Изъян в сказке: бродяжка (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна - Страница 36

— Поверьте, Магарет, — сказал он, — я вам не враг.

А потом мир померк для Мэгг, потонув в ужасе и отчаянной беспомощности. Она ничего не могла поделать с тем, что её тело аккуратно, но без нежности раздели, повернули на живот, так что перед глазами осталась только подушка с омерзительно-серым краем и чьими-то рыжими волосами. Она не чувствовала, что с ней делали, но осознавала это умом, и ей бы рыдать, вопить, а оставалось только безучастно рассматривать проклятую подушку и желать смерти — может, себе, а может, мужчине, так и не назвавшему своего имени.

Она слышала, как он ушёл, но все оставалась лежать, беспомощная и уничтоженная.

Что-то изменилось.

В комнате посвежело ещё сильнее, откуда-то появился отчётливый знакомый запах — как от кулона, только сильнее в разы. Подул ветер, хотя ставни, должно быть, никто не открывал. «Гроза!» — мелькнуло в голове у Мэгг, пахло грозой, свежим ветром и тем самым неуловимым, возникающим, когда белоснежные молнии прорезают чёрный небосвод.

Оцепенение спало, и на Мэгг нахлынули и боль, и холод, и омерзительное чувство того, как кровь возвращается в затёкшие и занемевшие члены.

Ставни действительно были закрыты.

Но гроза была здесь, совсем рядом, в комнате — невидимая, но так отчётливо ощутимая. Инстинктивно, как умирающий от жажды тянется к воде, Мэгг потянулась к этой грозе, окунулась в неё, и тут же ставни распахнулись, впуская прохладный ночной воздух. Мэгг непонимающе посмотрела на них, потом перевела взгляд на свои руки. Кончики пальцев светились отчётливо даже при свете свечей.

Это была… магия. Мэгг протянула руку, и, повинуясь её жесту, одна из свечей потухла, а потом снова вспыхнула.

Ставни закрылись сами собой.

Мэгг натянула кое-как платье, забралась с ногами на постель и сжалась в комочек. Её колотила крупная дрожь. В горле стоял ком, глаза жгло, но слёз не лилось.

Что-то произошло с ней сегодня. В тот момент, когда чудовищный мужчина овладел её неподвижным телом, что-то изменилось в ней самой. И леди Майла знала об этом. Но как?

Раньше, давным-давно, она желала быть ведьмой. Ей это казалось очень весёлым — уметь делать всякие волшебные штуки, менять погоду и превращать неприятных людей в лягушек. Но потом мечта забылась. Она больше желала быть леди, а ведьмами предоставила быть другим.

И вот, теперь она, невозможным и немыслимым образом, ведьма. Зачем? Она сидела на грязной кровати в дешёвом борделе, вдыхала аромат грозы и чувствовала, что сходит с ума от страха и неизвестности.

Мэгг не знала, сколько времени просидела в оцепенении. У неё затекло и болело всё тело, запах грозы уже рассеялся, а она всё не шевелилась. Но постепенно разум прояснился, она осторожно поменяла положение, чувствуя, как боль отзывается во всём теле, тяжело выдохнула и всхлипнула.

Плакать хотелось отчаянно сильно, но почему-то слёзы, хотя и жгли веки, не желали литься. Она закашлялась, схватилась за грудь и попыталась успокоиться, но тщетно. Что-то сдавливало её изнутри, окатывало пламенем, истязало, как самый жестокий палач. Она тонко, жалко застонала, сухо захныкала, заскулила, но только раздражила горло и закашлялась опять.

Повалилась на кровать, зажмурилась, резко открыла глаза и замерла.

Комната вокруг мягко покачивалась. Балдахин плыл, как какой-то диковинный корабль. Она вытянула перед собой дрожащую руку, разглядывая её отстраненно и с неестественным интересом.

Она помнила, как светились кончики её пальцев, и сердцем чувствовала, что та вспыхнувшая и пробудившаяся в ней магия всё ещё с ней, никуда не делась, теплится внутри и готова откликнуться, стоит только её позвать.

Мэгг хотелось пить, она сосредоточилась на своей магии и пожелала воды. Запахло грозой, и ей на лицо упало несколько холодных дождевых капель.

Почти две недели у Мэгг ушло на то, чтобы оправиться от произошедшего и научиться худо-бедно ощущать проснувшуюся в ней силу. Вернее, её крохи. Мэгг читала про ведьм и видела, на что способна леди Майла — в сравнении с этим её способности были ничтожны.

Она могла открыть замок, коснувшись его, могла поджечь свечу или приманить к себе расчёску, но приподнять что-то тяжелее книги ей не удавалось. Она чувствовала в себе магию, как будто та была ещё одной частью её тела, как рука или нога: эдакий тонкий хрупкий ручеёк где-то под сердцем, в клетке рёбер. Он иссякал пугающе быстро и наполнялся подолгу. Он иногда высыхал настолько, что Мэгг переставала его ощущать, а иногда вдруг начинал бурлить, рождая по всём теле легкость, очищая разум от печальных дум.

В борделе к ней относились по-прежнему, разве что госпожа Дебю дважды обратилась к ней и предложила сменить работу на менее грязную — в смысле, стать одной из девочек. Мэгг оба раза решительно отказалась, чем, похоже, только обрадовала госпожу Дебю, которая считала её излишне жилистой и вертлявой.

Мэгг по-прежнему каждый вечер выходила в общий зал и носила подносы, но больше никто не проявлял к ней интереса, и того человека не было.

Когда выдался выходной, она решилась выбраться в город. У неё прохудились башмаки — так сильно, что латать их больше не было никакой возможности, да и отчаянно хотелось ненадолго выбраться из душных стен борделя.

Одевшись, набросив на плечи плащ и повязав на голову платок, как это делают крестьянки, она вышла на улицу, поморгала, позволяя глазам привыкнуть к свету, и зашагала по дороге.

Уже стояла зима, но в этих краях она была мягкой, малоснежной и тёплой. Вскоре Мэгг оказалась на оживлённой улице, которая быстро влилась в толпу на главной площади перед ратушей. Мэгг вздрогнула, увидев эшафот, на котором её пороли кнутом, но почувствовала облегчение от того, что он пустует.

Был базарный день: по краю площади как пёстрый забор стояли разноцветные лавки купцов и торговцев.

Немного потолкавшись, Мэгг подошла к сапожнику и осторожно, не привлекая внимания, начала присматриваться к готовым башмакам — конечно, у неё не было денег на обувь по ноге, какую когда-то носила леди Магарэт Кэнт.

Готовые башками были тяжёлые и достаточно уродливые, но всё-таки Мэгг присмотрела себе крепкую пару и уже собралась спросить усатого сапожника о цене, как вдруг толпа за её спиной заколыхалась. Сапожник поднял голову и воскликнул:

— Тю! Вешать будут!

Мэгг обернулась, но увидела только спины и затылки. А сапожник, заметив её, подмигнул ей и сказал:

— Влазь-ка сюда, — и показал на большой деревянный ящик.

Мэгг проворно вскочила на него и, став разом выше толпы, увидела, как от ратуши идут Жёлтые плащи, создавая коридор в толпе, а за ними тащатся, один за другим, пятеро: все в рубищах и со скованными руками.

— Кто это, дядя? — спросила Мэгг сапожника.

— Воры, видать, — отозвался он, подкручивая ус. — Точно вешать будут.

Последний вор был меньше других ростом и шёл с большим трудом. Мэгг прищурилась, и вдруг ей показалась знакомой его рвано остриженная голова и резкий подбородок. Он поднял голову — и даже на расстоянии Мэгг узнала Зои.

Сердце сжалось.

Зои была резкая, злая, но она ведь спасла тогда Мэгг. Пусть и не желая ей особого добра, но спасла, вытащила из тюрьмы — а теперь её повесят!

В груди у Мэгг забурлило, и она узнала в этом бурлении свою магию. Если бы только она была чуть сильнее! Если бы могла взять — и разом оказаться возле эшафота, а потом, схватив Зои за руку, исчезнуть куда-нибудь. Но она не могла. И что остаётся — просто смотреть?

Мэгг соскочила с ящика и ввинтилась в ряды спин. Она была маленькая и юркая, а толпа — не настолько плотная, чтобы её задержать. Кто-то обругал её, кто-то от души огрел по спине, но Мэгг не останавливалась и спустя каких-нибудь пару минут оказалась с самого краю, перед освобождённым Жёлтыми плащами проходом. Зои и остальные ещё не дошли до неё, и Мэгг отдышалась. Люди вокруг неё тянули вперёд руки, а кто-то сжимал в кулаках комочки стылой грязи. По поверью, прикосновение к осуждённому на казнь приносило удачу и исцеляло. А те, кто в это не верил, считали, что ворам пойдёт на пользу перед смертью получить несколько грязных плюх за свои бесчинства.