На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия - Страница 51

Во сне Теора очутилась посреди мёртвого леса, нацепившего на сучья и коряги клочья седого тумана, чтобы прикрыть свою наготу. Небо было сплошь затянуто пластами свинца и платины. От липкой мороси свербело в носу. Под босыми ногами чернела голая, сырая земля. Теора вздрогнула от прозвучавшего над ухом проникновенного голоса.

— Ты вольна выбирать: радоваться тебе или грустить. Природа всего лишь часть тебя. Подаришь ей любовь — и любовь приумножится. Отнесешься с отвращением — и природа не замедлит это подтвердить. Научишься видеть красоту в малом — станешь счастливее любого человека во всех мирах.

Хранитель, вновь светлый и божественно прекрасный, обошел ее, ласково обнял за плечи и подвёл к кустарнику, где, на ветвях, точно жемчуг, висели капли дождя. В каждой из них отражался холодный, скупой свет небес. Но Теора смотрела только на Незримого. В его присутствии всё вокруг для нее начинало играть дивными красками: буйно цвели сады, под сотнями драгоценных радуг колосились пшеница и рожь, а покрытые лишайником деревья-великаны заброшенного леса в единый миг обрастали стеклярусом сочной зелени.

Незримый с лёгкой досадой взглянул на подопечную. Та стояла, в благоговении сложив руки, и не могла отвести от него глаз. Щёки у нее разгорелись, а на лице застыло совершенно неземное выражение. Точно Теора вот-вот вознесется к облакам.

— Сейчас ты заложница своих чувств, — сказал Незримый. — Что будет, если я исчезну?

— Ой! Не исчезай, пожалуйста! — взмолилась Теора. Но было поздно. Слова выплеснулись в пустоту.

Краски померкли в одночасье, словно природу вдруг вымазали серой гуашью. Теора развернулась, и каскад кипенно-белых волос рассыпался по плечам. Лес, прореженный жадными руками осени, сделался пустым и безжизненным.

— Зачем ты играешь моими чувствами? — крикнула Теора. В ее голосе звенели крупицы колкого льда. — Почему не отзываешься, когда нужен твой совет? Почему появляешься, когда не жду, и ставишь препятствия?! Ты постоянно твердил о чистоте ума, но что за польза от этой чистоты, если любовь во мне медленно угасает?!

— Знаю, о чем ты.

Теора вздрогнула и повертела головой. Откуда идет этот голос? Неужто Незримый вздумал поиграть в прятки?

Теперь он говорил с нею издалека, скрываясь в облаке тумана:

— Тебя захлестывают эмоции — не покоряйся им! Не давай власти над собой. Я всего лишь твой учитель. И я прошу: обрети для начала опору в себе. Любовь к созданиям эфира не должна и не может иметь продолжения. Старейшины Энеммана наложили на нее запрет. Откажись от нее, пока она не лишила тебя воли!

— Ни за что не откажусь, — с расстановкой проговорила Теора, дивясь собственному упрямству. Щеки горели огнем, но в груди разгоралось куда более лютое пламя. — Слышишь, я собираюсь запомнить каждую линию твоего лица, каждое движение и слово!

Она недоумевала, откуда взялась в ней эта непреклонность и неповиновение, но не могла остановиться. Всё, что копится внутри, рано или поздно вырывается на поверхность бурным потоком. Вот и ее поток бурлил, сметая наскоро выстроенные плотины.

— Я не откажусь, — уже тише повторила она. — Даже если ты уйдешь навсегда.

Молчание тянулось слишком долго. Обросшие мхом снизу доверху, сонные деревья застряли кронами в пологе душных туч и тягуче стонали. Наконец Незримый заговорил:

— Это не в моих правилах, но ради твоего же блага… Останешься здесь, пока не передумаешь.

Теора ахнула, сделала шаг назад, но тут же сжала кулаки. Идти на попятный не для нее. Пусть прячется, сколько угодно, пусть приказывает забыть. Пусть запрет ее во сне хоть на год, хоть на два. Незримый может читать мысли, но он и понятия не имеет, на что Теора способна на грани здравомыслия.

Она искала выход с одержимостью кладоискателя. Вымокла под сонным дождем, изорвала платье о шипы сонных кустарников и даже умудрилась подхватить сонную лихорадку.

Незримый первым выбросил белый флаг. Он гнал от себя это чувство, но оно возвращалось и с каждым разом становилось всё крепче, всё отчетливей. Чувство далеко не однозначное и уж точно более глубокое, нежели простая братская привязанность. Некоторые зовут его проклятием и святотатством. Иные именуют не иначе как благословенный дар.

Как может случиться, что дети высшего эфира, существа совершенные и бесстрастные, вдруг теряют голову из-за обычного человека? Вот каким вопросом Незримый задавался вновь и вновь. Если старейшины прознают об этом, его, как некогда Киприана, изгонят из Энеммана и во что-нибудь превратят.

Теора лежала у него на коленях, трясясь от озноба и думая, что бредит. Она видела его так же чётко, как и в Час Встречи вечность тому назад. Незримый отказался от идеи ее перевоспитать. Пусть полюбуется хотя бы во сне, раз уж в Вааратоне ему всё равно суждено быть тенью.

В предрассветных сумерках из открытого космоса кто-то швырнул на пол горсть звездной пыли. Майю выдернуло из дрёмы, и она увидела, как черный человек — с длинными черными волосами, в длинных грифельных одеяниях — гладит Теору по голове. Тихонько пискнув, девочка зарылась под одеяло.

А непролазный лес снаружи уже шумел — протяжно, рассерженно. Рядом с крыльцом собирались горожане. На крыльце лежала убитая арния.

Селена надолго запомнила эту ночь. Она насилу упросила отца отпустить ее с охотниками.

— Только попробуй сорви мне дело! — ворчал Грандиоз. — Спугнешь птицу — будешь неделю на сухом пайке сидеть.

— Не спугну. Кто я, по-твоему, дурёха неопытная?! — ворчала в ответ Селена. — Застрелить арнию и подложить на крыльцо Пелагее — чем не детская забава?

Она надела свой лучший костюм для вылазок — гладкий, в обтяжку, точно у аквалангиста. Проверила тетиву, набрала стрел с запасом. Если не вмешается хозяин леса, должно хватить.

«Хозяином леса» Селена прозвала Киприана. И очень уж ей хотелось, чтобы он вмешался. Чтоб появился, как в тот день, из ниоткуда, разбросал охотников в стороны (или подвесил их на деревьях вниз головой, что тоже неплохо). А потом приблизился бы к ней с быстротою молнии — и…

Домечтать Селене не дали. Главарь тех самых охотников, которые в ее воображении успели подвергнуться всяческим несчастьям, созывал отряд гудением берестяного рожка. Поднялся сильный ветер, и стоило Селене выйти за порог, как она угодила в его студеные лапы. Он то подталкивал в спину, то набрасывался спереди, словно бы упрашивая вернуться. Ночное пиршество было в самом разгаре. По небу рассыпали крошки — белые, дрожащие. Ветру никак не удавалось их сдуть.

Охотники — в сапогах с широкими голенищами и плотных куртках — шагали строем, не разбредаясь. Как только сошли с опушки, командир зажег факел. По лицу хлестали ветки, сбрасывая на прелую листву редкие капли. С боков напирал непроглядный, удушающий мрак. Тянулся к Селене липкими щупальцами, крался позади. Она не хотела признаваться себе, что отправилась в сегодняшний поход исключительно из-за «хозяина леса». Это противоречило всем ее принципам.

Вода чавкала под ногами, норовя просочиться в обувь. Но ботинки у Селены на толстой рифленой подошве, из кожи высшего качества. Такие еще поискать.

Охотники злили ее. Шли в гнетущем молчании, дымили трубками, перебрасывались короткими, сухими фразами. Ни дать ни взять, конвоиры. Вот если бы снова, как тогда, отправиться на вылазку в одиночку, выследить и убить зверя, увидеть силуэт мельком, среди гирлянд темных зарослей, поймать на секунду медовый взгляд проницательных глаз…

Ей впервые хотелось вступить в схватку и оказаться побежденной. Она впервые стыдилась своих желаний.

Киприан чудился ей повсюду: у стволов, на прогалинах, у излучин тихих, задумчивых рек, которые берут начало под землей и зовутся лесными жилами.

Наконец командир дал сигнал — и факел был брошен в лужу, а трубки тщательно выколочены. Пришли.

Охотники все до единого были бородаты, знали местность как свои пять пальцев и стреляли исключительно из ружей. Селена, сколько Грандиоза ни уговаривала, разрешения на ружьё так и не добилась.