Китайская грамота покойного дедушки (СИ) - Гале Анна - Страница 5

Чак перешел с рычания на тоскливые подвывания, развернувшись мордой в сторону коридора. Маргоша решительно двинулась к кухне. Клиент может баловаться кофейком сколько угодно, только пусть отдаст рукопись. Переводчица была настроена закончить работу как можно скорее.

На пороге она замерла. Баринов полулежал в позиции «лицом в салате», только в роли тазика с оливье выступал кухонный стол. Рядом стояла чашка с недопитым кофе и тарелочка с остатками печенья.

— Михаил! — встревожилась переводчица. — Вам плохо?

Заказчик не шевелился. Маргоша положила руку ему на плечо, осторожно встряхнула Баринова, а потом отдернула руку. Что-то было не так.

Переводчица глубоко вздохнула и попыталась нащупать на шее Баринова пульс. Бесполезно.

Маргоша перевела дух и лихорадочно огляделась. А где ценная китайская грамота? Не съел же ее Баринов вместе с печеньем! Куда канадец мог засунуть рукопись? Не иголка все-таки, достаточно объемная вещь.

После нескольких минут поисков стало ясно: древняя грамота, начертанная на панцире черепахи, бесследно исчезла.

Давным-давно, когда драконы еще спускались с неба…

Мастер Пи сидел в своей маленькой, уютной комнатке, перелистывал книжку с заклинаниями, купленную несколько лет назад за пару монет в лавчонке старика, мнившего себя колдуном и магом, — и напевал веселую песенку.

Приготовленный матушкой Ец черепаховый суп был вкусен и питателен. Любящий сын откушал целых три тарелки, добавил еще миску лапши и пару десятков сладких рисовых колобков. Потом Пи с некоторым трудом — мешал чрезмерно выпятившийся живот — сотворил перед родителями почтительный поклон и удалился к себе: делать талисман, который, как надеялся предсказатель, принесет ему толику золотых монет.

Сомнений в этом у мастера Пи не было: золотисто-зеленый панцирь был похож на дивный нефрит и словно светился изнутри. А уж если расписать его золотыми и алыми чернилами, и начертать соответствующие знаки, то даже самый недоверчивый убедится в непревзойденной силе и истинном волшебстве талисмана!

Пи Ец пододвинул фонарь и принялся за работу. Сначала он очертил по панцирю магический круг в виде небесного дракона, кусающего себя за хвост. Затем красными чернилами вывел иероглифы 福 и 利, а под ними — уже черным цветом — изречение незабытого учителя, великого Кун Фу-Цзы: «Благородный муж в благоденствии и покое пребывает, не печалясь о прошлом, не думая о будущем».

Потом, прикусив от усердия не только кончик языка, но и кончик тонкой косички, пыхтя и вытирая бусинки пота со лба, мастер начертал еще два иероглифа — 生 и 活, сопроводив их цитатой: «Да будет жизнь твоя подобна реке — светла, чиста и незамутненна. И да стремится она влиться в море вечности».

Пи Ец дописал последний иероглиф в слове «вечность» — 永恆之, несколько раз сжал и разжал кулак, возвращая бег крови в затекшие пальцы, и залюбовался результатом своего труда — талисман вышел на славу. Нужно только дать чернилам чуть-чуть просохнуть и покрыть панцирь прозрачным лаком.

Внезапно мастер услышал громкое бурление и урчание, раздавшееся из его собственного живота.

«Кажется, последний сладкий колобок был лишним!» — мелькнуло в многомудрой голове предсказателя, и он совсем было собрался встать и направиться в сторону небольшой беседки уединенных размышлений, расположенной в дальнем конце сада, — но понял, что не в силах двинуться с места. Нижняя часть туловища казалась то ли окаменевшей, то ли заледеневшей, и не желала шевелиться.

«Ай-ай! — уже всерьез перепугался Пи Ец. — Неужто смерть моя пришла. Если выживу, клянусь никогда не есть больше десяти, нет, пятнадцати сладких колобков на десерт!»

Бедный мастер начал медленно отползать в сторону веранды, надеясь добраться если не до заветного домика, то хотя бы до невысокой живой изгороди, но его телодвижения были прерваны сильнейшим ударом грома, вслед за которым в звездном ночном небе полыхнула молния. Пред перепуганным Пи Ецом возникло сияющее облако, на котором сидела — смилуйтесь, о боги и демоны! — та самая черепаха. Только панцирь ее был прозрачный, словно сотканный из густого тумана. Глаза ее метали огненные шары, в лапках был зажат семиглавый посох Могущества, а на морщинистой шее висело ожерелье Бессмертно-Мудрия.

— Пади ниц, ничтожный! — рявкнула черепаха.

«Ниц-ниц-ниц!» — перестукивали черепа из ожерелья.

Предсказатель не решился спорить и рухнул лицом на доски пола, переживая только о том, что его откляченный и по-прежнему не повинующийся хозяину зад видом своим может оскорбить божественную гостью.

— Ты мог бросить меня обратно в реку, свершить доброе дело и улучшить свою карму на десять перерождений вперед. Но ты предпочел набить свой мерзкий желудок моим бессмертным телом, и испачкать прекрасный нефритовый панцирь иероглифами, позорящими каллиграфа, бывшего твоим учителем.

— Госпожа, — простонал несчастный, протягивая дрожащие руки и не смея поднять голову, — но я только хотел заработать несколько монет…

— …убив невинное животное и задумав обмануть покупателя: выдать свою дешевую поделку за настоящий талисман. Но я награжу тебя по заслугам, о, почтенный мастер Пи Ец!

Небесная Черепаха коснулась кончиком посоха расписанного панциря, и на нем засиял сапфировый знак последней гексограммы великой Книги перемен — 未濟.

— Ты хотел денег и славы, ничтожный! — прокричал всемогущий дух, и голос его был подобен грохоту лавины, сходящей с гор. — Получи же мой дар. Отныне всякий, кто волею случая станет владельцем панциря, сможет обратиться к тебе за исполнением одного, самого заветного желания.

— Смилуйся, госпожа! — взвыл Пи Ец. — Я не маг, не волшебник. Я не умею исполнять ничьи желания.

— О да, «мастер», ты — жалкий шарлатан! За это ты и будешь получать плюхи и нагоняи от каждого, кто прикоснется к панцирю и прочтет надпись на нем. Твоя грамота пройдет через множество рук за десятки, сотни, а, может быть, и тысячи лет. И все ее хозяева побывают здесь — каждый придет к тебе со своим желанием, — с мрачным удовольствием предсказывала черепаха. — Так будет до тех пор, пока не встретится на твоем пути тот, чье желание тебе удастся исполнить. Прощай же, ничтожный, задумавший тягаться с небожителями!

Раздался ещё один удар грома. Дух исчез вместе с волшебным облаком, напоследок окатившим Пи Еца холоднющей водой.

Вообще-то Марго была разумным и сдержанным человеком, но сейчас заметалась — глупо и по-бабьи. Ленку забирать из садика через час, а тут — труп заказчика, панцирь этот раритетный украли. А ведь дома никого, кроме нее, не было.

Черт, черт, черт! В полицию звонить придется без вопросов. Но сначала — Сашке, старшему брату. Ах ты ж, боже мой, Сашка только завтра из командировки вернется. Тогда… ну конечно, Ванечке. Толк от него вряд ли будет, но хоть спокойнее.

Маргоша рванула к столу — за телефоном, сдвинула в сторону распечатку с переводом, машинально перечитала последнюю фразу: «И да стремится она влиться в море вечности».

Над столом из ниоткуда возник сверкающий многогранник, в глубине которого виднелся небольшой домик, перед ним — две невысокие сосны, клумба с цветущими глициниями. Картина росла, надвигалась, приобретала перспективу, объем, потом развернулась в ленту. Лента закружилась вокруг Маргоши, затягивая ее в неведомое.

Комната исчезла.

И появилась снова. Но теперь это была совсем другая комната. Полы и стены темного дерева; низкие шкафчики с резными дверцами; расписные шелковые ширмы; на полочках — изысканные нефритовые статуэтки, шары дьявола, красно-золотые дракончики и потрепанные свитки.

Раздался негромкий хлопок. Маргоша обернулась: ни кристалла, ни странной картины-ленты за спиной. Ни выхода.

— Ах ты ж, грёбаный ты экибастуз, ёжиком тебя через трухлявый пень, да…

Очаровательная переводчица и раньше предпочитала снимать стресс, филологично загнув в десяток этажей, не гнушаясь использованием цензурных предлогов и союзов.