Изъян в сказке: бродяжка (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна - Страница 33

И прежде чем Мэгг успела что-то объяснить, Жёлтые плащи снова схватили её, буквально пронесли по каким-то лестницам и коридорам, открыли железную дверь и втолкнули внутрь. Мэгг упала снова: её перестали держать ноги.

Кто-то засмеялся. Она была не одна в камере.

С трудом поднявшись и пытаясь приморгаться, чтобы различить в густой полутьме чужие лица, она огляделась. Рядом было ещё семь или восемь женщин. Камера была для них, кажется, слишком тесной. Сильно воняло нечистотами и грязными телами.

— Добро пожаловать, красотка, — снова засмеялись, причём голоса у женщин были визгливые, неприятные. Мэгг наконец смогла различить, что все они были в ярких, но очень грязных платьях, а у двух, сидевших ближе всех к выходу, коротко острижены волосы.

— За что тебя, а? — спросили из угла.

Измученная голодом, бессонной ночью и страхом, Мэгг опустилась на пол, прижалась затылком к двери и ответила слабо:

— За воровство.

Мир качался у неё перед глазами, и вдруг она почувствовала, как к её губам прижимается что-то твёрдое.

— Открой-ка рот, — велели. Она подчинилась и сделала глоток воды.

— Хлеба ей дай. Голодная, как бродячая кошка, похоже.

И действительно, ей вложили в рот кусок подсохшего хлеба. Она тут же принялась жевать и судорожно сглотнула. Запила ещё водой.

А потом, кажется, уснула, подумав напоследок, что ей, наверное, всё это просто грезится.

Она не знала, сколько спала, а когда проснулась, то оказалась, что и тюрьма, и арест — всё правда.

Соседок по камере у неё было семь. Двоих так же, как и её, обвиняли в воровстве (причём одна — маленькая большеглазая Зои — гордо сообщила, что и правда украла, только не сказала что), ещё одну схватили за сводничество, а остальных — за проституцию.

Видимо, при этом сообщении на лице Мэгг проступила непроизвольная гримаса — от Рея она впитала отвращение к этому занятию. Девушки это заметили, и одна спросила:

— Чего кривишься? Я хоть честно хлеб зарабатываю, а руками или ещё каким местом — дело моё.

— Я просто… — наверное, на Мэгг обрушился бы шквал негодования, но она всё ещё чувствовала себя слишком плохо, так что девушки просто махнули руками.

Сводница была самой старшей — ей было, наверное, лет сорок, но выглядела она старше этих лет: у неё оставалось только два своих зуба, остальные были вставленными, а волосы так истончились, что сквозь них была видна кожа головы, порыжевшая от краски. Но она, да ещё Зои, возились с Мэгг — в том смысле, в каком можно говорить о возне с кем-то в тюремной камере.

Мэгг не знала этого, но она попала в камеру дознания — здесь держали только тех, кто ещё не получил приговора. Проститутки и сводница чувствовали себя спокойно: они были здесь далеко не впервые, и им была хорошо известна цена выхода.

Воровкам было хуже: их ожидал королевский суд.

— Я ничего не делала, — тихо сказала Мэгг в ответ на вопрос о том, как она сюда попала. А потом, сама не зная зачем, рассказала неожиданным соседкам всю свою короткую и не слишком-то увлекательную историю: начала с поисков Рея и закончила побегом от отца Гая.

Сводница в ответ расхохоталась и объявила:

— Вот дура девка. Жила бы у святейшего отца, что сыр в масле!

Остальные её поддержали, и только Зои сказала, сердито глядя из-под криво остриженной чёрной чёлки:

— А я бы взаправду подсвечники взяла бы. И серебро. И пусть бы меня искали.

Мэгг невольно подумала, что будь у неё деньги, она не попалась бы Жёлтым плащам. Кто искал бы её в тавернах и корчмах?

Но эта мысль тут же ударила по сердцу: это была отравленная стрела, её требовалось немедленно извлечь и отбросить прочь. Рей хотел, чтобы она жила честно.

Уже засыпая (ей не досталось даже соломы, так что лечь пришлось на голые камни), она подумала: если Рей хотел ей честной жизни, зачем учил лгать? Все его слова о том, что она — истинная леди, разве не ложь от начала и до конца? Можно было бы тешить себя сказками о том, что это не так. Но откуда музыканту и вору взять дочь лорда? Кто дал бы ему право бродить с ней по дорогам?

Почему-то именно здесь, в грязной камере, на ледяном полу, в окружении потных, воняющих немытым телом товарок по несчастью Мэгг с ясностью осознала: сказки, которую ей сочинил Рей, не существовало никогда. Если она где-то и была, то только в его воображении: богатом, как у настоящего поэта, и изощрённом, как у мошенника.

Чего он хотел? В какую игру сыграл бы, не вмешайся в это дело Всевышний, одной рукой раскрыв аферу, а другой оборвав жизнь самого Рея? Мэгг не знала.

Ей бы хотелось верить, что человек, которого она любила как отца, брата, мужчину, желал ей счастья. Но разве она не была бы счастливее с ним, безо всякого обмана?

Она словно видела в своём сознании двоих разных людей: один — тот Рей, который учил её читать, который пел ей песни и танцевал с ней на пустой поляне, он был знакомым и родным; другого она совсем не знала. И теперь она ясно понимала, что это тот, второй Рей отдал её Кэнту, и он же повторял всякий раз, что стать настоящей леди — это её призвание.

Всё это время она жила мыслью, что он желал для неё лучшей жизни. Глядя на этих женщин в камере, она в этом усомнилась. Как мог он думать, что она будет счастлива во лжи? Как мог он быть уверен, что Кэнт выдаст её замуж за кого-то, кого она полюбит?

Время было, наверное, уже очень позднее, но Мэгг не могла уснуть. Беспокойные, суматошные мысли пойманными птицами бились о стенки её разума, вызывая головную боль, а от холода ломило кости.

Что ей делать сейчас?

Можно обвинить Рея во всём, но разве это послужит ей облегчением? Она сомневалась. Нужно было думать о том, как выбраться из тюрьмы, как доказать, что она не прикасалась к тому серебру, но она снова и снова возвращалась к размышлениям о Рее. Что он сделал бы, когда она стала бы леди Эскот?

Её прошиб ледяной пот от какого-то смутного предчувствия, подозрения в чём-то ужасном — но, слава Всевышнему, она так и не сумела понять, в чём именно.

Внезапно что-то тёплое коснулось её плеча. Она вздрогнула, открыла глаза и увидела Зои.

— Спишь, что ли? — почти беззвучно шепнула та.

Мэгг покачала головой.

Зои сделала знак, чтобы она приподнялась. Наклонилась к самому уху, щекотно дохнула и сказала:

— Знаешь, чего за воровство бывает? Нет? Как с судьей повезет. Могут руку отрубить. Могут сразу в рудники — а это смерть смертючая. Но я тут подумала… — она придвинулась ещё ближе и застрекотала, так быстро, что Мэгг едва улавливала смысл её слов, и так тихо, что почти половину было не различить.

Люди говорят, что на некоторых младенцах, едва они появляются из материнской утробы, Всевышний останавливает свой взгляд на целую долгую секунду. В эту секунду он видит только полюбившегося младенца, и память об этом внимании сопровождает человека всю жизнь. Такие дети не умирают от лихорадицы, переживают чуму, спасаются от отступающих армий и выкарабкиваются из горящих домов. Мэгг никогда не считала себя одним из таких младенцев, но, идя по пустому тюремному коридору вслед за проститутками и маленькой Зои, думала, что, может, и одарил её Всевышний особым взглядом — иначе как объяснить, что она почти на свободе?

Зои на рудники не хотелось, и она придумала заморочить новой, сменившейся за ночь страже, голову — сказать, что все они в камере за одно сидят. Проституткам кара не велика — только волосы стригут, да пару раз кнутом по спине прохаживают, чтобы неповадно было. Мэгг она подговорила врать, чтобы никто не задумался, будто среди них могут быть воровки. Тюремная стража, выражаясь словами Зои, «дуры и ночные горшки» — читать не все обучены. Им что двоих, что пятерых к палачу вести. А как их отстегают и остригут, так сразу можно будет сбежать — и никто их не найдёт.

— А мне и стричь нечего, — шепнула Зои на ухо Мэгг. У неё и правда были совсем короткие волосы, а какого цвета — не разберёшь в грязи. Сама Мэгг старалась не думать о волосах. Пусть это самое красивое, что есть в ней, пусть было до слёз больно вспоминать, как Рей расчёсывал их деревянным гребнем и заплетал в тугие косы, не важно. Лишь бы выбраться из тюрьмы, а там…