Мускат утешения (ЛП) - О'Брайан Патрик - Страница 76

— Вот ваш остров, сэр, — сообщил Бонден, и при всходе не волну Стивен четко увидел его — зарубка на горизонте, нырнувшая за мыс.

— Так вот он какой, — произнес Мэтьюрин, и они с Мартином оба взяли подзорные трубы. Постепенно выплывал низкий песчаный берег, и они согласились, что им вроде бы знакомо то одно место, то другое. Но со стороны моря одна дюна или даже группа низкорослых деревьев походила на другую, они ни в чем не были уверены, пока вдруг с некоторым облегчением не увидели флагшток и пирамиду из камней.

— Еще нет даже одиннадцати, — заметил Стивен, — боюсь, я поднял твоих парней из гамаков слишком рано.

— Вы всегда о нас помните, сэр, — хохотнул Плейс, — мы бы сейчас всё еще полировали палубы. А тут — просто пикник.

Бонден взял курс на вход в лагуну. К его удивлению, Стивен смог сообщить, что даже в отлив над песчаной косой целая сажень воды, а самый глубокий проход, если совместить флагшток и пирамиду и взять восточнее. Бонден провел катер через умеренное волнение прибоя во внутренние воды лагуны к причалу, откуда урожай Вуло–Вуло загружали на бриг.

— Бонден, а теперь разведи огонь, — попросил Стивен, — вы же взяли обед с собой?

— Да, сэр, а Киллик положил для вас и мистера Мартина пакет с сэндвичами.

— Отлично, разведите огонь, съешьте свой обед и поспите на солнышке, если желаете. Вечером корабль подберет вас около острова Берд. Я могу не вернуться, но Мартин вернется не позднее двух часов, или полтретьего. И пусть никто не заблудится, в этих камышах могут скрываться ядовитые создания.

Порхали бабочки, некоторых они видели раньше, другие были еще больше и эффектнее. Натуралисты поймали парочку, пока пробирались вдоль реки через камыши и кусты. Но душевные терзания были сильны как никогда: бьющая ключом радость и зияющая рана. Такое ему было не по сердцу. Как и Мартину: хотя Стивен никогда не принадлежал к числу болтливых, столь притихшим он тоже бывал редко: настроение резко менялось.

Через плавни они выбрались на твердую землю и открытое пространство, луг и безбрежное небо. Речка оказалась по левую руку, тогда как в их первый визит она оставалась по правую, и они пересекли ее намного выше по течению.

— Мы на новой части пастбища, — заметил Стивен, — я только что заметил хижину, и она на полмили дальше, чем я ожидал. Ягнята, промелькнули стайки белых какаду, далекий дымок.

— Мы можем с фарлонг прогуляться пешком вдоль реки, — продолжил он, — мы пришли очень рано.

Временами ширина потока достигала десяти–пятнадцати ярдов. Поскольку уже несколько лет не случалось наводнений, крутые берега заросли кустами и высоким бухарником, но, когда речка извивалась по лугу, ее можно было запросто перешагнуть — это уже ручеек, соединяющий серию прудов. В первом из них росли любопытные растения, их они собрали, и увидели многоножку. Около второго Мартин, идущий впереди, прошептал:

— О Господи, — остановился, осторожно шагнул назад, — вот они где, — прошептал он Стивену в ухо.

Пригнувшись, они крались по берегу след в след, поэтому поднимая голову и вглядываясь через сплетение листьев и камышей, они видели только поверхность пруда. Утконосы не обращали внимания: когда Мартин впервые заметил их, они плавали кругами. И продолжали плавать друг за другом по большому кругу, в этом ритуале забыв обо всем и ни на что не обращая внимания. Оба плавали под водой, весьма глубоко, но свет падал в воду под таким углом, что для наблюдателей не было никаких бликов — они могли всё видеть: от невероятного утиного клюва до широкого плоского хвоста и четырех перепончатых лап.

— Думаю, мы можем подкрасться еще ближе, — прошептал Стивен.

Мартин кивнул и с невероятной осторожностью, ползком, они продвигались вперед. Стивен приготовился и сжал рукоятку сети. Дюйм за дюймом, каждый куст, каждое деревце, каждый пучок травы. На уровне воды двигаться было проще, извиваясь по–змеиному, друзья приближались к мягкой влажной грязи берега пруда, скрываясь за пучками ситника, вглядываясь через щели между растениями. Мальчишкой он делал точно так же — подбирался на расстояние вытянутой руки к токующему весной глухарю. Стивен закрыл рот, чтобы не был услышан стук его сердца, бухающего в горле, как хриплые старые часы.

Он мог бы его и не закрывать. Утконосы полностью отдались танцу. Стивен и Мартин сидели на мягкой земле. Наблюдали, делали заметки, сравнивали, а зверьки всё резвились. Их круг уходил к другой стороне пруда, где солнце являло их коричневый цвет, а заканчивался в тени рядом с ситником.

Проквакал зимородок–хохотун, и в его треске Стивен сказал:

— Я попытаюсь поймать одного.

Когда утконосы были на дальнем конце пруда, он медленно, медленно опустил сеть, медленно, медленно вытолкал ее в пруд прямо туда, где пролегал их курс. Дважды он позволял зверькам проплыть над сетью, а в третий раз поднял передний край прямо перед утконосом–преследователем, который немедленно нырнул, но угодил прямо в сеть. Стивен шагнул через ситник, погрузился в воду по пояс, не доверяя ни ручке, ни сетке (с таким–то весом), и большими шагами побрел к берегу, его сияющее лицо повернулось к Мартину, рукой он нежно гладил сетку: теплый, мягкий, влажный мех, колотящееся сердечко.

— Я не причиню тебе вреда, мой дорогой, — произнес он и тут же ощутил укол. Сильная боль пронзила руку, он выбрался на берег, опустил сеть, сел, посмотрел на свою руку — голую руку с закатанным рукавом — и увидел след укола и опухоль, расширяющуюся от запястья к локтю. — Осторожно, Мартин, — сказал он, — положи его обратно. Нож, носовой платок.

Стивен сделал глубокий надрез и наложил давящую повязку, но в горле уже возник спазм, а голос стал хриплым. Он лег на спину в грязь и пояснил себе, что знаком с такими же характерными случаями: когда жалит пчела или скорпион, даже большой паук. Несколько случаев. Кто–то выжил, кто–то — умер в течение суток. Или–или.

Вот над ним нависло искаженное страданием лицо Падина, а Полтон произнес: «Ох, дорогой Мартин, я думал, натуралисты знают, что у самцов есть ядовитая шпора. Ох, мой дорогой, он опухает и синеет».

— Ядовитая шпора? — превозмогая дикую, неизвестную ранее боль спросил Стивен, — только у самца? Во всем классе млепокитающих, млекопитающих…

Более–менее связная и вразумительная речь прекратилась, потому что он больше не мог говорить, а потом и видеть. Он всё еще находился в сознании, хотя и где–то далеко от всех, но не в темноте, его окружал какой–то темно–пурпурный мир, напоминающий давнее состояние, когда от горя и случайной передозировки лауданума Стивен рухнул мимо лестницы жилой башни в Швеции. В том состоянии он тоже мог слышать далекие голоса друзей, но теперь галлюцинации отсутствовали или почти отсутствовали.

Он точно слышал Полтона, который, похоже, винил себя, и снова и снова объяснял, что все в Вуло–Вуло знают, что нужно очень осторожно обращаться с водяным кротом… Чернокожий предупредительными криками и выразительными жестами пояснил, что утконоса нельзя трогать… Полтон видел, как собака умерла через несколько минут, он неимоверно винит себя, что не предупредил об опасности, думал, что все об этом знают…

— Как ты можешь так говорить, Джон? — возмутился Мартин. — В Лондоне за всё время видели не более двух или трех высушенных, сморщенных, ужасно сохранившихся экземпляров, и те все — самки.

— Как я об этом сожалею, — ответил Полтон, — как же горько я об этом сожалею.

Наступали просветы, не столько в сознании, сколько в ощущениях. В одном таком полусне он услышал Бондена, который говорил Падину:

— Слегка подыми ему голову, приятель, положи ее мне на плечо, не обращай внимания на кровь.

— Мы должны доставить его обратно на корабль, — произнес чей–то громкий голос.

Никаких сомнений — его несли, но та часть сознания, которую не терзала жгучая боль и не занимал мистический пурпур бытия, отметила, что моряки воспринимают присутствие Падина как должное, и это утишило страдания Стивена.

Потом лишь легкое покачивание шлюпки, скрип уключин, морской ветер на его омертвевшем, опухшем, незрячем лице. Сейчас ощущения обманывали Стивена с восприятием боли и времени, поэтому, хотя он и слышал взволнованный голос Джека, говорящий Падину: «Положи его на мою кровать, Колман, а потом бегом в кают–компанию за его кожаной подушкой, ты знаешь, где она», а также хорошо знакомые корабельные приказы, он не мог расположить их последовательно. В его необозримой темно–пурпурной стене последовательность событий не имела никакого значения.