Князь Мещерский (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 34

– С помощью этого аппарата можно удлинять конечности. Представьте, что у человека одна нога короче другой. Или рука, как у германского императора. (Упоминание Вильгельма вызвало в зале оживление и улыбки.) Мы можем без проблем удлинить любую конечность. Для этого разрезается кость вот в этих местах, – я ткнул указкой в рисунки на плакате, – затем ставим аппарат Илизарова и ежедневно раздвигаем его спицы на миллиметр. Кость растет примерно с такой скоростью. За месяц она удлинится на три сантиметра, за два – на шесть, и так далее. При этом пациенту не нужно лежать, он подвижен и вполне может работать, правда, не физически. Представляете, какие возможности появляются для исправления недостатков, полученных при рождении или вследствие травмы! Калеки станут полноценными людьми.

– Это правда, мсье? – вскочил немолодой, полный врач на передней скамье.

– Доказано практикой. (Правда, в моем мире, здесь такого пока не делали, но без разницы.) Можно при желании сделать человека выше ростом, если он печалится по этому поводу. Хотя считаю своим долгом предупредить: увлекаться нельзя. Это все же операция, после нее могут быть осложнения.

Последние мои слова потонули в шуме. Забыв о лекторе, французы стали горячо обсуждать новость. Многие встали и сбились в кружки, где живо тараторили и махали руками. Я смотрел на это с улыбкой. Если после такого сообщения Франция не станет покупать у нас аппараты Илизарова, считайте меня треплом. Пусть заказывают! Не все ж нам у них…

Главный врач университетского госпиталя с трудом успокоил возбужденную публику и поблагодарил меня за интересное сообщение. Его слова встретили овацией. Французы… Я вежливо поклонился.

– Завтра доктор Мешерски будет рассказывать о переливании крови, – сообщил Бернар. – Приглашаю всех желающих. Лекция пройдет в большом зале университета. Эта аудитория мала, а интерес к сообщениям князя велик.

Француз как в воду глядел. Большой зал университета оказался набитым до отказа. Люди стояли даже в проходах. Показательных переливаний мы проводить не стали: обстановка неподходящая. Зато Никитина блестяще определяла группу крови у желающих. Их набралось много, к ней выстроилась очередь. За прошедшие месяцы ученые под руководством Вельяминова далеко продвинулись в исследованиях крови. Получалось выявлять даже четвертую группу, правда, с резус-фактором был швах. Зато тест на совместимость крови отработали блестяще, вдобавок ее научились консервировать. Сообщения Никитиной об очередной выявленной паре донор-реципиент зал встречал аплодисментами, в адрес пар неслись шутки: «Гляди-ка: кровные братья (сестры), расспросите-ка вы, друзья, своих родителей!» Это мне Шарль переводил. Он прямо сиял в отсветах падающей на него славы.

– К переливанию крови следует подходить осторожно, – сказал я в заключении. – Донор должен быть полностью здоровым. Если у него имеется инфекционное заболевание, например, сифилис, известный также как люэс (зал оживился при этих словах), с большой долей вероятности заболеет и реципиент. Нельзя брать кровь у больных другими инфекциями. Их полный список мы передадим нашим французским коллегам.

Окончание лекции публика встретила овациями. Я принял их спокойно, а вот Бухвостов и Никитина выглядели счастливыми. А что? В Москве с чистой совестью скажут, что им рукоплескал Париж.

С таким же аншлагом проходили и последующие наши выступления. В этом шуме совершенно потерялась истинная цель моего приезда. Вечерами я посещал Мэгги и Полли, лечил девочку, с удовольствием наблюдая, как буквально на глазах улучшается ее состояние. В детской клинике в Москве столь быстрых результатов не было. Ну, так там пациентов много, и мне приходилось дозировать свечение, чтобы хватило всем. Здесь таких ограничений не имелось, а переборщить я не боялся. Практика использования свечения доказала, что вреда пациенту оно не наносит.

Игнатьев нашел возможность затащить меня в «Максим», где мы отведали лучших французских вин и блюд. Граф в роли принимающей стороны выглядел чрезвычайно довольным; рассказав о делах, стал посвящать меня в нравы Парижа и местной богемы – похоже, знал ее хорошо. Не одной службой жив человек.

– О вас, Валериан Витольдович, много пишут в местных газетах, – сообщил напоследок. – Почти все восторженно. Только вот «Фигаро», – он сморщился. – Не то, чтобы ругает, но там завелся один репортер, который постоянно упоминает каких-то ваших амурных похождениях в Париже. Сомневаюсь, что это правда.

– Правильно сомневаетесь, – подтвердил я.

– Хотите, я поговорю с этим писакой?

– Не нужно, – сказал я. – Сами разберемся.

У меня жандармы есть… Водкин с Пьяных разобрались. На следующий день после поручения принесли бумагу, исписанную по-французски. Внизу ее красовалась печать.

– Это что? – спросил я.

– Признание Жана Дюрана, репортера «Фигаро», написанное им собственноручно. Подпись заверена парижским нотариусом.

– В чем признается Дюран?

– Кается, что писать гадости о вас его надоумил русский посол во Франции, затем к этому подключился атташе посольства Барятинский. За каждую статью с враньем он получал по сто франков.

– Понятно, – кивнул я. – Дюран написал признание добровольно?

– Конечно! – ухмыльнулся Пьяных.

– Мы умеем убеждать, – подтвердил Водкин. В глазах его плясали бесенята.

Неплохих ребят мне выделили…

– Благодарю за службу, господа! – сказал я и прибрал бумагу. Пригодится…

Полли поправлялась на глазах. Она много ела, у нее округлились некогда впалые щеки, на них появился румянец. Не тот лихорадочный, что бывает у чахоточных больных, а здоровый, приятный глазу. Если ранее девочка большую часть времени проводила в постели, то теперь она рвалась на улицу. Мэгги ежедневно возила ее в Булонский лес. Там Полли бегала по аллеям, собирала из опавших листьев букеты и везла их в отель, где они ставили их в вазы. Желто-красные подарки осени радовали глаз и наполняли комнату свежим, едва уловимым запахом леса.

Изменения в состоянии дочки радовали Мэгги, но одновременно наполняли душу тревогой. Майкл выполнил обещание, теперь ей придется сдержать клятву. Чем это обернется? Думать об этом не хотелось. Однако тревожные мысли лезли в голову, прогнать их не получалось. На шестой день пребывания в Париже, Майкл подошел к ним после завтрака.

– Предлагаю посетить профессора Леруа, – сказал Мэгги. – Это самый авторитетный врач Франции в области легочных болезней. Нужно показать ему Полли. Едем?

Мэгги кивнула – а что оставалось делать? Они погрузились в такси и отправились. Профессор оказался мужчиной в возрасте. Седые пряди волос торчали из-под его белой шапочки, придавая доктору забавный вид. Но врачом он оказался дотошным: выслушал, обстукал Полли всю.

– Не нахожу у девочки туберкулеза, – сказал, завершив осмотр. – Никаких признаков.

– Я хочу убедиться наверняка, – сказала Мэгги.

– Чем вызвана ваша настойчивость, мадам? – удивился Леруа.

– Дело в том, что в Лондоне Полли поставили такой диагноз, – подключился Майкл. Перед посещением профессора они договорились с Мэгги изображать семейную пару. – Она была слаба, кашляла кровью. Мы отвезли дочку в Швейцарию, где она провела несколько месяцев в горном санатории. Местные врачи заверили, что Полли исцелилась, но мы хотим удостовериться.

– Ее проверяли рентгеном?

– Нет, – ответила Мэгги.

– Идемте! – предложил профессор.

Они прошли в небольшую комнату с занавешенными окнами, где с Полли сняли платье и рубашку, поставили перед каким-то непонятным устройством, велев не шевелиться. Профессор с Мэгги и Майклом встали с другой стороны устройства. Леруа погасил верхний свет и включил аппарат. Засветился экран, и на нем появилось черно-белое изображение.

– Ага! – воскликнул профессор. – Видите эти белые точки, мадам? – он стал тыкать пальцем в экран. – Другой врач не понял бы, что они означают, а вот я знаю, – добавил он самодовольно и выключил аппарат. – Одевайте девочку.