Цифрогелион (СИ) - Вайнберг Исаак - Страница 21

Я помню, как Элли желала мне удачи перед тем, как я полный решимости и крайне оптимистичных предчувствий вошёл в кабинет Губернатора… И ещё лучше я помню, как покинул его кабинет, молча пройдя мимо Элли, не найдя в себе смелости даже заглянуть ей в глаза…

С тех пор всё пошло к чертям: я отказался от Губернаторского поста, вернулся в родительское имение, стал пить. Я занялся детективной практикой и был в этом хорош, всё же меня натаскивали во Дворце и натаскивали куда усерднее, чем кого-либо ещё… Но я занимался расследованиями лишь для того, чтобы заработать денег на очередной месяц беспробудного пьянства. Вот и сейчас я взялся за работу, и прекрасно знал, чем займусь, как только её выполню…

Я попытался отогнать от себя любые мысли, связанные с Элли. Для этого мне пришлось осушить ещё пол бутылки спирта и несколько часов слушать истории старика о том, каким прекрасным был этот мир до того, как всё покатилось к чёртовой матери. Он рассказывал о нём с теплотой и любовью ровно до тех пор, когда история переходила к той части, в которой люди снова начали молиться богам.

В какой-то момент он заметил, что я начал клевать носом, и предложил поменяться местами, чтобы я мог поспать. Сам он, по его словам, не любил мягких матрасов и предпочитал спать на голом полу.

Я лежал на диване, глаза мои были закрыты, а истории старика звучали словно странная монотонная колыбельная… Находясь в пьяном полудрёме, перед тем как окончательно отключиться, я вдруг спросил:

— Ведь это вы использовали этот Дар-проклятье, да?

— Да, — тихо признался старик…

Глава девятая. Сын Губернатора

***

Человек стоял на коленях у покосившегося деревянного надгробья. На нём было небрежно высечено имя его матери, которое кто-то перечеркнул и подписал сверху другое: «грязная крыса». Были тут и другие надписи, криво выцарапанные, очевидно, гораздо позже имени: «жила шлюхой и умерла шлюхой», «потаскуха», «тут лежит девка, продававшая себя за деньги», «гори в аду — бог не возносит шлюх»…

— За что они сделали это с тобой? — тихо спросил человек, обращаясь к надгробью. — Ты никогда не делала зла никому из них… Ты была доброй, была терпеливой, но они убили тебя… Убили ни за что, просто потому что ты отказалась ублажать толпу пьяниц… И даже лишив тебя жизни, они не оставили тебя в покое: приходили сюда, плевали на твою могилу, говорили злые слова, писали злые слова… Отец не пришёл и к тебе. Он не спас тебя, а я был слишком далеко… Я ничуть не лучше его. Прости меня, мама… Никого я не любил так сильно, как любил тебя, но я оставил тебя одну тогда, когда был нужен тебе более всего, так же, как когда-то оставил тебя мой отец…

Человек поднялся на ноги, и посмотрев ещё какое-то время на надгробье, развернулся и побрёл прочь. Он спустился с холма и вошёл в город, состоящий преимущественно из одноэтажных, сложенных из камня и покрытых соломой, смешанной с глиной, домов. Тут и там лежали мёртвые тела, покрытые жуткими волдырями, стояли телеги полные мертвецов. Над городом стоял приторный гнилостный смрад и тишина, разбавляемая лишь шебуршанием и писком крыс, в огромном количестве снующих между тел и пожирающих их…

Человек шёл по городу с безразличным, совершенно пустым взглядом. Внезапно из двери одного из домов, покачиваясь, вышла женщина. Она была очень худой, а бледное, даже синеватое, лицо покрывали гнойные волдыри. Увидев человека, женщина потянула к нему руки и неровным шагом пошла в его сторону.

— Гелион, — прошептала она слабым хриплым голосом…

Сделав ещё несколько шагов, она, окончательно потеряв силы, стала падать, но человек успел подхватить её. Он поднял её на руки и внёс обратно в дом.

На полу, на соломенной кровати, лежали двое детей, изуродованных жуткими волдырями — оба они были мертвы. Человек пронёс женщину в дальний конец помещения, положил на кровать, а сам, пододвинув табуретку, сел рядом.

— Гелион, — снова повторила женщина, приоткрыв глаза и увидев сидевшего рядом человека. — Такое с…странное имя…

— Его дал мне отец, — спокойно ответил Гелион. — Так странно… Я никогда не видел его, но ношу имя, которым он меня назвал. Он провёл с моей матерью всего один вечер и ушёл, подарив ей меня. Или наказав её мной… Уходя, он сказал маме, что теперь она носит под сердцем его ребенка. Он попросил её назвать меня Гелионом, сказал, что этим именем когда-то был назван мир, созданный им, и никакое другое имя не подойдёт мне больше. Но я никогда так и не увидел мира с таким названием и не встретил его создателя... Мне понадобились многие годы, чтобы понять: это имя — просто насмешка бога, решившего подшутить над моей матерью когда-то…

Гелион взял со стола глиняный кувшин и показал его женщине, которая продолжала смотреть на него из-под полуопущенных от усталости век.

— Хотите воды? — спросил он, показывая ей кувшин.

Не дожидаясь ответа, он одной рукой приподнял голову женщины, а второй, поднёс кувшин к её губам. Сделав несколько небольших глотков, женщина отстранилась. Гелион осторожно положил её голову на подушку, отставил кувшин, а затем продолжил говорить:

— Я искал отца по всему свету. Я использовал силу, которой он наделил меня как дар, стремясь помогать всем и каждому, кто нуждался в помощи. Но что бы я ни делал, любое благое дело оборачивалось злом. Спасённые люди совершали страшные вещи, заставляя страдать тех, кто возможно жил бы счастливо, не спаси я их будущих обидчиков; останавливая войны, я лишь порождал новые; давая людям еду и исцеляя от недугов, я наблюдал, как они становятся раболепным стадом, следующим за своим лидером, потеряв свой человеческий облик, а лишившись лидера и его чудес, они неизменно превращались в жестоких чудовищ…

Тогда я окончательно убедился, что держу в своих руках не великий дар, а ужасное проклятье. Какими бы чистыми, добрыми и благородными ни были мои помыслы и цели, все они оборачивались злом для других людей…

Я перестал творить добро, перестал пытаться сделать людей счастливыми, перестал вмешиваться в их судьбу. Я решил отказаться от своего дара и больше никогда его не использовать… Я хотел вернуться домой, к маме, и прожить остаток жизни в тишине и покое, рядом с ней.

Но вы убили её… Её изнасиловала толпа пьяниц, а потом, вдоволь наглумившись, один из них разбил ей голову камнем. Но виноваты в её гибели все вы, а не только человек, занёсший над ней тот камень и оборвавший ей жизнь. Каждый, кто все эти годы распускал слухи, смотрел на неё с презрением, не здоровался с ней на улицах — все вы создали мир, в котором ей была уготована столь ужасная судьба…

На глазах Гелиона выступили слезы. Он быстро смахнул их и попытался остановить поток новых, смотря в потолок.

— Это я наслал на вас проклятье, — наконец сказал он. — Вы называли мою мать грязной крысой, и теперь грязные крысы несут вам мою ненависть. Они обогнут весь земной шар, убив вас всех… Вы все сгниёте заживо, именно так, как того и заслуживаете… И ваши дети, которые выросли бы лишь для того, чтобы стать такими же, как и вы, получат своё наказание, не успев повторить ваших злодеяний… Каждый человек в этом мире заслуживает самой страшной смерти, и я избавлю этот мир от всех вас…

Гелион снова вытер слёзы и посмотрел на женщину. Женщина смотрела в ответ пустым не моргающим взглядом — она была мертва…

***

Я открыл глаза. Над моей головой нависали потемневшие доски свода крыши, с щелями, промазанными гудроном ещё в те времена, когда гудрон ещё можно было производить дёшево…

— Проснулись, наконец? — услышал я голос старика. — Вы весь остаток дня прохрапели, а потом и всю ночь. Я уж думал вас будить — завтрак как раз приготовил. Есть-то хотите небось, после такой-то спячки?

— Я бы лучше чего-нибудь выпил, — признался я, садясь на диване и протирая глаза.