Депрессия обретала форму неконтролируемых вспышек ярости. Я бросался на всех и вся без всякого на то повода и с превеликим наслаждением освободил бы студию, выгнав бы их всех к чёртовой матери, но спустив тысячи евро на свои межконтинентальные передвижения и лечение, был вынужден «восстанавливать» не только здоровье, но и банковский счёт. Поэтому выгнал не я их, а они меня. Я поселился в столовой, сдвинув две кушетки и соорудив себе кровать. Спал днями, когда в студии кипела жизнь. Вечерами записывал музыкантов. А ночами в спасительном одиночестве сводил песни. Без конца перечитывал собственные тексты, перечёркивая строки, за которыми всё равно эхом звучали отголоски «разбитого сердца».

В один из дней сорвался, решил позвонить в лабораторию, поговорить с Жюльет, но пока искал номер телефона в интернете, выскочила лента новостей. Писали о смерти Хита Леджера. Писали о смерти. Я закрыл ноутбук, отложил телефон. Всерьёз задумался, не наглотаться ли снотворного до полной отключки. Я был сыт по горло снами, в которых я безуспешно пытался задушить истязающие разум воспоминания, затушить полыхающие чувства. Не прошло ни одной ночи без сновидений. Мне снились дорога и небо. Снились лица всех тех, кого я встречал: раскосая голубоглазая исландка, Сесиль, стюардессы, Карл, Джо, постояльцы «Chez Carl», постояльцы «Royal Cardinal», девушки с ресепшена, обслуживающий персонал обоих отелей, не представившаяся курносая сотрудница лаборатории, Жаклин и её коллега-переводчик, Жюльет, интерны, доктора, медсёстры, пациенты, супружеская пара стариков из аэропорта, храпящие соседи, летящие в Париж, парижский сосед с верхнего этажа, которого разбудил мой громкий кашель, мужчина, растолкавший меня на конечной «зелёной ветки», Полин, Луи в голубом пиджаке, их «жужжащие друзья», мопс Бульон, безымянный официант из кафе «PANIS», четыре безымянных торговца книгами, детский рождественский хор, прохожие, туристы, полицейские, старик в обрызганном грязью сером пальто, сумасшедший с мазутными пальцами из парижского автобуса, дама в фиолетовых сапогах, китайские туристы, две дамы под красным зонтиком, десятки безымянных таксистов… Эли. Её я видел чаще остальных. В одних снах мы занимались любовью, а в других я убивал её. В одних снах она задыхалась от удовольствия, в других кричала от боли.

Достал из аптечки баночку со снотворным, высыпал горсть белых таблеток. Сидел, смотрел. Пересыпал из ладони в ладонь. Нет, смелости не хватало. Задержал дыхание. Посмотрел на часы на микроволновке. Меньше минуты. Выдохнул. Набрал в лёгкие воздуха. Снова задержал дыхание. Выдохнул. Задержал дыхание с пустыми лёгкими. В ушах зазвенело, а из горла вырвался кашель. Забыл засечь время. Так больше не может продолжаться. Пошёл в студию сводить песни.

37

Зверем воющая снежная вьюга и очередная бессонная ночь перед мониторами в студии. Если бы не музыка, наверняка давно бы слетел с катушек. Не имел ни малейшего представления, ни о том, какой сегодня день недели, ни какое число. Рене и Том уехали к друзьям в Гамбург, в студию AFM Records, поделиться творческими идеями и обсудить выход их альбома. Я же заперся ото всех в своём одиночестве, написав столько текстов, что хоть издавай толстый сборник дешёвой поэзии.