Atem (СИ) - "Ankaris" - Страница 64

— Тебя это так тревожило? — Отрицание. Согласие. Распятие.

И я предпринял ещё одну попытку поговорить, но и она оказалось провальной. Эли была где-то не со мной. «Пойдём спать?» — сдался я.

93

Спала только Эли. Я не мог заснуть до самого раннего утра и, как и прежде, провёл часы со своими бесконечными догадками, предположениями, соображениями и ставшим привычным чувством неудовлетворённости. Физическая неудовлетворённость ощущалась как никогда остро. Хоть чувство голода теперь и притупилось, насыщение не наступило. Мне было мало лишь одной ночи с ней, ночи, которая в моих фантазиях рисовала грязью теней, а не окрашивала белизну белья жертвенной кровью. Но, несмотря на всё, я был истинно счастлив. Эли лежала рядом, здесь, со мной, в моей постели, имело ли значение сейчас ещё хоть что-нибудь?

Звонит будильник. Но, кажется, это самое тихое утро в моей жизни. За окном так много снега, поблёскивающего в предрассветном тусклом свете. А крыша соседнего дома похожа на белый колпак гнома, украшенный багровыми гроздьями рябины. Какой стих Моего Бытия смог бы отразить воцарившееся в душе блаженное спокойствие? Какой стих там у Матфея? «5:08» на часах. Нужно будет взять Евангелие в дорогу. Моё обострённое восприятие иронии уже метастазирует библейским символизмом.

— Хей, — пытаюсь разбудить Эли, целуя где-то рядом с поясом розовых шорт, откуда так обольстительно выглядывает кайма рюша её кружевного белья. Она сонно постанывает и, зарываясь в одеяло, отворачивается к окну. — Тебя подбросить до университета? — шепчу ей на ухо.

— Рано, — посмотрев на часы, сладко протягивает она, — даже для лекции. Не пойду на неё без тебя. — Кладёт она голову мне на плечо и снова засыпает.

— Мне нужно ехать, — говорю я. Она что-то бормочет на французском, а потом, открыв глаза, смотрит на меня так, будто, силясь, вспоминает кто я вообще такой. — Всё хорошо? — спрашиваю её, когда в сознании вспыхивают кровавые сцены нашей первой ночи.

— Угу, — целует она в ответ, выбираясь из-под одеяла.

— Тебе не обязательно уходить вместе со мной.

У меня же меньше получаса на сборы. Да и собирать, собственно говоря, нечего. Сумка ещё со вчерашнего вечера стоит в ожидании отправления.

Пока сидел в столовой и неспешно попивал кофе, наблюдал за вооружившимися холстами и мольбертами Эбертами. Даже толком-то одеться не успели, а уже взялись за кисти. В огромных сапогах, пижамных штанах и халате, торчащем из-под безразмерного зелёного пуховика, Йенс стоял на дорожке перед домом и рисовал заснеженную улицу, на которой ещё никто и следа не оставил. Предрассветное небо, роняя свой сумрак на землю, отражалось от снега глубоким синим океаном. И только под фонарями — золотые озерца света. Кристина, одетая как под копирку, мостилась на узком пороге, рисуя карандашом рисующего мужа.

— Разразись земля огнём апокалипсиса, вы были бы единственными, кто бы непременно ринулся с красками к самому жерлу вулкана, — прокричал я сквозь окно, рассмеявшись.

— Доброе утро! — произнесли они в унисон, махнув руками, но не отрываясь от работы.

Кода-то давно при похожих обстоятельствах мы разговорились с Йенсом о жизни, правда, не припомню о чём конкретно шла речь, но вот оброненная тогда им фраза эхом зазвучала в голове сейчас: «Ты сам являешься художником своей жизни». Мне кажется, что художник из меня вышел никудышный, а вот маляр вполне себе сносный. По крайней мере, последнее время у меня складывается именно такое впечатление.

— Я боялась, что ты уже уехал, — взволнованно сказала Эли, бесшумно подкравшаяся из-за спины.

— Ещё нет, — улыбнулся я, притянув её ближе.

Как удивительно странно, что с её появлением в комнате, дом словно ожил, стал теплее и приветливее.

— Ты пробудешь там до вторника? — Обняла она, прижавшись всем телом. Я был бы не против, если бы какой-нибудь другой Штэфан полетел вместо меня в Мюнхен.

— Я вернусь этим же вечером, если пообещаешь быть в это время здесь. — И вместо ответа — короткий вопросительный взгляд. — Пойдём, — потянул я её за собой в коридор, — что-то дам. — Она снова непонимающе посмотрела, пожав плечами и улыбнувшись так тепло, что я не удержался и поцеловал её кокетливую ямочку на щеке. — Вот, — достав из ящика ключ от дома, вложил его ей в ладошку. И в этот момент во мне вспыхнуло волнующее чувство, как если бы это был ключ не от дома, а от всей моей жизни.

94

Самолёт вылетел без задержки. Чистое лазурное небо и вовсе благоволило полёту. Я изо всех сил старался заснуть, но никак не получалось — я был счастлив. Я пребывал на той высоте «чудовищной страсти», где, по словам Ницше, ни минуты не могли бы дышать ни Гёте, ни Шекспир. Там, где рождалась истина. Что же, если не любовь, превращает нас в творцов? Нет, «счастье» — не подходящее слово, счастье — это что-то мимолётное, как вспышка молнии. Моё ощущение было более совершенно, оттого гармонично. Женщины — странные создания, без них твоя жизнь и есть сама гармония. А с их появлением воцаряется хаос, а вслед за ним понимание — этот беспорядок и есть то самое, правильное, устройство вещей во вселенной.

Время на борту «9:20». Вот-вот зайдём на посадку. Я открываю Евангелие от Матфея, пролистывая страницы до нужной главы. Сосед по креслу с опаской косится на книгу в моих руках. Нарочно такого и не придумать! Или это опять закон случайности де Моргана? «…И вот, женщина, двенадцать лет страдавшая кровотечением, подойдя сзади, прикоснулась к краю одежды Его…» 9:21: «…ибо она говорила сама в себе: если только прикоснусь к одежде Его, выздоровею…»

95

Студия, в которой проходили съёмки, располагалась в центре Мюнхена, поэтому до места я добрался только к одиннадцати. Парни нашлись в гримёрке. Рене и Лео пили кофе из больших одноразовых стаканов, наблюдая за тем, как девушка-стилист колдовала над причёской Тома. И, судя по его виду, он был явно недоволен результатом её манипуляций.

— Надень шапку, делов-то! — сказал Лео, расхохотавшись.

— Может, сам наденешь? — нервно кинул ему Том, трогая зализанные гелем волосы.

— И надену, — поглаживая бородку, протянул он.

— Ты что дома побриться не мог? — разгневанно спросил Рене, заметив меня.

— Ему было не до того, — оживился Том.

— Я рад, что мы поехали по отдельности, — рассмеялся я.

Мне кажется, что на макияж ушло больше времени, чем на сами съёмки. Площадку подготовили ещё утром, поэтому всё упиралось в грим. Несмотря на протесты стилистов, Том и Лео так и не сняли своих шапок. В два часа работа с нами была закончена, пришли другие музыканты, «виновники торжества», и съёмочная группа покатила громоздкие камеры в соседний зал. Вообще, мне пора бы привыкнуть, что когда всё складывается так, как надо, обязательно возникнет что-то, что переломает все твои планы. Позвонил Майер, сообщил, что в Мюнхене мы задержимся до вторника. Сегодня вечером нужно выступить на радио, завтра днём — принять участие в каком-то телешоу о киноновинках, вечером — ехать на другое радио. В среду нужно быть в Бохуме — ещё одно интервью на радио. Знаю, подобный расклад нам только на руку, но сейчас, как никогда, мне хотелось взять передышку от дел группы. Наше расписание было настолько плотным, что выкроить несколько минут на звонок Эли стали настоящей проблемой. А с братом мы и вовсе не встретились. После двухчасового эфира на радио, моих сил хватило лишь на то, чтобы отомкнуть дверь номера и свалиться на кровать. Усталость и изнурённость была просто зверской. Я даже забыл о её главной причине: спал-то я всего по несколько часов две ночи подряд. Естественно, это не прошло незамеченным и мимо Майера. Его очередной звонок разбудил меня что-то около десяти. Он говорил о каких-то мешках, а я мычал в ответ, проваливаясь в сон.

— Утром нужно всё переснять, — последняя фраза окатила сознание, точно холодный душ.