Брюки мертвеца (ЛП) - Уэлш Ирвин - Страница 22

Конечно же, я не хотел отдавать Больному честно заработанные деньги! Но если я собирался следовать плану реабилитации и личного искупления, я обязан наладить отношения с ним. И Вторым Призером, который в прошлый раз отказался от моих денег. Он ушел в религию, никто ничего не слышал о нем. Я должен был ему пятнадцать тысяч, как и Франко. Но ебаный Больной — тот, кто уроет меня из-за этих кусков. Так что я заслужил компенсацию.

Когда мы приходим в отель, я показываю, где бар, но Марианна резко говорит:

— Идем в твой номер.

Я, блять, не могу — но мне нужно это сделать. Это Марианна. Вспоминаю ее подростком: энергичная и высокомерная, невероятно красивая и сексуальная, висящая в объятиях развратника-Больного. Тогда у меня было ноль шансов, но сейчас она предлагает себя на блюдечке. Может быть, это все — часть процесса; может, нужно изгнать демонов прошлого, прежде, чем двигаться дальше.

Мы поднимаемся в лифте и заходим в мою комнату. Мне стыдно, потому что моя кровать все еще не заправлена, а в комнате странно пахнет. Не помню, дрочил я вчера или нет. Я редко дрочу сейчас, потому что наслаждаюсь насыщенными влажными снами и в часы бодрствования. Появляется какое-то жалкое, тоскливое одиночество после того, как подрочишь в отеле, которое все больше беспокоит тебя, когда ты начинаешь стареть. Я включаю кондиционер, хотя и знаю, что замерзну уже через пять минут.

— Хочешь выпить?

— Красное вино.

Марианна указывает на бутылку на столе — одну из тех, которые ты всегда открываешь, потому что думаешь, что они бесплатные, но они всегда платные.

Я открываю бутылку, а Марианна падает и растягивается на кровати, избавившись от каблуков.

— Ну что, мы сделаем это? — говорит она и многозначительно смотрит на меня. В такие моменты лучше не разговаривать, поэтому я начинаю раздеваться. Она садится и делает то же самое. Я думаю, что, кроме моей бывшей Катрин, Марианна — самая белокожая женщина, которую я когда-либо видел. Конечно, потрясающе сложенные женщины никогда не перестанут возбуждать, да и эта жопа — великолепна, как я себе и представлял в молодости. И тут я понимаю, что у нас проблема. — У меня нет презервативов...

— У меня тоже нет, — говорит Марианна, — потому что я не трахаюсь с кем попало. Я не ебалась месяцами. А ты?

— То же самое, — сдаюсь я. Уже давно перестал трахать молодых девушек из клубов. Они хотят только диджеев, а менеджер — утешительный приз. То, что должно было помогать психике, в конечном итоге подрывает самооценку.

— Тогда поехали, — говорит она, будто вызывая меня на бой.

Мы делаем это, я пытаюсь выложиться на все сто, чтобы показать, что она упускала все эти годы.

Потом мы лежим рядом, и дистанция в разделяющий континенты океан, которую я обозначил между мной и Викторией, резко сокращается. Вина и паранойя начинают рваться из меня, будто она находится здесь, в комнате. Потом Марианна резко смеется:

— А ты лучше, чем я думала...

Это было бы комплиментом, если бы не ее заниженные ожидания. И если я всегда думал, что она, типа, слишком крутая, то она, как мне кажется, всегда думала обо мне, как о социально неприспособленном рыжем неудачнике. Мы были связаны этими представлениями в молодости. Я не только предчувствую это «но»; намного хуже то, что я знаю, кем он окажется.

— ... но не так хорош, как один человек, которого мы оба знаем, — говорит она, отводя глаза. Я чувствую, что мой выдохшийся хуй немного подрагивает. — Он всегда заставлял меня хотеть больше, и чувствовать что я могу дать ему больше. Дразнил меня, — и она смотрит на меня с горькой улыбкой которая старит ее. — Я всегда любила хороший секс, — и она нежится в постели, как кошка. — Он трахал меня лучше всех.

Мой уставший член втягивается еще на полдюйма. Когда я заговариваю, чтобы прекратить свое молчание, мой голос на октаву выше.

— Ты позволила ему разрушить свою жизнь, Марианна. Почему? — я понижаю голос. — Ты же умная женщина.

— Нет, — она мотает головой, ее прямые светлые волосы, похожие на нейлоновый парик, рассыпаются так же, как когда мы шли. — Я — ебаный ребенок. Он сделал меня такой, — заявляет она, — посмотри на меня. И вот он тут. В Эдинбурге, не в Лондоне. Здесь на Рождество, мудила.

Это открытие. Конечно же, он будет тут: его мать, сестры, большая итальянская семья.

— Ты знаешь, где он?

— У сестры, Карлотты, младшей. Но его зять... — внезапно она смущается. — Я встретилась с ними на Джордж Стрит. Саймон сказал мне, что поведет своего сына на футбол в ВИП-зону на Новый Год.

— Хорошо... может быть, я увижу его там.

Но я — тоже ебаный ребенок. Когда Марианна уходит, я узнаю на сайте команды «Хиберман», что игра на Новый Год против «Рэйт Роверс» — дома. Это то, что у нас теперь вместо дерби. Я рад, что избавился и от «Хибс», и от футбола в целом, и стал за последние двадцать лет обычным любителем. «Аякс» скатился, когда я начал болеть за него. От «Кубка Европы» в последнем сезоне на «Де Мере» до замечательной «Арены» и прямиком в ебаную посредственность. Даже не помню свою последнюю игру «Хибс». Наверное, с отцом в «Айрбоксе».

Я иду к своему отцу в Лит. Ему семьдесят пять, и он бодр. Бодрый не как Мик Джаггер, но все же проворный и сильный. Он все еще ежедневно скучает по матери и двум мертвым сыновьям. И, я предполагаю, по живому тоже. Когда я появляюсь в его жизни не в виде еженедельных телефонных звонков, я веду его в «Фишерс» у берега, чтобы угостить морепродуктами. Ему там нравится. За ухой я рассказываю ему о том, что вновь дружу с Франко.

— Я читал о нем, — кивает отец. — Приятно видеть, что у него все хорошо, — он машет ложкой на меня. — Смешно, я думал, что искусство — это больше про тебя. Ты хорошо рисовал в художественной школе для малышей.

— Ну... — и немного по-детски улыбаюсь. Я люблю старого мужика. Смотрю на его седые волосы, зализанные назад тонкими прядями — будто лапа полярного медведя на розовом скальпе, и мне интересно, сколько из них побелело из-за меня.

— Хорошо, что вы помирились, — ворчит он, — жизнь коротка; слишком коротка, чтобы ругаться из-за денег.

— Заткнись, ты, старый коммуняка, — я не могу устоять перед возможностью пересмотреть его политические убеждения: — Деньги — единственная вещь, стоящая того, чтобы ругаться в наши дни!

— Вот, именно это сейчас в этом мире и неправильно!

Моя работа выполнена! Мы приканчиваем бутылку шардоне, он все еще немного пьян, так выпил слишком много виски — прямо как я на Рождество. Когда он начинает слегка покачиваться на стуле, я вызываю ему такси домой и возвращаюсь в отель.

Пока машина катится по темным улицам, я не могу поверить своим глазам, увидев, кто попрошайничает на тротуаре под уличным фонарем. Я рад и встревожен — это Спад Мерфи, сидит буквально в ярдах от моего отеля. Прошу таксиста остановиться, выхожу из машины и плачу парню. Потом тихонько подхожу к Спаду, который одет в бейсбольную кепку «Квик Фит», дешевые бомбер и джинсы, неуместно новые кроссовки, шарф и перчатки. Он сидит, согнувшись пополам. Рядом с ним один из этих маленьких терьеров — не знаю, если йорк или вести, но, похоже, его нужно помыть и подстричь.

— Спад!

Он поднимает глаза и пару раз моргает, прежде чем растянуться в улыбке:

— Марк, я не могу поверить, я уже собирался уходить, — он поднимается и мы обнимаемся. От него разит стойким запахом застарелого пота, мне приходится побороть рвотный рефлекс. Мы решаем выпить и идем к отельному бару. Спад — полубухарик, плюс, с ним шелудивая собака, но у меня — счет в этом отеле, так что несмотря на неодобрительный взгляд девушки-бармена, нас впускают. И это очень даже добродушно с их стороны (не хочу быть уебком, но он, кстати, сильно воняет — так, как не вонял с самого детства. Ну, если только в наркоманские деньки, но, наверное, мой запах перебивал это). Мы садимся в темный угол, чуть подальше от всех остальных в еле заполненном баре. Пес по кличке Тото тихонько сидит у его ног. Крайне странно, что Спад стал собачником — он всегда любил котов. Мы неизбежно начинаем обсуждать феномен Франко; я рассказываю ему, что хочу отплатить Больному, Второму Призеру и безумному художнику. О том, что первого надо найти, второй испарился, а третий не берет деньги, которые я ему задолжал.